кругленной поверхностью долины; Луна - маленький мир, и до
горизонта лишь две мили.
   Я поднял глаза к вершинам,  которые  не  знали  человека,  к  вершинам,
которые до зарождения жизни на Земле видели, как отступали океаны,  угрюмо
погружаясь в свои могилы и унося с собой надежду и утренние обещания этого
мира. Неприступные скалы, они отражали солнечный свет с такой  силой,  что
глазам было больно, и только чуть выше этих скал  спокойно  сияли  в  небе
звезды и небо казалось более темным, чем в зимнюю полночь на Земле.  Когда
глаза слепило каким-то металлическим  блеском,  что  появлялся  на  гребне
нависшей над морем скалы, милях в  тридцати  к  западу,  я  отворачивался.
Мощный точечный источник, словно  небесная  звезда,  схваченная  когтистой
лапой  жестокого  горного  пика:  мне  чудилось,  что   ровная   скалистая
поверхность отражает и направляет солнечный свет в мои глаза.
   Подобные явления не редкость. Когда Луна находится во второй  четверти,
с Земли видны горные хребты Океана  Бурь,  горящие  радужным  бело-голубым
светом; это солнечные лучи, отраженные лунными  горами,  летят  от  одного
мира к другому. Заинтересованный тем,  какие  скальные  породы  сияли  так
ярко, я забрался в смотровую башню и повернул четырехдюймовый телескоп  на
запад.
   Мое любопытство было возбуждено. Я  отчетливо  видел  резко  очерченные
горные хребты, казалось, до них было не более полумили, однако свет Солнца
отражал предмет столь незначительных размеров, что невозможно было  прийти
к  какому-то  заключению.  И  все  же  мне  казалось,  что  предмет   этот
симметричный, а вершина, на  которой  он  покоится,  удивительно  плоская.
Долгое время я не отрываясь, с  напряжением  вглядывался  в  пространство,
откуда лился слепящий глаза загадочный  свет,  покуда  запах  горелого  из
камбуза  не  дал  мне  понять,  что  сосиски  на  завтрак  зря   совершили
путешествие в четверть миллиона миль.
   В то утро мы прокладывали дорогу через Море Кризисов, и горы на  западе
уходили от нас  все  выше  в  небо.  Часто  мы  покидали  вездеход  и  под
прикрытием скафандров занимались изысканиями, но и тогда обсуждение  моего
открытия продолжу лось по радио. Члены экспедиции утверждали, что на  Луне
никогда не существовала какая-либо форма разумной жизни: лишь  примитивные
растения и их несколько более полноценные предки. Я это  хорошо  знал,  но
иногда ученый должен не бояться  прослыть  дураком  и  обсудить  абсурдные
предположения.
   И наконец я сказал:
   -  Послушайте,  я  взберусь  туда  хотя  бы  для  своего   собственного
спокойствия. Высота горы менее двенадцати  тысяч  футов.  Я  поднимусь  за
двадцать часов.
   - Если ты не сломаешь шеи, - возразил Гариетт, - ты станешь  посмешищем
для экспедиции, когда мы доберемся до базы. Отныне эту гору назовут  Шутка
Вильсона.
   - Нет, не хочу ломать шеи, - непреклонно  ответил  я.  -  Вспомни,  кто
первым забрался на Пико и Хеликон?
   - Разве ты не был тогда чуть моложе? - спросил Люис с нежностью.
   - Это хорошая причина как раз  для  того,  чтобы  туда  отправиться,  -
ответил я с достоинством.
   В тот вечер мы остановили вездеход в полумиле от выступа и  рано  легли
спать. Гариетт собирался утром идти со мной. Хороший альпинист,  он  часто
сопровождал меня в экспедициях.
   На первый взгляд скалы казались недосягаемыми, но для всякого,  кто  не
страшится высоты, восхождение на горы не представляет  трудности  в  мире,
где все весит в шесть раз меньше, чем на Земле. Альпинизм на Луне  опасен,
если вы чрезмерно самоуверенны: при падении с высоты 600 футов  вы  можете
разбиться здесь так же сильно, как с высоты 100 футов на Земле.
   На широком уступе, на высоте 4000 футов над долиной мы  сделали  первый
привал.
   Над нашими головами, примерно футах в  пятидесяти,  было  плато  и  тот
предмет, который заманил  меня  и  заставил  преодолевать  эти  бесплодные
пустоши. Я предполагал, что  увижу  валун,  отколотый  упавшим  метеоритом
много веков тому назад, и грани его,  все  еще  свежие,  сверкали  в  этой
незыблемой веками тишине.
