втра его повесят. Во всяком случае, обратное
справедливо: ничто не вызывает такого смятения, как мысль о
возможной отмене приговора.
   Сенатор спал, когда они приземлились в Астрограде,
"космической столице" СССР. Разбуженный легким толчком, он
в первый миг не мог понять, где находится. Уж не приснилось
ли ему, что он облетел вокруг половины земного шара в погоне
за жизнью? Нет, это не сон, но погоня вполне может
оказаться тщетной.
   Двенадцать часов спустя он все еще ждал ответа. Сняты
показания приборов, кончилась полная грозного смысла пляска
световых пятнышек на экране кардиографа. Привычная
обстановка медицинского обследования и тихие, уверенные
голоса врачей и сестер помогли ему успокоиться. Он отдыхал
в неярко освещенной приемной, где его попросили обождать,
пока совещаются специалисты. Только русские журналы да
портреты бородатых пионеров советской медицины напоминали,
что он не у себя на родине.
   Сенатор был не единственным пациентом. Человек
двенадцать мужчин и женщин всех возрастов сидели вдоль стены
с журналами в руках, стараясь выглядеть непринужденно.
Никто не разговаривал и не пытался привлечь внимания
остальных, каждый замкнулся в своей хрупкой скорлупе,
взвешенный между жизнью и смертью. Несчастье объединяло их,
но не располагало к общению. Казалось, их отделяет от
остального человечества такая же пропасть, как если бы они
уже летели в космические дали, где крылась их единственная
надежда.
   Но в дальнем углу комнаты можно было видеть исключение.
Молодые люди - от силы двадцать пять лет каждому - прильнули
друг к другу с видом такого отчаяния, что поначалу только
раздражали Стилмена. Как ни тяжело их горе, строго сказал
он себе, нужно же с другими считаться. Надо уметь скрывать
свои чувства, особенно в таком месте.
   Однако досада быстро сменилась жалостью. Кто может
равнодушно смотреть на страдания двух искренне любящих
сердец? В полной тишине, прерываемой лишь шелестом страниц
да скрипом стульев, текли минуты, и постепенно его
сочувствие переросло в душевную боль.
   Интересно, кто они? У молодого человека нервные умные
черты; возможно, художник, или ученый, или музыкант - трудно
сказать. Его подруга ждет ребенка. Простое крестьянское
лицо, как у многих русских женщин... Ее нельзя назвать
красавицей, но грусть и любовь придали ей необычную
прелесть. Стилмен не мог оторвать от нее глаз; казалось бы,
никакого сходства, и все-таки она чем-то напоминала ему
Диану. Тридцать лет назад, когда они вместе выходили из
церкви, он видел тот же свет в глазах своей жены. Он почти
успел его забыть. Кто виноват в том, что свет потускнел -
она или он сам?
   Вдруг кресло под ним вздрогнуло. Неожиданный сильный
толчок тряхнул здание, будто где-то за много миль ударил по
земле исполинский молот. Землетрясение? Но тут же Стилмен
вспомнил, где находится, и стал считать секунды.
   На шестидесятой он сдался: видимо, звукоизоляция
настолько надежна, что воздушная звуковая волна до него не
дошла. Лишь ударная волна, передавшись сквозь почву,
говорила о том, что в небо ушел тысячетонный груз. А еще
через минуту он услышал далекий, но явственный звук - словно
где-то на краю света бушевала гроза. Выходит, расстояние
намного больше, чем он думал. Какой же гул стоит в месте
запуска?..
   Но Стилмен знал: когда он взлетит в небо, гром не будет
его беспокоить, стремительная ракета опередит звук. И
перегрузки он не почувствует, ведь его тело будет покоиться
в ванне, наполненной теплой водой. Удобнее даже, чем в этом
мягком кресле.
   Далекий гул еще несся от рубежей космоса, когда
отворилась дверь и сестра поманила сенатора. Он чувствовал,
как много глаз провожают его, но не обернулся, идя за
приговором.
   На всем пути обратно из Москвы телеграфные агентства
настойчиво пытались связаться с ним, но он отказывался
подойти к радиотелефону.
   - Скажите, я сплю я меня нельзя беспокоить, - попросил он
стюардессу.
   Кто напустил их? - спрашивал он себя. Его злило это
вторжение в его личную жизнь, а ведь сколько лет он чурался
уединения и лишь за последние недели познал его прелесть.
