история человечества, он воспринимал как должное и досадливо морщился,
наблюдая наше бурное веселье.
   - Ну, - спросил наконец Джимми, - что там у тебя случилось?
   - Это ваше дело выяснять, - ответил Дэвид. - "Голиаф" работал  отменно,
пока сжигал топливо. Затем я выждал положенные пять секунд, но он  все  не
отрывался. Тогда я ударил по аварийному сбросу. Лампочки замигали,  однако
толчка я не почувствовал. Нажал еще несколько раз,  но  уже  понимал,  что
старания мои напрасны. Я прикинул, что при имеющейся у меня скорости я еще
минуты три буду подниматься, а еще через четыре образую воронку в пустыне.
Итак, добрых семь минут жизни у меня оставалось  -  это,  пользуясь  твоим
любимым выражением, если пренебречь сопротивлением воздуха.  А  оно  может
подарить мне еще пару минут.
   Я знал, что парашют раскрыться не может, а крылья "Давида" не  выдержат
такого груза, как "Голиаф". Две минуты я потратил на поиск выхода из  того
печального положения, в котором оказался.
   Хорошо, что я заставил тебя расширить тот воздушный шлюз. Я через  него
едва протиснулся. Прикрепив к замку конец  спасательного  каната,  прополз
вдоль корпуса до места стыка обеих ракет.
   Открыть парашютный отсек снаружи  невозможно,  но  я  предусмотрительно
захватил из кабины аварийный топорик. И магниевое  покрытие,  конечно,  не
устояло. Не прошло и нескольких секунд, как парашют был вытащен наружу.  Я
полагал, что здесь должно быть хоть какое-то сопротивление воздуха, но его
не было и в помине. Оставалось только надеяться, что, когда  мы  достигнем
атмосферы, купол раскроется, лишь бы материя не зацепилась за поврежденный
металл и не изорвалась.
   Кончив работу, я впервые огляделся. Видимость была неважной, Потому что
запотело стекло скафандра (кстати, обрати внимание на это обстоятельство).
К северу была видна Сицилия и часть основной территории Италии. На юге  до
самого Бенгази простирался берег Ливии. Подо мной была земля,  на  которой
сражались некогда Александр, Монтгомери, Роммель. Меня поразило,  что  эти
бои вызвали тогда столько шума.
   Я недолго оставался снаружи: через три минуты ракета должна была  войти
в атмосферу. Последний раз  глянув  на  обвисший  как  тряпка  парашют,  я
расправил, насколько возможно, стропы и залез обратно в кабину. Надо  было
еще слить с "Давида"  горючее,  что  я  и  сделал:  сначала  избавился  от
кислорода, а как только он рассосался, вылил спирт.
   Эти три минуты показались мне чертовски долгими. Первый слабый  звук  я
услышал, когда был уже в двадцати пяти километрах от земли.  Тут  до  меня
донесся  свист  на  очень  высокой  ноте,  но  совсем  тихий.   Глянув   в
иллюминатор, я увидел, что стропы парашюта натягиваются и купол  понемногу
начинает  раскрываться.  Одновременно   ко   мне   возвратилось   ощущение
собственного веса.
   Я пролетел в свободном  падении  больше  двухсот  километров,  и,  если
вовремя приземлиться, перегрузки в среднем составят десять "g",  а  иногда
вдвое больше. Но пятнадцать "g" у меня уже как-то было,  причем  по  менее
значительному поводу. Итак, я принял  двойную  дозу  динокаина  и  ослабил
шарниры кресла. Помню,  как  подумал  еще,  но  выпустить  ли  крылышки  у
"Давида", но решил, что они не помогут. А по том я, должно  быть,  потерял
сознание.
   Когда снова пришел в себя, было очень  жарко,  весил  я  нормально,  но
почти не владел своим телом. Все у меня болело и  ныло,  а  туч  еще,  как
назло, кабина отчаянно  вибрировала.  С  превеликим  трудом  дотянулся  до
иллюминатора и увидел, что  пустыня  стремительно  приближается.  Ощущение
было не из приятных. Большой парашют свое дело сделал, но я  подумал,  что
толчок будет, пожалуй, сильнее, чем хотелось бы. Так что я прыгнул.
   По вашим рассказам выходит, что мне было бы лучше остаться на  корабле,
но не думаю, что вправе жаловаться.
