цыпочках  из  спальни  около  полуночи  и  не
всегда возвращающегося даже к завтраку.
   Все это весьма огорчало Зигмунда. Ведь он заплатил и  пообещал  немалые
деньги (не раз напоминал он Рейчел)  и  согласился  рискнуть  здоровьем  и
жизнью, лишь бы избавиться от мешающего ей недостатка. И получил ли  он  в
ответ  благодарность  жены?  Нет.  Она  требовала  от  него  детального  и
подробного отчета о времени, потраченном на то, чтобы не лежать  по  ночам
рядом с ней. Требование это казалось ему  совершенно  несправедливым  и  к
тому же намекало на недоверие, что угнетало его еще больше.
   Медленно и постепенно его секрет стал известен  многим,  хотя  Сноринги
(они  всегда  были  очень  сплоченным   кланом)   смогли   сохранить   его
внутрисемейным. Ювелир дядя Лоренц  посоветовал  Зигмунду  подыскать  себе
вторую работу, ведь жалко  зря  терять  столько  дополнительного  рабочего
времени. Он предложил  ему  список  занятий  для  одного  человека,  равно
пригодных как для дневной, так и для ночной деятельности, но Зигмунд тепло
его поблагодарил и сказал, что не видит смысла дважды  платить  подоходный
налог.
   Когда прошло шесть недель круглосуточных бдений, Зигмунд понял,  что  с
него довольно. Он больше не мог смотреть на книги, ходить по ночным клубам
и слушать пластинки. Его великий дар, за обладание которым  многие  глупцы
согласились  бы  выложить  состояние,  превратился  в  непосильную  обузу.
Оставалось только одно - снова ехать к дядюшке Хайми.
   Профессор ожидал его  визита,  поэтому  Зигмунду  не  пришлось  грозить
судом,  взывать  к  солидарности  Снорингов  или  указывать  на  нарушение
контракта.
   - Ладно, ладно, - проворчал ученый. - Верно говорят,  не  мечите  бисер
перед свиньями. Я знал, что ты рано или поздно потребуешь создать антидот.
Но я человек щедрый, и укол обойдется тебе всего в пятьдесят гиней. Только
не обвиняй потом меня, если начнешь храпеть пуще прежнего.
   - На такой риск я согласен, - заявил Зигмунд.  К  тому  времени  они  с
женой уже спали в разных комнатах.
   Он отвел взгляд, когда ассистентка профессора (на сей раз  не  Ирма,  а
худощавая  брюнетка)  стала  наполнять  большой  шприц  новым  дьявольским
коктейлем дядюшки Хайми. И заснул, приняв в вену лишь половину дозы.
   В кои-то веки дядюшка Хайми встревожился.
   - Я и не ожидал, что препарат подействует настолько  быстро,  -  сказал
он. -  Ладно,  отнесем  его  в  постель  -  не  валяться  же  ему  посреди
лаборатории.
   Утром Зигмунд все еще крепко спал и ни на что  не  реагировал.  Дыхание
его оставалось ровным и глубоким; похоже, он скорее не спал, а находился в
трансе, и профессор встревожился еще больше.
   Впрочем, тревожиться ему оставалось  недолго.  Несколько  часов  спустя
озверевшая морская свинка укусила его за палец, началось заражение  крови,
и редактор "Нэйчур" еле-еле успел вставить в очередной номер некролог.
   Зигмунд всю эту  суматоху  спокойно  проспал  и  пребывал  в  блаженной
отключке, когда семья, вернувшись  из  крематория,  собралась  на  военный
совет. "О мертвых или хорошее, или ничего", но было очевидно, что покойный
профессор допустил еще одну  роковую  ошибку,  и  никто  не-знал,  как  ее
исправить.
   Кузен Мейер, владелец мебельного магазинчика,  предложил  заботиться  о
Зигмунде, если ему  разрешат  поместить  его  в  витрину,  где  он  станет
демонстрировать удобство продаваемых кроватей. Однако  семья  решила,  что
это будет слишком унизительно, и схему кузена отвергли.
   Но она навела их на другую идею. Зигмунд  успел  всем  надоесть  своими
причудами, и это шараханье из одной крайности в другую... это уже слишком.
Так почему бы не согласиться на самое легкое  решение  -  раз  уж  Зигмунд
заснул, пусть себе спит?