Так можно ли корить репортеров и комментаторов, если они
считают его прежним Стилменом?
   Когда ракетоплан приземлился в Вашингтоне, сенатора
ждали. Он знал большинство журналистов по имени, среди них
были старые друзья, искренне обрадованные новостью, которая
опередила его.
   - Ну как, сенатор, - спросил Маколей из "Таймс", -
приятно вернуться в строй? Ведь это верно, русские берутся
вас вылечить?
   - Они хотят попробовать, - осторожно ответил Стилмен. -
Речь идет о новой области медицины, точно ничего сказать
нельзя.
   - Когда вы отправляетесь в космос?
   - Через несколько дней, как только улажу здесь кое-какие
дела.
   - И когда вы вернетесь, если лечение поможет?
   - Трудно сказать. Даже если все пройдет благополучно, я
пробуду там не меньше полугода.
   Он невольно взглянул на небо. На рассвете и на закате -
даже днем, если точно знать, куда смотреть, - "Мечников"
отчетливо выделялся на небе, он был ярче любой звезды.
Впрочем, теперь спутников стало так много, что только
специалист мог отличить один от другого.
   - Полгода, - произнес один из журналистов. - Значит,
выборы пройдут без вас.
   Уши и микрофоны ждали ответа сенатора. Стоя у трапа,
вновь очутившись в центре всеобщего внимания, он ощутил
былой подъем. Это будет эффектно: он вернется из космоса
новым человеком и опять выйдет на политическую арену! Кто
из кандидатов сможет соперничать с ним!.. Он уже чувствовал
себя жителем Олимпа, полубогом и заранее представлял себе,
как использует это в предвыборной кампании.
   - Дайте мне время во всем разобраться, - сказал он. -
Потом я займусь планами. Обещаю, мы еще встретимся до того,
как я покину Землю.
   "До того, как я покину Землю". Отличная, драматическая
фраза. Он все еще в уме смаковал ее ритм, когда увидел
выходящую из здания аэропорта Диану.
   Она уже переменилась (да и он сегодня не тот, каким был
вчера). В ее глазах появились настороженность и
отчужденность, которых не было два дня назад. Яснее любых
слов лицо Дианы говорило: "Значит, все начинается сызнова?"
И хотя день был теплый, ему вдруг стало холодно, точно он
простудился на далеких сибирских равнинах.
   Но Джо и Сьюзен с прежним пылом бросились к деду. Он
подхватил их, обнял и спрятал лицо в пушистых волосах, чтобы
камеры не заметили внезапно брызнувших слез. И, ощутив
теплые токи чистой, бескорыстной детской любви, он понял,
какой выбор сделает.
   Только внуки видели его свободным от зуда честолюбия -
так пусть же навсегда запомнят его таким, если они вообще
будут его помнить.
   - Вы заказывали селекторный разговор, мистер Стилмен, -
доложил секретарь. - Включаю на ваш личный экран.
   Повернувшись вместе с креслом, сенатор очутился лицом к
лицу с серым прямоугольником на стене. Одновременно
прямоугольник раскололся пополам. В правой половине он
видел кабинет, напоминающий его собственный и удаленный от
него всего на несколько миль. Зато в левой...
   Профессор Станюкович, одетый лишь в шорты и фуфайку,
парил в воздухе в полуметре над своим креслом. При виде
посторонних он ухватился за спинку, подтянулся, сел и
пристегнулся матерчатым поясом. Позади него выстроилась
целая батарея различных аппаратов. А за переборкой
простирался космос.
   Первым, с правого экрана, заговорил доктор Хакнесс.
   - Мы ждали вашего звонка, сенатор. Профессор Станюкович
говорит, что все готово.
   - Следующий корабль будет через два дня, - сказал русский
ученый. - С ним я возвращусь на Землю, но надеюсь сперва
встретить вас на станции.
   Его голос звучал неожиданно звонко в оксигелиевой
атмосфере. Но только это и напоминало о расстоянии, помехи
отсутствовали. Хотя Станюкович был в тысячах миль от Земли
и мчался в космосе со скоростью четырех миль в секунду, его
было видно так хорошо, словно он сидел в одном кабинете со
Стилменом. Сенатор слышал даже тихое жужжание
электромоторов в отсеке ученого.
