ем подумал, - сказал Джерри, пройдя
несколько сот ярдов, - А не нарвемся мы на бурю? Не хотел
бы я встретиться с валом кипящей воды.
   - Если будет буря, - чуть раздраженно ответил Хатчинс, не
останавливаясь, - мы издали ее услышим. Успеем подняться
повыше.
   Он прав, конечно, но Джерри от этого не стало легче. С
той минуты, как они перевалили через гребень и потеряли
радиосвязь с вездеходом, в его душе росла тревога.
Непривычно и неприятно было оказаться оторванным от других
людей. С Джерри это случилось впервые. Даже на борту
"Утренней Звезды", в сотнях миллионов миль от Земли, он мог
отправить телеграмму своим близким и почти сразу получить
ответ. А тут несколько ярдов скалы отрезали его от всего
человечества; случись с ними что-нибудь, никто об этом не
узнает, разве что другая экспедиция набредет на их тела.
Джордж подождет, сколько условленно, и возвратится к кораблю
один. "Нет, - сказал себе Джерри, - плохой из меня пионер
космоса. Только любовь к хитрым машинам втравила меня в
космические полеты... И некогда было даже задуматься, к
чему это может привести. А теперь поздно".
   Вдоль извилистого русла они прошли мили три к полюсу,
наконец Хатчинс остановился, чтобы провести наблюдения и
собрать образцы.
   - Похолодание продолжается! - воскликнул он. - Сейчас
уже сто девяносто девять градусов. Намного ниже самой
низкой температуры, какую до сих пор отмечали на Венере.
Вот бы связаться с Джорджем и рассказать ему!
   Джерри проверил все волны, попробовал вызвать и корабль -
прихотливые колебания ионосферы иногда допускали такую
дальнюю связь, - но не мог даже уловить шороха несущей
частоты сквозь треск и рокот гроз Венеры.
   - А это будет даже еще поважнее! - В голосе Хатчинса
звучало неподдельное волнение. - Концентрация кислорода
возрастает: уже пятнадцать миллионных. У вездехода было
всего пять, на равнине почти ничего.
   - Но ведь это пятнадцать миллионных! - возразил Джерри.
- Все равно нечем дышать!
   - Вы не с того конца подходите, - отозвался Хатчинс, -
никто им не дышит. Но что-то его образует. Откуда,
по-вашему, взялся кислород на Земле? Он - продукт жизни,
деятельности растений. Пока на Земле не появились растения,
у нас была атмосфера вроде здешней, смесь углекислоты с
аммиаком и метаном. Затем возникла растительность и
постепенно изменила атмосферу, так что животным стало чем
дышать.
   - Понятно, - сказал Джерри. - И вы думаете, как раз это
теперь началось здесь? - Похоже, что так. Нечто неподалеку
отсюда выделяет кислород. Самая простая догадка - здесь
есть растительная жизнь.
   - А где есть растения, - задумчиво произнес Джерри, -
там, очевидно, рано или поздно появляются животные.
   - Верно, - ответил Хатчинс, собирая свои приборы и
продолжая путь вверх по лощине, - Правда, на это нужно
несколько миллионов лет. Возможно, мы прилетели слишком
рано. Жаль, если так.
   - Все это здорово, - сказал Джерри, - но вдруг мы
встретим что-нибудь такое, что нас невзлюбит? У нас нет
оружия.
   Хатчинс неодобрительно фыркнул.
   - Оно нам не нужно! Да вы посмотрите хоть на меня, хоть
на себя! Любой зверь при виде нас пустится наутек.
   Что верно, то верно. Покрывающий их с ног до головы
металлизированный костюм- рефлектор напоминал блестящие
гибкие доспехи. Из шлемов я ранцев торчали антенны - ни
одно насекомое не могло похвастаться такими усиками. А
широкие линзы, через которые космонавты глядели на мир,
напоминали чудовищные бездумные глаза. Земные животные вряд
ли пожелали бы связываться с такими тварями, но у здешних
могут быть свои представления.
   Так думал Джерри, когда они неожиданно вышли к озеру. С
первого взгляда оно навело его на мысль не о жизни, которую
они искали, а о смерти. Оно простерлось черным зеркалом в
складке между холмами, и дальний берег терялся в вечном
тумане, а над поверхностью извивались и плясали призрачные
вихри пара. "Не хватает только Харона, готового перевезти
нас на ту сторону, - сказал себе Джерри. - Или Туонельского
лебедя, чтобы он величественно плавал взад-вперед, охраняя
врата преисподней..."