   На скале не видно было ни одного выступа,  за  который  можно  было  бы
ухватиться руками, и нам пришлось использовать кошку. В мои  усталые  руки
словно влилась новая сила, когда я раскручивал  над  головой  трехзубцовый
крюк, чтобы бросить его к звездам. Сперва  он  не  врубился  и,  когда  мы
потянули за  веревку,  медленно  сполз  вниз.  На  третьей  попытке  зубья
врезались глубоко, и под тяжестью нашего общего веса крюк не сместился.
   Гариетт взглянул на меня  с  беспокойством.  Вероятно,  он  хотел  идти
первым, но  я  улыбнулся  ему  сквозь  стекла  шлема  и  покачал  головой.
Медленно, рассчитывая каждое  движение  и  остановки  на  отдых,  я  начал
последний подъем.
   Даже с космическим костюмом мой вес не превышал сорока фунтов,  поэтому
я подтягивался то на одной руке, то на другой, без помощи ног.  Добравшись
до кромки, я задержался, махнул рукой Гариетту, затем перелез  через  край
и, встав на ноги, вперился глазами прямо перед собой.
   Я стоял на плато диаметром около ста футов.  Когда-то  поверхность  его
была гладкой, слишком гладкой, если думать, что руки природы  сделали  его
таким. Однако тысячелетиями падавшие метеориты избороздили поверхность,  и
всюду видны были впадины и складки.  Плато  разровняли,  чтобы  установить
сверкающую конструкцию грубо-пирамидальной формы в два человеческих роста.
Она  была  вделана  в   скалу,   словно   огромный   драгоценный   камень,
отшлифованный тысячей граней.
   В первые мгновения я оцепенел, лишенный всяких  эмоций,  затем,  словно
толчком в сердце, я был выведен из этого  состояния  чувством  невыразимой
радости.  Я  любил  Луну  и  отныне  знал,  что  стелющийся  мох  был   не
единственной формой жизни, которую она породила в молодости.
   Мой мозг начал работать нормально, чтобы думать и спрашивать.  Было  ли
это здание, или гробница, или что-то имеющее название на моем языке?  Если
это здание, зачем его воздвигли в недоступном месте?  А  может  быть,  это
храм? И я вообразил, как жрецы молили  своих  богов  сохранить  им  жизнь,
взывая понапрасну, и как исчезал океан и вымирало все живое...
   Я двинулся вперед, чтобы осмотреть этот предмет тщательнее, но  смутное
чувство осторожности  помешало  подойти  очень  близко.  Я  был  знаком  с
археологией и попытался представить себе культурный  уровень  цивилизации,
если строители смогли разровнять горную поверхность  и  поднять  на  такую
высоту сверкающие зеркала.
   А египтяне могли бы соорудить такое, если бы их рабочие имели  вот  эти
странные  материалы,  которыми  пользовались  более  древние  архитекторы,
подумал я. Предмет был мал по размеру, и мне не пришло в голову,  что  его
могли  создать  люди  более  развитые,  чем  мои  современники.   Идея   о
существовании разумной жизни на Луне была слишком неожиданной, однако  мое
сознание восприняло ее сразу, а моя гордость не позволила мне броситься  в
это очертя голову.
   Затем я заметил что-то, от чего волосы  стали  дыбом,  что-то  чересчур
банальное и невинное, на что многие, вероятно,  не  обратили  бы  никакого
внимания. Я  упоминал,  что  плато  было  сплошь  в  выбоинах  от  упавших
метеоритов и все кругом  покрывала  космическая  пыль  слоем  в  несколько
дюймов (так  всегда  выглядит  поверхность  того  мира,  где  нет  ветров,
разносящих пыль). И все же на горной поверхности почти вплотную к пирамиде
не видно было ни пыли, ни выбоин, их словно  не  подпускало  к  сооружению
плотное кольцо, невидимой стеной защищающее сооружение от  разрушительного
действия метеоритов и самого времени.
   Я поднял камешек и легонько бросил его в сверкающее сооружение. Если бы
камень исчез за невидимым  барьером,  я  бы  не  удивился,  но  он  словно
ударился о гладкую полусферическую поверхность и легко скатился на плато.