   - Профессор, - заговорил Стилмен, - мне хотелось бы
сперва задать несколько вопросов.
   - Пожалуйста!
   Вот теперь расстояние дало себя знать: ответ Станюковича
дошел не сразу; видимо, станция сейчас летит над
противоположной стороной Земли.
   - В Астрограде я видел в клинике много других пациентов.
Можно узнать - по какому принципу отбирают больных для
лечения?
   Пауза затянулась, на этот раз явно не из-за
медлительности радиоволн. Наконец Станюкович ответил:
   - Отбирают тех, у кого больше надежд на излечение.
   - Но у вас, наверное, очень мало места. А кроме меня, -
еще много желающих.
   - Я не совсем понимаю... - вмешался доктор Хакнесс
озабоченно. Чересчур озабоченно.
   Глаза Стилмена обратились к правому экрану. В человеке,
смотревшем на него оттуда, было трудно узнать докладчика,
который всего несколько лет назад не знал, как защититься от
его уколов. Горький урок пошел впрок Хакнессу. Стилмен
оказался его крестным отцом на поприще политики, и ученый не
терял зря времени.
   Его побуждения были очевидны сенатору с самого начала.
Все правильно, Хакнесс тоже человек. Можно ли представить
себе месть более сладкую, чем это выразительное
подтверждение его правоты. Как директор Управления
космонавтики Хакнесс великолепно понимает, что битва за
ассигнования будет наполовину выиграна, едва мир узнает, что
возможный кандидат на пост президента США лечится в русской
космической больнице - потому что его собственной стране
такая больница оказалась не по карману.
   - Доктор Хакнесс, - мягко произнес Стилмен, - это мое
дело. Я жду вашего ответа, профессор.
   Дело нешуточное, но он от души веселился. Ясно, как
день: обоим ученым одинаково важно добиться успеха.
Станюковичу тоже нелегко, можно представить Тебе, сколько
этот вопрос обсуждали в Астрограде и Москве, и с какой
охотой советские космонавты ухватились за такую
возможность... Что ж, они вправе пожинать плоды своих
усилий.
   Да, положите, и ведь всего десять лет назад оно было
немыслимо. НУАК и Комитет по космонавтике СССР работают
рука об руку, используя его в своих общих интересах.
Стилмен никого не осуждал - на их месте он поступил бы точно
так же. Но он не желает быть пешкой в чужой игре, пока еще
он сам собой распоряжается.
   - Совершенно верно, - неохотно признал Станюкович. - Мы
можем принять очень мало пациентов. Но ведь "Мечников" -
всего-навсего научная лаборатория, а не стационар.
   - Сколько? - допытывался Стилмен.
   - Ну - не больше десяти, - еще более неохотно ответил
Станюкович.
   Старая проблема, только он никогда не думал, что она
коснется его. Вспомнилась газетная заметка, которую он
читал давным-давно. Когда открыли пенициллин, лекарство это
на первых порах было настолько редким, что если бы стал
вопрос о жизни и смерти Черчилля и Рузвельта, пришлось бы
кем-то пожертвовать...
   Не больше десяти. В Астрограде он видел двенадцать
пациентов, а сколько их еще во всем свете? Снова - в
который раз за последние дни - Стилмен вспомнил безутешную
молодую пару в приемной. Возможно, он все равно их не
выручит; поди, узнай.
   Зато он знал другое. На его плечах лежит
ответственность, от которой не уйти. Конечно, никому не
дано заглянуть в будущее, предугадать все последствия своих
поступков. И все-таки, если бы не он, сейчас у его страны
могла быть своя собственная космическая лечебница в
заатмосферных высях. Сколько жизней соотечественников на
его совести? Вправе ли он принять то, в чем отказал другим?
Прежде Стилмен сделал бы это - прежде, но не теперь.
   - Джентльмены, - заговорил он, - я могу говорить с вами
откровенно, ведь ваши интересы совпадают. (Так, видно:
ирония дошла). - Я благодарен вам за помощь, ценю заботу,
жаль, что все это впустую. Нет-нет, не возражайте, это не
внезапная прихоть и не донкихотство. Будь я моложе лет на
десять. - Теперь же я чувствую, что эта возможность должна
быть предоставлена кому-нибудь другому. Особенно учитывая
мой послужной список, - Он приметил растерянную улыбку
Хакнесса. - Есть и другие причины, личного свойства. В
общем, ничто не заставит меня передумать. Прощу вас, не
сочтите меня невежливым, но мне больше не хочется обсуждать
этот вопрос. Еще раз большое спасибо, до свиданья.