   Но как ни взгляни, это чудо: впервые человек нашел на
Венере воду в свободном состоянии! Хатчинс уже стоял на
коленях, будто задумал молиться. Впрочем, он всего-навсего
собирал капли драгоценной влаги, чтобы рассмотреть их через
карманный микроскоп.
   - Что-нибудь есть? - нетерпеливо спросил Джерри.
   Хатчинс покачал головой.
   - Если что и есть, слишком мелкое для этого прибора. Вот
вернемся на корабль, там я получше все разгляжу. - Он
запечатал пробирку и положил ее в контейнер любовно, как
геолог - золотой самородок. Быть может (и скорее всего),
это самая обыкновенная вода. Но возможно также, что это
целый мир, населенный неведомыми живыми созданиями,
только-только ступившими на долгий, длиной в миллиарды лет,
путь к разумной жизни.
   Пройдя с десяток ярдов вдоль озера, Хатчинс остановился
так внезапно, что Гарфилд едва не натолкнулся на него.
   - В чем дело? - спросил Джерри. - Что-нибудь увидели?
   - Вон то черное пятно, словно камень... Я его приметил
еще до того, как мы вышли к озеру.
   - Ну, и что с ним? По-моему, ничего необычного.
   - Мне кажется, оно растет.
   После Джерри всю жизнь вспоминая этот миг. Слова
Хатчинса не вызвали у него никакого сомнения, он был готов
поверить во что угодно, даже в то, что камни растут.
Чувство уединенности и таинственности, угрюмое черное озеро,
непрерывный рокот далеких гроз, зеленый свет полярного
сияния - все это повлияло на его сознание, подготовило к
приятию даже самого невероятного. Но страха он пока не
ощущал.
   Джерри взглянул на камень. Футов пятьсот до него,
примерно... В этом тусклом изумрудном свете трудно судить о
расстояниях и размерах. Камень... А может, ещё что-то?
Почти черная плита, лежат горизонтально у самого гребня
невысокой гряды. Рядом такое же пятно, только намного
меньше. Джерри попытался прикинуть и запомнить расстояние
между ними, чтобы проследить, меняется оно или нет.
   И даже тогда он заметал, что просвет между пятнами
сокращается, это не вызвало у него тревоги, только
напряженное любопытство. Лишь после того, как просвет
совсем исчез и Джерри понял, что глаза подвели его, ему
стало страшно - очень страшно.
   Нет, это не движущийся и не растущий камень! Это черная
волна, подвижный ковер, который медленно, но неотвратимо
ползет через гребень прямо на них.
   Ужас - леденящий, парализующий - владел им, к счастью,
всего несколько секунд. Страх пошел на убыль, как только
Гарфилд понял, что его вызвало. Надвигающаяся волна слишком
живо напомнила ему прочитанный много лет назад рассказ о
муравьиных полчищах в Амазонас, как они истребляют все на
своем пути...
   Но чем бы ни была эта волна, она ползла слишком медленно,
чтобы серьезно угрожать им - лишь бы она не отрезала их от
вездехода. Хатчинс, не отрываясь, разглядывал ее в бинокль.
"Биолог не трусит, - подумал Джерри. - С какой стати мне
удирать, сломя голову, курам на смех".
   - Скажите же наконец - что это? - не выдержал он: до
ползущего ковра оставалось всего около сотни ярдов, а
Хатчинс все еще не вымолвил ни слова, не пошевельнул ни
одним мускулом.
   Хатчинс сбросил с себя оцепенение и ожил.
   - Простите, - сказал он. - Я совершенно забыл о вас.
   Это - растение, что же еще. Так мне кажется, во всяком
случае.
   - Но оно движется!
   - Ну, и что? Земные растения тоже двигаются. Вы никогда
не видели замедленных съемок плюща?
   - Но плющ стоит на месте и никуда не ползет!
   - А что вы скажете о растительном планктоне в океанах?
Он плавает, перемешается, когда надо.
   Джерри сдался; впрочем, наступающее на них чудо все равно
лишило его дара речи.