   Теперь я осознал, что увидел предмет,  подобный  которому  человеческий
род не создавал на протяжении своего  развития.  Эго  было  не  здание,  в
машина, и ее защищали силы, бросившие вызов Вечности.  Эти  силы  все  еще
действовали, и,  видимо,  я  подошел  недозволенно  близко.  Я  подумал  о
радиации,  которую  человек  смог  загнать  в  ловушку  и  обезвредить  за
последнее столетие. Насколько я представлял, радиоактивное излучение  было
слишком мощным, и, возможно, я  уже  обрек  себя,  как  если  бы  попал  в
смертельное молчаливое свечение незащищенного атомного реактора. Я  поднял
глаза к полукругу Земли, покоящемуся в своей звездной колыбели, и  подумал
о том, что же  было,  под  ее  облаками,  когда  неведомые  нам  строители
завершили свою работу. Был ли это для Земли период  карбона  с  джунглями,
окутанными пером, или холодные морские пучины и первые амфибии,  выползшие
на Землю,  чтобы  заселить  ее,  или  ранее  того  -  долгое  безмолвие  и
одиночество, предшествовавшее жизни?
   Не спрашивайте, почему я не  осознал  правду  раньше  -  правду,  столь
очевидную и простую теперь. В замешательстве первых минут  я  предположил,
что граненое чудовище было создано народом, существовавшим  в  прошлом  на
Луне, но внезапно я, не колеблясь, заключил,  что  строителям  была  чужда
Луна, как и мне.
   За двадцать лет мы не нашли никаких следов  жизни,  кроме  выродившихся
растений. Лунная цивилизация, как ни  сложилась  ее  судьба,  оставила  бы
какую-то память о своем существовании.
   Я снова взглянул на сверкающую пирамиду, она показалась мне  еще  более
чуждой природе Луны. И мне почудилось, словно маленькая пирамида сказала:
   - Извините, я сама чужеземка...


   Двадцать лет ушло на то, чтобы разбить невидимую защиту и добраться  до
машины. То, что  вызывало  недоумение,  было  разрушено  варварской  силой
атома,  и  теперь  я  мог  осмотреть  детали  очаровательного  сверкающего
предмета, обнаруженного мною когда-то высоко в горах. Они лишены  для  нас
всякого смысла. Механизмы  пирамиды  (если  это  действительно  механизмы)
созданы по  технологии,  которая  находится  далеко  за  пределами  нашего
понимания.
   Теперь эта тайна мучит всех нас  более  чем  когда-либо,  поскольку  мы
знаем, что в нашей Галактике только Земля является родиной разумной жизни.
Машину не могла построить ни одна  погибшая  цивилизация  нашего  мира,  а
толщина слоя космической пыли помогла нам определить возраст пирамиды - ее
построили задолго до того, как на Земле жизнь вышла из  морей.  Когда  наш
мир был вдвое моложе, что-то пронеслось от  звезд  по  солнечной  системе,
оставило знак своего пребывания и продолжило путь. Пока мы  не  уничтожили
машину, она работала, выполняя задание ее создателей; что касается цели  -
это лишь моя догадка.
   Почти сто миллиардов заезд образуют Млечный Путь, и, должно быть, давно
население миров других  солнц  миновало  те  вершины,  до  каких  мы  ныне
добрались. Только подумайте о таких цивилизациях в глубинах веков на  фоне
гаснувшей  зари  создания  вселенной,  еще  столь   молодой,   что   жизнь
существовала лишь в горстке миров. Их удел - одиночество богов,  взирающих
в вечность и тщетно ищущих, с кем поделиться своими мыслями.
   Они, должно быть, шарили  по  созвездиям,  как  мы  исследуем  планеты.
Повсюду были или будут  миры;  их  ждет  пустое  безмолвие  или  ползающие
безмозглые создания.  Такой  была  и  наша  Земля,  когда  дым  гигантских
вулканов все еще застилал небеса, когда первый  корабль  мыслящих  существ
проплыл в солнечную систему из пропасти за Плутоном. Он миновал  замерзшие
внешние планеты, зная, что жизнь  не  могла  сыграть  никакой  роли  в  их
судьбе. Он задержался среди  внутренних  планет,  согревающих  себя  огнем
Солнца и ожидающих начала истории.
   Эти пилигримы, должно быть, поглядывали на Землю, безопасно вращаясь  в
узкой зоне между огнем и льдом,  и,  возможно,  они  догадывались,  что  в
далеком будущем на Земле, наиболее любимой Солнцем,  зародится  мысль;  но
неисчислимое количество звезд, возможно, помешает им прийти к Земле снова.