   Он повернул выключатель, удивленные лица ученых растаяли,
и в душе сенатора вновь утвердился покой.
   Незаметно весну сменило лето. Отпраздновали ожидавшийся
с таким нетерпением юбилей; впервые Стилмен встретил День
независимости как частное лицо. Он мог сидеть спокойно,
глядя, как выступают другие; мог при желании вообще не
смотреть на них.
   Не так-то просто порвать с тем, чему отдана целая жизнь,
и не хотелось упускать последнего случая повидать старых
друзей, поэтому он много часов провел у телевизора, следя за
ходом съездов обеих партий и внимательно слушая
комментаторов. Теперь, когда он все видел в свете,
вечности, можно было не горячиться. Мартин Стилмен вполне
оценил и суть, и умение спорить, но уже как посторонний,
будто наблюдатель с другой планеты. Маленькие крикливые
фигурки на экранах были потешными марионетками в забавном
спектакле, и только.
   Не то для его внуков, которым когда-нибудь предстоит
выйти на те же подмостки. Он не забывал об этом; они были
его вкладом в завтрашний день, пусть даже этот день окажется
совсем непохожим на сегодняшний. А чтобы понять будущее,
надо знать прошлое.
   И он повез их в прошлое. Машина мчалась по Мемориальной
Аллее. Диана была за рулем, Айрин - рядом с ней, сам
Стилмен сидел сзади с внуками, показывая им знакомые места.
Знакомые ему, но не им. Пусть они еще слишком малы, чтобы
понять все увиденное, во всяком случае хоть что-нибудь
запомнят.
   Мимо мраморной тишины Арлингтона (он опять вспомнил
Мартина, покоящегося в могиле на противоположной стороне
земного шара) и вверх, по пригоркам. Позади, точно мираж, в
летнем мареве трепетал и колыхался Вашингтон; но вот и он
исчез за поворотом.
   В Маунт-Верноне царил мир и покой-рабочий день,
посетителей мало. Выйдя из машины и направляясь к зданию,
Стилмен спрашивал себя, что сказал бы первый президент
Соединенных Штатов, очутись он здесь теперь. Думал ли он,
что его дом в полной сохранности завершит свое второе
столетие - неизменяемый островок в бурном потоке времени.
   Они медленно прошли по исполненным великолепной гармонии
комнатам, терпеливо отвечая на бесконечные расспросы детей и
вдыхая аромат несравненно более простого, покойного образа
жизни. (Но казался ли он простым и покойным людям той
поры?) До чего же трудно представить себе мир без
электричества, без радио, когда единственным источником
энергии были мускулы, ветер, вода. Мир, где скачущая лошадь
воплощала предел скорости и большинство людей умирало не
дальше нескольких миль от места своего рождения.
   Жара, пешее хождение и неиссякаемый поток вопросов
оказались более утомительными, чем ожидал Стилмен. И когда
они достигли "Музыкальной комнаты", он решил отдохнуть. На
террасе стояли очень заманчивые скамейки, - можно посидеть
на свежем воздухе, любуясь зеленой травой газона.
   - Встретимся на террасе, - сказал он Диане. - Вы
посмотрите кухню и конюшни, а я посижу немного.
   - Тебе нездоровится? - тревожно спросила она.
   - Никогда не чувствовал себя так хорошо, но лучше
поберечь силы. И дети совсем меня замучили вопросами, я не
знаю, что говорить. Ты уж постарайся, придумай, как-никак
кухня по твоему ведомству.
   Диана улыбнулась.
   - Кажется, я никогда не отличалась особым талантом...
Ладно, постараюсь, за полчаса управимся.
   Оставшись один, он медленно спустился по ступенькам на
газон. Здесь двести лет назад стоял Вашингтон - глядел, как
Потомак прокладывает себе путь к морю, и размышлял о
прошедших войнах и предстоящих задачах. И здесь мог бы
через несколько месяцев стоять Мартин Стилмен, новый
президент США, не рассуди судьба иначе.