   Нет смысла вызывать нового дорогостоящего эксперта,  он  лишь  все  еще
больше испортит (хотя как именно,  никто  представить  не  смог).  Кормить
Зигмунда не надо, ему требуется  лишь  минимум  медицинского  внимания,  а
спящий он никак не сможет нарушить условия  завещания  прадядюшки  Рувима.
Когда этот аргумент весьма тактично высказали Рейчел,  она  сразу  оценила
его силу. От нее  требовалось  лишь  некоторое  время  потерпеть,  зато  и
награда окажется достойной.
   Чем больше Рейчел размышляла, тем больше эта идея ей  нравилась.  Мысль
стать богатой  почти  вдовой  ее  привлекала,  поскольку  открывала  очень
интересные и новые возможности. И, если честно, она уже была по горло сыта
Зигмундом и без труда обошлась бы без него все пять лет, пока он не станет
наследником.
   В  должное  время  этот  момент  настал,  и   Зигмунд   разбогател   на
полмиллиона. Однако он продолжал крепко спать и за эти пять лет ни разу не
захрапел. Он лежал такой умиротворенный,  что  будить  его  было  попросту
жалко - даже если бы  кто  и  знал,  как  это  сделать.  Рейчел  постоянно
твердила,  что  неумелое  вмешательство   может   привести   к   печальным
последствиям, и семья, предварительно позаботившись о том, чтобы она имела
доступ лишь к процентам от состояния Зигмунда, но не к основному капиталу,
согласилась с ней.
   Произошло это несколько лет назад. Как я недавно слышал, Зигмунд до сих
пор мирно спит, а Рейчел замечательно проводит время на  Ривьере.  Женщина
она весьма умная, как вы, наверное, уже догадались, и наверняка  понимает,
насколько удобно иметь про запас молодого мужа, который станет ей опорой в
старости.
   Должен признать, я иногда жалею, что  дядюшка  Хайми  так  и  не  успел
оповестить мир о  своих  замечательных  открытиях.  Но  Зигмунд  -  лучшее
доказательство того, что наша цивилизация  еще  не  созрела  для  подобных
изменений, и очень надеюсь, что меня уже не будет  на  этом  свете,  когда
какой-нибудь физиолог начнет все сначала.
   Гарри взглянул на часы.
   - Боже праведный! - воскликнул он. - Я и не представлял,  что  уже  так
поздно... то-то меня стало в сон клонить!
   Он  подхватил  свой  чемоданчик,  подавил   зевок   и   доброжелательно
улыбнулся.
   - Приятных вам всем снов, - пожелал он.



    Артур Кларк.
    Патентная заявка

   -----------------------------------------------------------------------
   Arthur C.Clarke. Patent Pending [= The Invention] (1954).
   Пер. - А.Новиков. "Миры Артура Кларка". "Полярис", 1998.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 26 April 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   Нет таких тем, которые не обсуждались бы в то или  иное  время  в  баре
"Белого оленя" - независимо от того, присутствовали ли там дамы.  В  конце
концов, они приходят сюда на свой страх и риск. Три из них, насколько  мне
помнится, через некоторое время  даже  обрели  здесь  супругов,  так  что,
возможно, рискуют вовсе не они...
   Я упоминаю это,  чтобы  у  вас  не  создалось  впечатление,  будто  все
разговоры у нас высокоэрудированные и научные,  а  вся  наша  деятельность
исключительно  мозговая.  Хотя  шахматы  и  популярны,  дартс  и  "передай
полпенни" также процветают. Некоторые  из  посетителей  приносят  с  собой
литературное приложение к "Таймс", "Субботнее обозрение", "Нью  стейтсмен"
и  "Атлантический  ежемесячник",  но  они  же  вполне  способны  незаметно
прихватить перед уходом свежий номер "Ошеломляющих псевдонаучных историй".
   В полутемных уголках бара совершается также не мало сделок.  Экземпляры
старинных  книг  или  журналов  переходят  из  рук  в  руки  в  обмен   на
астрономические суммы, и почти каждую среду минимум три  известных  дилера
курят за стойкой бара огромные сигары, обмениваясь байками с Дрю. Время от
времени  взрыв  хохота  обозначает  завершение  какого-нибудь  анекдота  и
провоцирует поток нетерпеливых вопросов со стороны других посетителей,  не
желающих упустить что-либо интересное. Но, увы, деликатность запрещает мне
пересказывать здесь любые из этих  интереснейших  историй.  В  отличие  от
большинства вещей на этом острове, они не предназначены для экспорта...