   Некоторое время мы сидели молча. Потом Джимми как бы мимоходом заметил:
   - Акселерометр показывает, что перегрузка  дошла  у  тебя  до  двадцати
одного "g". Правда, лишь на три секунды. В  основном  же  перегрузки  были
между двенадцатью и пятнадцатью "g".
   Дэвид, казалось, не слышал, и я спустя немного сказал:
   - Ну мы не можем дольше задерживать репортеров. Как ты?  Готов  принять
их?
   Дэвид поколебался.
   - Нет, - сказал он. - Не сейчас.
   Увидев выражение наших лиц, он энергично помотал головой.
   - Нет, - сказал он решительно. - Совсем не то, что вы думаете. Я  готов
хоть сейчас полететь снова. Но  мне  хотелось  бы  просто  немного  побыть
одному и подумать. Вы считаете, что я человек без нервов, - продолжал  он,
- и готов идти на риск, не заботясь о последствиях. Ну это не совсем  так,
и я хотел бы, чтобы вы поняли почему. Я  никогда  ни  с  кем  об  этом  не
говорил, даже с Мэвис.
   Вы знаете, я не суеверен, но  у  большинства  материалистов  есть  свои
тайные слабости, даже если они не хотят  сознаваться  в  этом.  Много  лет
назад мне приснился странный сон. Сам по себе он ничего не значил  бы,  но
позднее мне стало известно, что подобные  истории  описаны  двумя  другими
людьми. Одну из этих историй вы, возможно, читали,  потому  что  автор  ее
Дж.У.Данн. В своей первой книге "Эксперимент со временем" он рассказывает,
как однажды ему приснилось, будто он  сидит  в  очень  странной  машине  с
крыльями, у непонятных приборов, а годы спустя, когда  он  испытывал  свой
самолет, эта же сцена произошла с ним наяву. Обратите внимание, что сон, о
котором я вам говорил, приснился мне _раньше_, чем я прочел книгу Данна. И
понятно,  что  описанная  им  история  произвела  на   меня   определенное
впечатление. Но еще более значительным показался мне  другой  случай.  Вы,
конечно, слышали об  Игоре  Сикорском,  конструкторе  первых  коммерческих
летательных аппаратов дальнего следования, так называемых "клипперов". Так
вот, в своей автобиографической книге, названной "История крылатого С", он
рассказывает о сне, похожем на сон Данна. Сикорскому  приснилось,  что  он
идет по длинному коридору, и по обе стороны от него  какие-то  двери,  над
головой горят электрические лампочки, а пол под ногами вибрирует, так  что
Сикорский чувствовал: все  это  происходит  в  воздухе.  Между  тем  тогда
никаких самолетов еще и в помине не было и мало кто верил, что они  вообще
возможны. Сон этот, как и  сон  Данна,  сбылся  много  лет  спустя,  когда
Сикорский испытывал свой первый "клиппер".
   Дэвид, смущенно улыбнувшись, продолжал:
   - Вероятно, вы уже догадались,  что  за  сон  видел  я.  Учтите,  я  не
находился бы под постоянным впечатлением этого сна,  ни  будь  двух  столь
сходных случаев. Мне снилось, что я нахожусь в пустой комнатке  без  окон.
Кроме меня, там было еще двое людей в костюмах, которые я тогда принял  за
водолазные. Я  сидел  перед  странной  приборной  доской,  в  которую  был
вмонтирован круглый экран. На экране я видел какое-то изображение, но в то
время оно было мне непонятно, так что я забыл его.  Помню  только,  что  я
обернулся к своим спутникам и сказал:  "Пять  минут  до  старта,  ребята!"
Впрочем, за точность слов не могу поручиться. Больше ничего не  было,  так
как в этот момент я проснулся. С тех пор как я стал  летчиком-испытателем,
тот сон не дает мне покоя. Нет,  я  неправильно  выразился.  Напротив,  он
внушает мне уверенность, что со мной ничего не случится... по крайней мере
пока я не окажусь в кабине вместе с теми двумя людьми. Что будет потом,  я
не знаю. Но  теперь  вам  понятно,  почему  я  чувствовал  себя  в  полной
безопасности, когда летел вниз в А-20 так же, как и тогда, когда  совершил
вынужденную посадку в А-15. Ну вот, теперь вы все знаете. Можете смеяться,
если угодно: иногда я и сам над собой смеюсь. Но одно могу  сказать:  даже
если все это чепуха, лично для  меня  тот  сон  очень  важен,  потому  что
благодаря ему я не испытываю страха в минуты опасности.
   Мы не смеялись, а немного погодя Джимми спросил:
   - Те двое... ты не узнал их?