   Незачем притворяться, что он ни о чем не сожалеет. Иные
достигают и власти, и счастья; ему это не было дано. Рано
или поздно собственное честолюбие сожрало бы его. Последние
недели он был вполне удовлетворен; за это ничего не жаль
отдать.
   Он все еще дивился своему чудесному спасению, когда его
время истекло и Смерть бесшумно слетела вниз с летнего неба.


Превосходство
Артур Кларк
1951

     Делая  по собственной воле это заявление, я прежде всего желаю, чтобы
оно  не  было  воспринято, как попытка завоевать чь„-либо  сочувствие  или
повлиять  в  сторону смягчения на будущее решение Суда, каким  бы  оно  ни
было.  Я  пишу его с целью опровержения тех лживых репортажей,  которые  я
слышал  по тюремному радио и видел опубликованными в газетах, которые  мне
разрешили  прочесть.  Они дали полностью неверную картину  причины  нашего
поражения,  и теперь, после окончания боевых действий, я как бывший  лидер
вооруж„нных  сил  нашей  расы, считаю своим долгом подать  голос  протеста
против клеветы на тех, кто служил под моим началом.
     Я  также надеюсь, что данное заявление поможет объяснить причины  той
просьбы,  с  которой  я  уже дважды обращался к Суду,  а  теперь  попробую
убедить  его  оказать мне это одолжение, к каковому  действию  я  не  вижу
возможных причин отказа.
     Первичная причина нашей неудачи была элементарна: не взирая  на  вс„,
что   заявлялось  в  противовес  нижеследующему,  это  был  не  недостаток
храбрости  части наших людей и не результат ошибочных действий Флота.  Над
нами  одержала победу единственная вещь - слабость науки наших  врагов.  Я
повторяю - слабость науки наших врагов.
     Когда началась война, у нас не было никаких сомнений в нашей грядущей
победе.  Объедин„нный  флот нас и наших союзников  далеко  превосходил  по
численности и мощи вооружения тот, который враг мог собрать против нас,  и
почти  по  всем направлениям военной науки мы превосходили  его.  Мы  были
уверены,  что  сможем удерживать это превосходство. Эта уверенность,  увы,
оказалась абсолютно обоснована.
     В  начале  войны нашими основными видами вооружений были дальнобойные
самонаводящиеся   торпеды,   управляемые  шаровые   молнии   и   различные
модификации  Клайдонского луча. Каждая боевая единица флота была  оснащена
ими,  и хотя противник располагал подобными же устройствами, мощность  его
установок  была  значительно ниже. Более того, за  нашими  плечами  стояла
гораздо  более  развитая  Организация  Военных  Исследований,  и  с  таким
начальным перевесом мы никак не могли бы проиграть.
     Военная  кампания  шла  по  плану  вплоть  до  битвы  у  Пяти  Солнц.
Разумеется,  мы  победили  в  ней, но сопротивление  противника  оказалось
сильнее,  чем  мы  ожидали.  К  нам пришло  понимание,  что  победа  может
оказаться более трудной и прийти позже, чем мы представляли себе до  того.
Тогда  и был созван военный совет, где высшие командующие собрались, чтобы
обсудить нашу стратегию.
     Впервые тогда на совете присутствовал профессор-генерал Норден, новый
глава   Научного  Штаба.  Он  был  выдвинут,  чтобы  заполнить   вакансию,
оставшуюся  после  смерти Малвара, нашего величайшего  уч„ного.  Лидерство
Малвара  больше  чем  какой-либо  другой  единичный  фактор,  несло  успех
разработкам  эффективных и мощных вооружений. Его смерть  стала  серь„зной
потерей, но никто не сомневался в гениальности его преемника - хотя многие
спорили  о  мудрости  принятого  решения  поставить  уч„ного-теоретика  на
жизненно важный пост. Но изменить что-либо было не в нашей власти.
     Сейчас я вспоминаю, какое впечатление произв„л на всех Норден на  том
совете.  Военные советники были обеспокоены и, как обычно,  обратились  за
помощью к уч„ным. Они спрашивали, возможно ли так улучшить имеющееся у нас
оружие  таким  образом,  чтобы наше существующее превосходство  ещ„  более
возросло?
     Ответ Нордена был неожиданным. Малвара часто просили о подобных вещах
- и он всегда делал то, что требовалось.
     "Честно  говоря,  джент