   К счастью, подобное ограничение не распространяется на  рассказы  Гарри
Парвиса, бакалавра наук (как  минимум),  доктора  философии  (вероятно)  и
члена Королевского научного общества (лично  я  в  этом  сомневаюсь,  хотя
подобные слухи и ходили). Ни один из них не заставит залиться краской щеки
даже получившей самое деликатное воспитание старой девы, если таковые  еще
сохранились в наши дни.
   Приношу извинения. Это слишком огульное утверждение. Есть у  него  одна
история, которая в некоторых кругах может быть признана несколько дерзкой.
И все же не побоюсь пересказать  ее  здесь,  ибо  знаю,  что  вы,  дорогой
читатель, обладаете достаточной широтой взглядов и не  воспримете  ее  как
оскорбление нравов.
   Все началось так. Известный обозреватель с Флит-стрит был зажат в  углу
неким настойчивым издателем,  собиравшимся  выпустить  книгу,  на  которую
возлагал большие надежды. Книга описывала жизнь и нравы декадентского  Юга
и представляла собой  яркий  образец  прозы  в  стиле  "и  тут  дом  снова
содрогнулся, когда термиты прикончили восточное крыло".  Ирландия  ее  уже
запретила, но этой чести нынче избегают лишь немногие книги, и  выдающейся
особенностью такой запрет не назовешь.  Однако,  если  ведущая  британская
газета достаточно сурово призовет к изъятию из  продажи  этой  книги,  она
мгновенно станет бестселлером...
   Такова была логика издателя, и он шел на любые уловки, лишь бы добиться
согласия. Я слышал, как  он  произнес  (очевидно,  чтобы  успокоить  любые
угрызения совести у своего приятеля-обозревателя):
   - Конечно, нет! Если они это поймут,  то  _дальше_  их  развращать  уже
некуда!
   И тут Гарри Парвис, обладающий поразительным умением  прислушиваться  к
десятку разговоров одновременно, чтобы вставить свою  фразу  в  подходящий
момент,  произнес  присущим  ему  удивительно  отчетливым  и  не  терпящим
возражений голосом:
   - Цензура порождает некоторые весьма трудные проблемы,  не  так  ли?  Я
всегда доказывал, что имеется обратная зависимость между цивилизованностью
страны и ограничениями, налагаемыми цензурой на прессу.
   Некий голос с акцентом уроженца Новой Англии вставил из дальнего угла:
   - При такой логике получается, что Париж более цивилизованный город  по
сравнению с Бостоном.
   - Совершенно верно, - подтвердил Парвис и, что с ним  редко  случалось,
стал дожидаться ответа.
   - Ладно, - мягко произнес некто из Новой Англии. - Я не спорю. Я просто
хотел проверить.
   - Развивая этот тезис дальше, - продолжил Парвис, - я  хочу  рассказать
об одном изобретении, пока  еще  не  обеспокоившем  цензуру...  но  ждать,
несомненно, осталось недолго. Оно  было  сделано  во  Франции  и  пока  не
пересекло ее границ. Но когда про него узнают _все_, оно  окажет  на  нашу
цивилизацию большее воздействие, чем изобретение атомной бомбы.
   Подобно атомной бомбе, оно стало  результатом  столь  же  академических
исследований. _Никогда_, джентльмены, не недооценивайте  науку.  Я  вообще
сомневаюсь в существовании хотя бы одной  области  исследований  настолько
теоретической, настолько удаленной от так  называемой  (насмешливо)  прозы
жизни, что в ней никогда не сможет родиться открытие,  способное  потрясти
мир.
   Вы наверняка оцените то, что история, которую я сейчас рассказываю, так
сказать, вторична. Мне рассказал ее в прошлом году  коллега  из  Сорбонны,
где я был на научной конференции. Поэтому имена в ней вымышленные: коллега
их упоминал в своем рассказе, но я позабыл.
   Профессор...  э-э...  Жульен  -  физиолог-экспериментатор  в  одном  из
небольших, но  довольно  известных  французских  университетов.  Возможно,
некоторые из  вас  помнят  довольно  сомнительный  рассказ  Хинкелберга  -
помните, как на той неделе он рассказывал о коллеге научившемся  управлять
поведением животных, раздражая их нервную систему электрическим током? Так
вот, если в этой истории есть хоть крупица правды - а если честно, то я  в
этом сомневаюсь,  -  то  весь  проект  наверняка  основывается  на  идеях,
почерпнутых из статей Жульена в "Comptes Rendus".