   Дэвид с некоторым сомнением ответил:
   - Я никогда над этим не задумывался. Не забывай, они были в  скафандрах
и лиц их я хорошо не видел. Но, по-моему, один из них был похож  на  тебя,
хотя и выглядел много старше, чем ты теперь. Боюсь, Артур, что тебя там не
было. Извини.
   - Рад это слышать, - сказал я. - Я уже говорил  тебе,  что  предпочитаю
оставаться на земле, чтобы потом выяснить причины аварии.  Меня  эта  роль
вполне устраивает.
   Джимми встал.
   - О'кэй, Дэвид, - сказал он. - Пойду займусь этой шайкой репортеров.  А
ты поспи - со сновидениями или без. Кстати, А-20 через неделю будет готова
повторить старт. Мне думается, она  будет  последней  химической  ракетой:
говорят, атомные двигатели уже почти сконструированы.
   Мы никогда больше не говорили о том сне Дэвида, но, думаю, ни  один  из
нас о нем не забывал. Три месяца спустя Дэвид поднялся в А-20 на  шестьсот
восемьдесят километров - рекорд, который никогда не  будет  побит  машиной
такого типа, потому что никто не станет больше выпускать химических ракет.
Ничем не примечательная посадка Дэвида в долине  Нила  ознаменовала  собой
конец данной эпохи.
   Прошло еще три года, прежде чем  была  готова  А-21.  По  сравнению  со
своими громадными предшественницами  она  выглядела  совсем  крохотной,  и
трудно было поверить, что  она  ближе  всех  них  к  космическим  кораблям
будущего.
   Надо сказать, что к этому времени мы оба - Джимми и я -  уже  разделяли
веру Дэвида в его счастливую судьбу. Я помню  последние  слова,  сказанные
Джимми перед закрытием наружного люка:
   - Теперь уже недолго, Дэвид, до полета втроем.
   И я знал, что он лишь наполовину шутит.
   Мы видели, как А-21 медленно по крупной спирали взбирается ввысь совсем
иначе, чем все прежние ракеты. Теперь уже не  нужно  было  беспокоиться  о
преодолении земного  тяготения  с  помощью  подсобных  средств  -  ядерное
топливо находилось в самой ракете, и Дэвид не  спешил.  Машина  продолжала
еще медленно  подниматься,  когда  я  потерял  ее  из  виду  и  прошел  на
наблюдательный пункт.
   Я вошел туда в тот момент,  когда  изображение  на  экране  радара  уже
гасло, а звук взрыва донесся до меня чуть позднее. И на этом жизнь  Дэвида
оборвалась, несмотря на его вещий сон.
   Следующее мое воспоминание относится ко времени, когда вертолет Джимми,
оставив справа вдали Сноудон, устремился в Конвей-Вэлли. Мы никогда раньше
не бывали в доме у Дэвида, и предстоящий визит совсем нам не улыбался.  Но
уж это мы обязаны были сделать.
   Пока внизу расступались горы, мы говорили о внезапно омраченном будущем
и гадали, что теперь будет. Потрясение усиливалось тем, что  Дэвид  внушил
нам свою веру глубже, чем мы  до  сих  пор  осознавали.  А  она  оказалась
напрасной.
   Мы не знали, что будет делать Мэвис, и обсуждали будущее мальчика.  Ему
сейчас было, должно быть, лет пятнадцать, но я очень давно не видел его, а
Джимми и вовсе никогда  с  ним  не  встречался.  Дэвид  говорил,  что  сын
собирается стать архитектором и у него находят способности к этому.
   Мэвис держалась спокойно и собранно, но заметно  постарела  со  времени
нашей  последней  встречи.  Мы  поговорили  о  делах  и  о   завещательных
распоряжениях  Дэвида.  Мне  еще   не   приходилось   выступать   в   роли
душеприказчика, но  я  старался  делать  вид,  что  хорошо  во  всем  этом
разбираюсь.
   Мы как раз  перешли  к  разговору  о  мальчике,  когда  наружная  дверь
хлопнула и он вошел. Мэвис окликнула  его,  и  мы  услышали  его  медленно
приближающиеся шаги. Он явно не жаждал встречи с нами, и глаза его,  когда
он наконец появился, были красными от слез.
   Я забыл, как сильно он похож на отца, а Джимми тихо охнул.
   - Привет, Дэвид, - сказал я.
   Но он на меня и не глянул. Он пристально смотрел на Джимми с тем особым
выражением, с каким смотрят на человека, которого  где-то  видели,  но  не
могут вспомнить где.