   Мысленно он продолжал называть его ковром. Ворсистый
ковер с бахромой по краям, толщина которого все время
менялась: тут не толще пленки, там - около фута, а то и
больше. Вблизи строение было лучше видно, и он показался
Джерри похожим на черный бархат. Интересно, какой он на
ощупь? Но тут же Гарфилд сообразил, что "ковер" в лучшем
случае обожжет ему пальцы. Внезапный шок часто влечет за
собой приступ нервного веселья, и он поймал себя на мысли:
"Если венерианцы существуют, с ними не поздороваешься за
руку. Они нас ошпарят, мы их обморозим...".
   Пока что оно их как будто не заметило, просто-напросто
скользило вперед, как неодушевленная волна. Если бы оно не
карабкалось через мелкие препятствия, его вполне можно было
бы сравнить с потоком воды.
   Вдруг, когда их разделяло всего десять футов, бархатная
волна изменила свое движение. Правое и левое крыло
продолжали скользить вперед, но середина медленно
остановилась.
   - Окружает нас, - встревожился Джерри. - Лучше
отступить, пока мы не уверены, что оно безобидно.
   К его облегчению, Хатчинс тотчас сделал шаг назад. После
короткой заминки странное существо снова, двинулось с места,
и изгиб в его передней части сгладился.
   Тогда Хатчинс шагнул вперед - существо медленно
отступило. Несколько раз биолог повторяя свой маневр, и
живой поток неизменно то наступал, то отступал в такт его
движениям. "Никогда не думал, - сказал себе Джерри, - что
мне доведется увидеть, как человек вальсирует с
растением...".
   - Термофобия, - произнес Хатчинс, - Чисто автоматическая
реакция. Ему не нравится наше тепло.
   - Наше тепло! - воскликнул Джерри, - Да ведь мы по
сравнению с ним живые сосульки!
   - Верно. А наши костюмы? Оно воспринимает их, не нас.
Да; сглупил, мысленно вздохнул Джерри. Внутри термокостюма
климат отменный, но ведь охлаждающая установка у меня за
спиной выделяет в окружающий воздух струю жара.
Неудивительно, что это растение отпрянуло.
   - Проверим, как оно отзовется на свет, - продолжал
Хатчинс.
   Он включил фонарь на груди, и ослепительно бельм свет
оттеснил изумрудное сияние. До появления на Венере людей
здесь даже днем не бывало белого света. Как в глубинах
земных морей, царили зеленью сумерки, которые медленно
сгущались в кромешный мрак.
   Превращение было настолько ошеломляющим, что оба невольно
вскрикнули. Глубокая, мягкая чернота толстого бархатного
ковра мгновенно исчезла. Вместо нее там, куда падал свет
фонаря, простерся, поражая глаз, великолепный, яркий красный
покров, обрамленный золотистыми бликами. Ни один персидский
шах не получал от своих ткачей столь изумительного гобелена,
а ведь космонавты видели случайное творение биологических
сил. Впрочем, пока они не включали своих фонарей, этих
потрясающих красок вообще не существовало - и они снова
исчезнут, едва прекратится волшебное действие чужеродного
света с Земли.
   - Тихов был прав, - пробормотал Хатчинс. - Жаль, не
довелось ему убедиться.
   - В чем прав? - спросил Джерри, хотя ему казалось
святотатством говорить вслух перед лицом такой красоты.
   - Пятьдесят дет назад, в Советском Союзе, он пришел к
выводу, что растения, живущие в очень холодном климате, чаще
всего бывают голубыми и фиолетовыми, а в очень жарких поясах
- красными или оранжевыми. Он предсказал, что растения
Марса окажутся фиолетовыми, а Венеры - если они там есть -
красными. И в обоих случаях оказался прав. Но мы не можем
стоять так весь день, надо работать!
   - Вы уверены, что оно безвредно? - спросил Джерри на
всякий случай.
   - Совершенно. Оно не может коснуться наших костюмов,
даже если бы захотело. Смотрите, уже обошло нас.
   Правда! Теперь они видели его - если считать, что это
одно растение, а не колония, - целиком. Неправильный круг
диаметром около ста ярдов скользил прочь, как скользит по
земле тень гонимого ветром облака. А там, где он прошел,
скала была испещрена несчетным множеством крохотных
отверстий, словно выеденных кислотой.
   - Да-да, - подтвердил Хатчинс, когда Джерри сказал об
этом, - так питаются некоторые лишайники. Выделяют кислоты,
растворяющие камень. А теперь прошу - никаких вопросов
больше, пока не вернемся на корабль. Тут работы на десятки
лет, а у меня всего час-другой.