   Однако профессор Жульен никогда не публиковал результаты своих наиболее
выдающихся исследований. Когда ученый натыкается  на  нечто  действительно
выдающееся, он не торопится протрубить об этом на весь мир.  Он  терпеливо
собирает неопровержимые доказательства - если только не  подозревает,  что
кто-то другой  наступает  ему  на  пятки.  В  таком  случае  он  публикует
двусмысленную  статью,  позволяющую  позднее   закрепить   приоритет,   не
раскрывая  сути  открытия  в  момент  публикации.   Вспомните   знаменитую
криптограмму, опубликованную Гюйгенсом после открытия колец Сатурна.
   Вы уже наверняка гадаете - что же такое открыл Жульен, поэтому не стану
держать вас в неведении. То было попросту естественное  продолжение  того,
чем  человек  занимался  на   протяжении   последнего   столетия.   Сперва
фотоаппарат подарил нам возможность сохранять  изображения.  Потом  Эдисон
изобрел фонограф, и люди овладели звуком. Ныне,  имея  звуковое  кино,  мы
имеем нечто вроде механической памяти, о которой наши прадеды  могли  лишь
мечтать. Но на  этом,  самом  собой,  прогресс  остановиться  не  мог.  Со
временем наука обязана была научиться улавливать и сохранять сами мысли  и
ощущения, а потом вводить их обратно в мозг, чтобы любой при желании  смог
заново пережить уже пережитое, причем до мельчайший подробностей.
   - Старо! - фыркнул кто-то. - Такое  уже  описано  в  "Прекрасном  новом
мире".
   - Все хорошие идеи уже были кем-то придуманы  до  их  осуществления,  -
сурово заметил Парвис. - Главное же заключается в том, что если Хаксли или
другие лишь говорили о чем-то, то Жульен это сделал.
   И сделано это было, разумеется,  электронно.  Всем  вам  известно,  что
энцефалограф  способен  записывать  очень  слабые  электрические  импульсы
живого мозга  -  так  называемые  "мозговые  волны".  Прибор  Жульена  был
усовершенствованной разновидностью этого  хорошо  известного  инструмента.
Записывая мозговые импульсы, он умел их и воспроизводить.  Звучит  просто,
не правда ли? Фонограф тоже штуковина нехитрая, но, чтобы  его  изобрести,
потребовался гений Эдисона.
   И тут на сцене появляется злодей. Ну,  возможно,  я  употребил  слишком
сильное слово, ибо ассистент профессора Жульена,  Жорж...  Жорж  Дюпен  на
самом деле весьма симпатичная личность. Просто, будучи французом  с  более
практичным, по сравнению с профессором, складом ума, он сразу увидел,  что
на этой лабораторной игрушке можно заработать миллиарды франков.
   Для начала предстояло  сделать  прибор  компактным.  Французы  обладают
несомненным умением создавать элегантные вещи,  так  что  через  несколько
недель работы - и при полной поддержке профессора -  Жорж  сумел  втиснуть
"воспроизводящую" часть аппарата в корпус не  крупнее  телевизора,  причем
деталей внутри тоже было ненамного больше.
   Теперь Жорж был готов к первому эксперименту. Он требовал  существенных
финансовых затрат, но, как справедливо заметил кто-то, нельзя  приготовить
омлет, не разбив яиц. И эта аналогия, должен  заметить,  оказалась  весьма
подходящей.
   Потому что Жорж отправился к знаменитому во Франции  гурману  и  сделал
ему интересное предложение. Отвергнуть его великий человек просто не  смог
бы, ведь оно было уникальным  признанием  его  выдающихся  талантов.  Жорж
терпеливо объяснил, что изобрел  прибор  для  регистрации  (он  ничего  не
сказал о записи) ощущений. Поэтому не может ли он, во имя науки и во славу
французской кухни, получить привилегию проанализировать эмоции и тончайшие
нюансы вкусовых оттенков, возникающие  в  мозгу  мсье  барона,  когда  тот
пускает в ход свой непревзойденный талант? Мсье  может  назвать  ресторан,
шеф-повара и меню -  все  будет  устроено  к  его  вящему  удовлетворению.
Разумеется, если мсье очень занят, то другой  знаменитый  эпикуреец,  граф
де...
   Барон, оказавшийся в  некоторых  отношениях  личностью  весьма  грубой,
произнес слово, отсутствующее в большинстве французских словарей.