   И вдруг я понял, что юный Дэвид никогда не станет архитектором.



    Артур Кларк.
    Стрела времени

   -----------------------------------------------------------------------
   Журнал "Техника - молодежи", 1972, N 1. Пер. - Л.Храменков.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 9 August 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Сначала чудовище  спускалось  по  руслу  высохшей  реки,  потом  начало
пробираться  заболоченной  безжизненной  равниной.  Даже  там,  где  почва
потверже, массивные лапы утопали больше чем на фут под тяжестью  огромного
туловища. Время от времени чудовище  останавливалось,  легко,  как  птица,
поворачивало голову и оглядывало равнину. В такие минуты  оно  еще  глубже
утопало в трясине, и через пятьдесят миллионов лет  людям  довольно  точно
удалось определить по следам продолжительность этих остановок.
   Вода уже никогда не вернулась в здешние края; палящее солнце превратило
глину в камень. А после накатила пустыня, сокрыла следы под слоем песка. И
много после - вослед за армадой угасших лет - сюда пришел Человек.


   - Как думаешь, - проревел Бартон, пытаясь перекрыть шум, - не  стал  ли
профессор Фаулер палеонтологом лишь  потому,  что  имеет  привычку  играть
пневматическим молотком? Или он пристрастился к молотку, пытаясь расширить
традиционные методы палеонтологии?
   - Не слышу! - отозвался Дэвис, налегая на лопату  с  видом  заправского
работяги. Он поглядел на часы. - Идем, скажем ему, что уже  пора  обедать.
Он неизменно снимает свой хронометр, когда забавляется со своей  проклятой
машинкой.
   - Сей номер не пройдет! - крикнул Бартон. - Он нас давно знает и потому
всегда не прочь затянуть работенку минут на десять-пятнадцать. Но  попытка
не пытка, давай попробуем. Осточертел этот дьявольский грохот.
   Два палеонтолога побросали лопаты и  отправились  к  шефу.  Завидя  их,
профессор выключил перфоратор, наступила тишина, нарушаемая лишь пыхтением
компрессора.
   - Пора возвращаться в лагерь, профессор, - заговорил Дэвис и  небрежным
жестом убрал левую руку за спину. - Вы ведь знаете,  как  сердится  повар,
если опаздывают к обеду.
   Профессор  Фаулер,  член  Королевской   академии   наук,   обремененный
множеством  иных  высоких  званий,  безуспешно  пытался  стереть  с   лица
коричневую грязь. Случайный  посетитель  на  раскопках  вряд  ли  смог  бы
распознать  в   этом   загорелом   мускулистом   молодце   вице-президента
Палеонтологического общества.
   Почти целый месяц прошел в единоборстве с песком, покрывшим  окаменелую
плоть глиняной равнины. Расчищенный участок в несколько сот футов выглядел
как моментальная  фотография  прошлого  -  чуть  ли  не  лучшее  из  всего
известного в  палеонтологии.  Когда-то  в  поисках  исчезающей  воды  сюда
переселилось множество  птиц  и  зверьков;  с  тех  пор  прошло  несколько
геологических эпох, от этих  существ  не  осталось  ничего,  но  их  следы
сохранились навсегда.  Почти  всякий  след  может  быть  распознан,  если,
разумеется, он принадлежит какому-то существу, известному  науке.  А  если
нет?
   Неведомый зверь весил  несколько  десятков  тонн,  и  профессор  Фаулер
азартно крался по его следу, предвкушая крупную добычу. Кто  знает,  может
быть, ему и удастся догнать чудовище; в  оные  времена  эта  равнина  была
предательски зыбким  болотом,  и  нет  ничего  удивительного,  если  кости
неизвестного чудовища покоятся теперь где-нибудь  неподалеку,  в  западне,
которую расставила сама природа.
   Эпопея  раскопок  разворачивалась  чертовски  медленно!  Только   самый
верхний слой расчищали землеройными машинами,  все  остальное  приходилось
делать вручную. У профессора Фаулера было достаточно оснований не доверять
никому пневматический молоток; и малейшая ошибка могла стать роковой.
   Экспедиционный  "джип",  разбитый  на  отвратительных  местных  ухабах,
одолел уже полпути к лагерю, когда Дэвис заговорил о том,  что  не  давало
ему покоя.