И поэтому они оставили здесь часового, одного из миллионов  ему  подобных,
разбросанных по вселенной, дабы  наблюдать  за  всеми  мирами,  обещающими
зарождение жизни. Это был маяк, который из глубины веков сигналил  о  том,
что он еще не обнаружен.
   Теперь вы понимаете, почему хрустальную,  кристаллическую  многогранную
пирамиду воздвигли на Луне, а не  на  Земле.  Создателей  не  интересовали
народы, недавно сбросившие одежду дикарей. Наша  цивилизация  представляла
бы для них интерес только в том случае, если бы люди доказали  способность
выжить - выйти  в  космос  и  оторваться  от  своей  колыбели  Земли.  Это
необходимость, с которой рано или поздно должны  столкнуться  все  народы.
Это вдвойне трудная задача, потому что ее осуществление  требует  освоения
ядерной энергии и окончательного решения проблемы - жизнь или смерть.



    Артур Кларк.
    Пожалуйста, тише!

   -----------------------------------------------------------------------
   Журнал "Юный техник", 1972, N 9. Пер. - Л.Этуш.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 18 August 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   -  Вы  утверждаете,  что  Профессор  всегда  самым   жестоким   образом
расправлялся со своими врагами, а  я  думаю,  что  вы  не  беспристрастны.
Поистине он добросердечен и мухи не обидит, если только  сможет  этого  не
делать. Случай, что вам запомнился, был исключением. Но, признайтесь,  сэр
Родерик   Фентон   получил   по   заслугам,   а   мой   патрон    блестяще
продемонстрировал столь редкое сочетание двух  качеств  -  дар  ученого  и
ловкость  бизнесмена.  Как  изобретатель  Профессор  имел  доброе  имя   и
пользовался уважением в кругу ученых мужей.
   Что касается взаимоотношений Профессора с деловыми кругами, то и  здесь
он обнаружил незаурядные способности.
   Бизнесмены придерживались  единой  точки  зрения,  считая,  что  бывший
университетский ученый  будет  новорожденным  ребенком  в  хитросплетениях
коммерции Это мнение не только  не  раздор  жало,  а,  напротив,  вызывало
улыбку у Профессора. Действительно, в  то  время  он  только  что  оставил
Кембридж и поступил на службу  в  компанию  "Electron  Products  Ltd".  Он
активно боролся за сохранение платежеспособности фирмы. А в то время фирма
с трудом покрывала  свои  расходы.  Нас  выручал  интегратор  Харвея.  Эта
компактная электронная машина могла заменить дифференциальный  анализатор,
стоила же она в десять раз дешевле. История, о  которой  вы  упомянули,  -
проект Харвея - и была причиной  первого  конфликта  между  Профессором  и
сэром Родериком.
   Вы ведь не знакомы с доктором Харвеем, не  правда  ли?  О,  это  широко
распространенный тип гениального ученого! Истинный зубр в науке и младенец
в бизнесе! А сэр Родерик процветал благодаря ученым такого  типа.  Однажды
кто-то назвал  Фентона  "разбойником  с  большой  дороги  науки",  что  не
противоречит истине.
   Я уже сказал, что Харвей сторонился мирской суеты. Он продал нам  права
на интегратор и снова почти на год замкнулся в своей лаборатории. Затем мы
увидели его статью в одном из  журналов,  где  он  описывал  эту  поистине
чудесную машину для оценки сложных интегралов.  Журнал  попал  на  стол  к
Профессору лишь через несколько недель после выхода в свет,  а  Харвей  из
скромности не подумал упомянуть о статье. Промедление оказалось фатальным.
Осведомитель сэра Родерика Фентона (он  оплачивал  такого  рода  работу  и
получал хорошую техническую информацию) запугал Харвея и заставил  продать
изобретение фирме "Fenton Enterprizes". Профессор прыгал  от  ярости,  сэр
Родерик с наслаждением потирал руки, а сокрушенный Харвей не мог  простить
себе, что заварил всю эту кашу, и обещал  впредь  никогда  не  подписывать
никакой бумаги без консультации с нами. Но тем не менее дело было сделано,
и сэр Родерик не без злорадства ожидал нашего визита.