   Ботаника в движении!.. Чувствительная бахрома огромного
растениеподобного двигалась неожиданно быстро, спасаясь от
них. Этакий оживший блин площадью в целый акр! Но когда
Хатчинс стал брать образцы, растениеподобное никак не
реагировало, если не считать, что струи тепла по-прежнему
пугали его. Влекомое неведомым растительным инстинктом, оно
упорно скользило вперед через бугры и лощины. Возможно,
следовало за какой-нибудь минеральной жилой; на это ответят
геологи, изучив образцы пород, которые Хатчинс собрал до и
после прохождения живого ковра.
   Сейчас некогда было размышлять над несчетными вопросами,
которые вытекали из их открытия. Судя по тому, что они
почти сразу набрели на это создание, оно здесь далеко не
редкость. Как оно размножается? Побегами, спорами,
делением или еще как-нибудь? Откуда берет энергию? Какие у
него есть родичи, враги, паразиты? Оно не может быть
единственной формой жизни на Венере - где есть один вид,
должны быть тысячи...
   Голод и усталость заставили их прекратить погоню. Это
творение явно было способно проесть себе дорогу через всю
Венеру. (Правда, Хатчинс полагал, что оно не уходит далеко
от озера, так как растениеподобное то и дело спускалось к
воде и погружало в рее длинное щупальце-хобот.) Но
представители фауны Земли нуждались в отдыхе.
   Хорошо надуть герметичную палатку, забраться через
воздушный шлюз внутрь и сбросить термокостюмы. Лишь теперь,
отдыхая внутри маленького пластикового полушария, они
по-настоящему осознали, какое чудо им встретилось и как это
важно. Окружающий их мир был уже не тем, что прежде; Венера
не мертва, она стала в ряд с Землей и Марсом.
   Ибо живое взывает к живому - даже через космические
бездны. Все, что растет, движется на поверхности других
планет - предвестье, залог того, что человек не одинок в
мире пламенных солнц и вихревых туманностей. Если он до сих
пор не нашел товарищей, с которыми мог бы разговаривать, это
лишь естественно: впереди, ожидая исследователей,
простерлись еще световые годы и века. Пока же долг человека
охранять и лелеять те проявления жизни, которые ему
известны, будь то на Земле, на Марсе или на Венере...
   Так говорил себе Грэхем Хатчинс, самый счастливый биолог
во всей солнечной системе, помогая Гарфилду собрать мусор и
уложить его в пластиковый мешочек. Когда они, сняв палатку,
двинулись в обратный путь, нигде не было видно никаких
следов поразительного создания. И слава богу, не то бы они,
наверное, не удержались, продолжали бы свои эксперименты, а
ведь их срок уже истекал.
   Ничего: через несколько месяцев посланники нетерпеливо
ждущей Земли вернутся с целым отрядом научных сотрудников,
оснащенные худа более совершенным снаряжением. Миллиард лет
трудилась эволюция, чтобы сделать возможной эту встречу; она
может подождать еще немного.
   Некоторое время все было неподвижно в отливающем зеленью
мглистом краю. Ушли люди, скрылся алый ковер... И вдруг
существо показалось снова, перевалив через выветренную
гряду. А может быть, то была другая особь удивительного
вида? Этого никто никогда не узнает.
   Оно скатилось к груде камней, под которыми Хатчинс и
Гарфилд погребли мусор. Остановилось.
   Это не было любопытством, ведь оно не могло мыслить. Но
химическая жажда, которая неотступно гнала его вперед и
вперед через полярное плато, кричала: "Здесь, здесь!"
Где-то рядом - самое дорогое, нужное ему питательное
вещество. Фосфор, элемент, без которого никогда бы не
вспыхнула искра жизни. И оно стало тыкаться в камни,
просачиваться в щели и трещины, скрести и царапать пытливыми
щупальцами. Любое из этих движений было доступно любому
растению или дереву на Земле, с той разницей, что это
существо двигалось в тысячу раз быстрее, и всего лишь
несколько минут понадобилось ему, чтобы достичь цели и
проникнуть сквозь пластиковую пленку.
   И оно устроило пир, поглощая самую концентрированную
пищу, какую когда-либо находило. Оно поглотило
углеводороды, и белки, и фосфаты, никотин из окурков,
целлюлозу из бумажных стаканов и ложек. Все это оно
растворило и усвоило, - без труда и без вреда для себя.