   - Не очень-то они мне нравятся, наши соседи по долине. А вот  почему  -
не могу объяснить толком. Вряд ли мы мешаем их  техническим  потугам,  так
что почтенные господа могли бы нас пригласить к себе хотя бы для приличия.
   - А может, это действительно  военная  лаборатория,  -  высказал  вслух
общее мнение Бартон.
   - Не думаю, - мягко возразил профессор  Фаулер,  -  ибо  я  только  что
получил приглашение от них. Завтра же поеду.
   Если это сообщение не произвело  впечатление  разорвавшейся  бомбы,  то
лишь по той причине, что они слишком хорошо знали  друг  друга.  Несколько
секунд Дэвис размышлял над подтверждением своих догадок, а  после,  слегка
откашлявшись, спросил:
   - А еще кто-нибудь приглашен?
   Намек был настолько прозрачным, что профессор усмехнулся.
   - Нет, приглашение адресовано одному мне. Слушайте, парни,  я  понимаю,
как вы сгораете от любопытства, но даю вам  честное  слово,  что  знаю  не
больше вашего. Если завтра что-нибудь прояснится, я расскажу  вам  все.  А
сейчас - самые последние сведения. Я кое-что разведал.  По  крайней  мере,
для меня не секрет, кто заправляет этим хозяйством.
   Дэвис и Бартон навострили уши.
   - Кто? - спросил Бартон. - Подозреваете Комиссию по атомной энергии?
   - Вполне возможно, - отвечал профессор. - Во всяком случае, вся история
начинается с господ Эндерсона и Барнса.
   Теперь бомба угодила в цель: Дэвис даже съехал с колеи.  Впрочем,  если
учесть достоинства дороги, последнее обстоятельство не имело ровным счетом
никакого значения.
   - Эндерсон и Барнс? В этой забытой богом дыре?
   - Именно, - весело подтвердил профессор Фаулер. -  Информация  получена
от  самого  Барнса.  Он  высказал  сожаление,  что  не  имел   возможности
встретиться со мною раньше, и просил посетить его в ближайшее время.
   - Так чем же они занимаются?
   - Я уже сказал: мне ничего не известно.
   - Барнс и Эндерсон, - задумчиво промолвил Бартон. - Ничего  не  знаю  о
них, кроме того, что оба физики. В какой области они подвизаются?
   - Крупнейшие специалисты по физике низких температур, - отвечал  Дэвис,
- Эндерсон  долгое  время  был  директором  одной  известной  лаборатории.
Недавно он опубликовал в "Нейчур" несколько статей. Все  они,  если  я  не
запамятовал, посвящены проблеме гелия-II.
   Бартон даже глазом не моргнул: он терпеть не мог физиков и  никогда  не
упускал возможности это подчеркнуть.
   - Не имею ни малейших представлений,  что  за  чудо  этот  гелий-II,  -
самодовольно заявил он, -  больше  того,  я  вовсе  не  уверен,  что  горю
желанием что-либо о нем узнать.
   То был выпад против Дэвиса, который когда-то - в минуту  слабости,  как
он сам любил выражаться, - даже получил ученую степень по физике. "Минута"
затянулась на несколько лет, пока  Дэвис  окольными  путями  наткнулся  на
палеонтологию, но физика так и осталась первой его любовью.
   - Гелий-II -  разновидность  жидкого  гелия,  существующая  только  при
температуре несколько градусов выше абсолютного нуля. Он обладает поистине
удивительными свойствами, но это никоим образом не объясняет,  почему  два
видных физика вдруг оказались в этом укромном уголке планеты.
   Они приехали в лагерь. Дэвис, как всегда, несся, не снижая скорости,  и
резко затормозил. Только на этот раз  "джип"  занесло,  и  он  врезался  в
стоящий впереди грузовик. Дэвис сокрушенно опустил голову.
   - Резина износилась вконец. Желал бы я знать, когда соизволят  прислать
новую.
   - Новые покрышки уже прислали. Сегодня утром, на  вертолете.  Вместе  с
отчаянными извинениями Эндрюса. Он, видите ли, как всегда, думал,  что  мы
уже получили их полмесяца назад.
   - Отлично! Сегодня вечером смонтирую новые покрышки.
   Профессор Фаулер, шедший впереди, остановился.
   - Стоит ли так спешить? - мрачно проговорил он. - На обед у  нас  опять
солонина.


   Сразу после приезда в экспедицию молодые палеонтологи  заинтересовались
необыкновенными сооружениями, маячившими милях в пяти от  раскопок,  Дэвис
легко распознал в вы