   - _Этот_ кретин! - взорвался он. - Да его удовлетворит даже  английская
кухня! Нет, это должен сделать я!
   И он немедленно  сел  составлять  меню,  а  Жорж  торопливо  прикидывал
стоимость  блюд  и  гадал,  выдержит  ли   его   банковский   счет   такое
напряжение...
   Интересно было бы узнать, что думали обо всей этой  затее  шеф-повар  и
официанты. Барон, сидя за своим любимым столиком,  отдавал  должное  своим
любимым блюдам, не обращая ни малейшего внимания  на  множество  проводов,
тянущихся от его головы к стоящей в углу и зловещей на вид машине.  Других
посетителей в ресторане не было, потому что в преждевременной огласке Жорж
нуждался меньше всего, и это обстоятельство добавило существенную сумму  к
уже и без того ошеломляющей стоимости эксперимента.  Ему  оставалось  лишь
надеяться, что результат их оправдает.
   И он оправдал.  Разумеется,  _доказать_  это  можно  было  единственным
способом - воспроизведя сделанную  "запись".  Тут  нам  придется  поверить
Жоржу, поскольку, как, увы, всем  нам  слишком  хорошо  известно,  словами
подобные  ощущения  пересказать  невозможно.  Барон  оказался   _истинным_
гурманом, а не тем, кто лишь заявляет, будто владеет умением,  каковым  не
обладает. Помните слова Тюрбера: "Всего лишь наивное домашнее бургундское,
но, думаю, вы восхититесь его самонадеянностью". Барону хватило бы  одного
глотка, чтобы распознать, домашнее ли оно -  но  если  бы  вино  оказалось
достаточно самонадеянным, он воздал бы ему должное.
   Полагаю, Жорж окупил каждый вложенный в эту запись  франк,  хотя  и  не
намеревался делать ее лишь для домашнего  употребления.  Она  открыла  для
него  новые  миры  и  сделала  более  ясными  идеи,  зарождающиеся  в  его
изобретательном  мозгу.  Последние  сомнения   отпали:   все   неописуемые
ощущения, испытанные бароном на  том  лукулловом  пиру,  были  уловлены  и
записаны, и теперь любой, даже совсем неопытный в подобных делах  человек,
мог насладиться ими в полной мере. Причина тому проста. Видите ли,  запись
улавливала исключительно  эмоции;  мыслительный  процесс  не  затрагивался
вовсе. Барону  потребовалась  целая  жизнь  упорных  тренировок,  пока  он
научился _переживать_ подобные ощущения, но, едва они оказались  записаны,
любой, даже тот, кто в реальной жизни вовсе не обладал чувством вкуса, мог
черпать из этого источника наслаждений.
   Представьте сами, какие сияющие просторы открылись перед  Жоржем!  Ведь
есть и другие блюда, другие гурманы. Можно собрать  коллекцию  впечатлений
от дегустации всех вин Европы - да за нее знатоки выложат любые деньги!  И
когда будет откупорена последняя бутылка редкого вина, заключенное  в  ней
наслаждение сохранится и, подобно имени Мельбы [Мельба Нелли (Хелен Портер
Митчелл, 1861-1931) -  австралийская  оперная  певица,  чье  имя  вошло  в
названия некоторых блюд], переживет века. Ибо, в сущности, важно  не  вино
само по себе, а порождаемые им ощущения...
   Так мечтал Жорж. Но это,  и  он  это  прекрасно  сознавал,  всего  лишь
начало.  Французы  придерживаются  логики,  которую  я  нередко  подвергаю
сомнению, но в случае с Жоржем никаких сомнений  не  возникало.  Несколько
дней он посвятил размышлениям, а затем  отправился  навестить  свою  petit
dame.
   - Ивонна, ma cheri, - сказал он, - у меня к  тебе  несколько  необычная
просьба...
   Гарри Парвис знал, когда надо сделать паузу, и,  повернувшись  к  бару,
сказал:
   - Еще один скотч, Дрю.
   Никто не произнес и слова, пока перед ним не поставили новый стакан.
   - Так вот, - продолжил наконец Парвис,  -  эксперимент,  при  всей  его
необычности даже для Франции, завершился успешно. Проводился он, как  того
требовали благоразумие и обычай, поздно ночью. Вы  уже  наверняка  поняли,
что Жорж был личностью настойчивой, хотя  я  сомневаюсь,  что  мадемуазель
пришлось долго уговаривать.
   Успокоив  ее  лю