   Я много дал бы, чтобы присутствовать при  их  разговоре,  но  Профессор
сказал, что  все  уладит  сам.  Он  вернулся  через  час,  раздраженный  и
обеспокоенный. Старая акула запросила пять тысяч фунтов за патенты Харвея.
Подобный разговор не обходится без нервных затрат. И  не  успел  Профессор
появиться в конторе, как в  следующую  минуту  в  его  кабинете  все  было
перевернуто вверх дном. Затем он вышел с пальто и шляпой в руках и сказал:
   - Я задыхаюсь здесь. Мисс Симонс останется в конторе, а мы - за  город.
Поехали!
   Рывок в другую обстановку, особенно за город,  часто  творил  чудеса  и
прекрасно восстанавливал душевное равновесие и желание работать. Не прошло
и пяти минут, как машина уже мчалась по Новой Западной дороге,  чтобы  как
можно скорее миновать черту города.
   - Куда поедем? - спросил Джордж Андерсон, наш директор-распорядитель.
   Спутником был Пол Харгривс.
   - Как насчет поездки в Оксфорд? - предложил я.
   Все согласились со мной, но не умели мы направиться туда, как Профессор
выискал по пути  какие-то  очаровательные  холмы  и  изменил  маршрут.  Мы
спустились на широкое, сплошь покрытое вереском  плоскогорье,  с  которого
виднелась деревня, приютившаяся в  долине.  Жара  стояла  нестерпимая.  Мы
оставили машину,  побросав  в  разные  стороны  лишнюю  одежду.  Профессор
аккуратно расстелил на вереске пальто и улегся, свернувшись в клубок.
   - До чая меня не будить, - приказал он и через пять  минут  уже  крепко
спал.
   Жара изрядно разморила нас, все  постепенно  задремали.  Внезапный  шум
поднял всех нас как по команде. Некоторое время мы лежали без движения.
   В двух милях от  нас,  над  деревушкой,  раскинувшейся  в  самом  конце
долины,  кружил  вертолет.  Это  была  бомбардировка  беззащитных  жителей
предвыборной пропагандой. Некоторое время мы старались  определить,  какая
партия совершает это преступление, но, поскольку репродукторы  без  устали
превозносили добродетели неведомого нам мистера Шукса,  наши  сомнения  не
были развеяны.
   - Он не получит моего  голоса,  -  зло  сказал  Пол.  -  Отвратительные
манеры! Должно быть, социал-демократ...
   Он не договорил, так как едва успел увернуться от ботинка Андерсона.
   - Может быть, жители деревни просили его обратиться  именно  к  ним,  -
сказал я не очень убедительно, стараясь восстановить мир.
   - Сомневаюсь, - возразил Пол. - И в принципе  это  то,  против  чего  я
возражаю: посягательство на общественную  тишину  и  эксплуатация  неба  в
целях рекламы!
   - Я не считаю небо сугубо личным, но здесь я с тобой согласен, - сказал
Джордж. - О чем я всегда мечтал - это  изолировать  себя  от  раздражающих
звуков, когда захочу. Я всегда считал, что ушные клапаны Сэмуэла Батлера -
прекрасная идея, только эффекта мало.
   - Эффект вполне достаточный в социальном плане, - возразил Пол. -  Даже
у самого невыносимого болтуна уходит почва из-под ног, когда он видит, что
другой  человек  при   его   приближении   демонстративно   затыкает   уши
стеариновыми  пробками.  Идея  звукоизоляции  заманчива,  но  ведь  сперва
придется уничтожить воздух. Кто на это согласится?!
   Профессор не принимал участия в разговоре. Казалось, он  снова  заснул.
Однако вскоре, широко зевнув, резко поднялся на ноги и сказал:
   - Пошли чай пить к Максу. Ваша очередь платить, Фред.


   От той прогулки остались лишь воспоминания,  и  повседневная  суета  не
позволяла нам тратить время на обсуждение таких изобретений, как  наушники
Сэмуэла Батлера, однако месяц спустя к этой теме вернул нас Профессор.
   - Фред, - начал он, - вы помните, как месяц тому назад Джордж мечтал  о
личном звукоизоляторе?
   - О да, - улыбнулся я. - Сумасшедшая идея! Уж не думаете ли  вы  о  ней
всерьез?
   - Что вы знаете об интерференции волн?
   - Немного. А что вы мне добавите?
   - Предположите, у вас есть поток звуковых волн: верхняя точка -  здесь,
нижняя точка - там. Затем вы возьмете  другой  поток  и  наложите  его  на
первый. Что п