   Одновременно оно поглотило целый микрокосм живых существ:
бактерии и вирусы, обитателей более старой планеты, где
развились тысячи смертоносных разновидностей... Правда,
лишь некоторые из них смогли выжить в таком пекле и в такой
атмосфере, но этого было достаточно. Отползая назад, к
озеру, живой ковер нес в себе погибель всему своему миру.
   И когда "Утренняя Звезда" вышла в обратный путь к
далекому дому, Венера уже умирала. Пленки, негативы и
образцы, которые так радовали Хатчинса, были драгоценнее,
чем он предполагал. Им было суждено остаться единственными
свидетельствами третьей попытки жизни утвердиться в
солнечной системе.

   Закончилась история творения под пеленой облаков Венеры.




   Артур Кларк
   С кометой


   Перевод Л. Жданова


   - Не знаю, для чего я это записываю, - медленно произнес
Джордж Такео Пикетт в парящий веред его лицом микрофон. -
Вряд ли кому-то доведется слушать запись. Говорят, комета
пронесет нас по соседству с Землей только через два
миллиарда лет, когда будет снова огибать Солнце.
Просуществует ли человечество так долго? И будет ли комета
такой же великолепной, какой увидели ее мы? Возможно, наши
потомки тоже снарядят экспедицию, чтобы взглянуть на нее
поближе. И обнаружат ракету... Даже через столько
тысячелетий наш корабль будет в полном порядке. Останется
горючее в баках, и воздух в отсеках - ведь продукты кончатся
раньше, и мы умрем от голода, а не от удушья. Впрочем, вряд
ли мы станем дожидаться этого, проще открыть воздушный шлюз
и покончить сразу.
   В детстве я читал книгу об арктических исследованиях -
"Зимовка во льдах". Ну вот, что-то в этом рода ожидает нас.
Мы со всех сторон окружены льдом, огромными ноздреватыми
айсбергами, "Челенджер" летит среди роя ледяных глыб,
которые очень медленно - сразу и не заметишь - вращаются
вокруг друг друга. Но такой зимы не знала ни одна
экспедиция на полюсы Земли. Почти все эти два миллиона лет
будет держаться температура четыреста пятьдесят градусов
ниже нуля по Фаренгейту. Мы уйдем так далеко от Солнца, что
тепла от него будет не больше чем от звезд. Кто- нибудь
пытался морозной зимней ночью греть руки в лучах Сириуса?"
   Нелепый образ, вдруг пришедший на ум Джорджу Пикетту,
окончательно добил его. Перехватило голос, с такой силой
нахлынули воспоминания о мерцающих в лунном свете сугробах,
о перезвоне рождественских колоколов над краем, от которого
его сейчас отделяло пятьдесят миллионов миль. Внезапно он
разрыдался, точно ребенок, не мог совпадать с собой, с
тоской по всему тому прекрасному на Земле, чего прежде не
ценил по-настоящему и что теперь навсегда утрачено.
   А как хорошо все началось, сколько было радостного
возбуждения, ожиданий! Он помнил - неужели всего полгода
прошло? - как впервые вышел из дому посмотреть на комету;
незадолго перед тем восемнадцатилетний Джимм Рэндл увидел ее
в самодельный телескоп и отправил свою знаменитую телеграмму
в обсерваторию Маунт- Стромло. Тогда комета была едва
заметным светящимся облачком, которое медленно скользило
через созвездие Эридана, южнее экватора. Далеко за Марсом
она мчалась к Солнцу по невероятно вытянутой орбите. В
прошлый раз комета сияла на небе безлюдной Земли, и некому
было любоваться ею; возможно, никого не будет, когда она
появится вновь. Человечество в первый (и, быть может,
единственный) раз видело комету Рэндла.
   Приближаясь к Солнцу, она росла, выбрасывала струи и
языки, самый маленький из которых был во сто крат больше
Земли. Когда комета пересекла орбиту Марса, хвост ее -
этакий исполинский вымпел, развеваемый космическим бризом, -
протянулся уже на сорок миллионов миль. Тут наконец
астрономы сообразили, что предстоит, пожалуй, самое
великолепное небесное зрелище, какое когда-либо наблюдал
человек; комета Галлея, которая являлась в 1986 году, не шла
ни в какое сравнение. И орг