и  вскоре  нам
предстояло провести первое опробование  лазера  на  полной  мощности.  Под
куполом обсерватории наш "Марк  Экс"  выглядел  в  точности,  как  большой
двухобъективный зеркальный телескоп, каковым он, по сути дела, и является.
Одно  его  тридцатишестидюймовое  зеркало  концентрирует  лазерный  луч  и
направляет его в заданный район; другое зеркало служит для приема входящих
сигналов и одновременно для наведения прибора, являясь как бы  сверхмощным
оптическим прицелом.
   Настройку лазера мы выверяли по ближайшей небесной цели - Луне.  Поздно
ночью я совместил перекрестье прицела с центром убывающего лунного серпа и
выпустил импульс, который спустя полторы  секунды  отозвался  великолепным
эхом. Все шло, как полагается.
   Оставалось сделать кое-что еще, этим занялся я сам, соблюдая  полнейшую
секретность. Радиотелескоп находится к северу от обсерватории,  от  нашего
взора его скрывает холмистая гряда. В миле к югу  от  нас  стоит  одинокая
гора. Я изучил ее как свои пять пальцев, когда много лет назад  монтировал
на ее вершине станцию космических лучей. Кто бы мог  тогда  подумать,  что
этой  горе  предстоит   сослужить   мне   службу   при   столь   необычных
обстоятельствах.
   Чуть пониже вершины  горы  располагались  руины  уже  давно  никому  не
нужного форта. Я быстро отыскал цель своей  вылазки  -  небольшую  пещеру.
Высотой не более ярда, она образовалась в  результате  падения  с  древних
стен форта двух больших камней. Судя по паутине, в моей  пещере  давно  не
бывал человек.
   Я забрался туда; через лаз  мне  был  виден  весь  комплекс  сооружений
Системы Большого Космоса, растянувшийся на много миль. На востоке  торчали
антенны давнишней станции наблюдения за полетами по  программе  "Аполлон".
Чуть дальше  располагался  аэродром;  включив  тормозные  сопла,  на  него
медленно опускался грузовой  самолет.  Я  с  удовольствием  убедился,  что
отсюда хорошо просматриваются и купол обсерватории, и находящаяся  в  трех
милях к северу от него мачта радиотелескопа.
   В течение трех дней устанавливал я в этой потаенной  норе  прецизионное
серебряное зеркало. Кропотливая наладка с помощью микрометра заняла  целую
уйму, времени, и я начал бояться, что не поспею к сроку.  Но  вот  наконец
зеркало установлено под нужным  углом  с  точностью  до  мельчайших  долей
секунды. Вернувшись в обсерваторию, я навел "Марк Экс" на это зеркало, и в
видоискателе возникло изображение верхушки мачты, находящейся позади меня,
за холмами. Угол обзора был крошечным, но  вполне  достаточным  для  меня.
Площадь, занимаемая целью, составляла всего лишь один квадратный  ярд,  но
оптика позволяла наблюдать за каждым дюймом этого квадрата.
   Луч света по проложенному мною пути мог проходить туда и обратно. Любой
объект, наблюдаемый через видоискатель телескопа, становился потенциальной
мишенью для лазерного луча.
   Прошло три дня. Я  сидел  в  своей  тихой  обсерватории,  кругом  мерно
жужжали блоки электропитания. И вот Чака появился в видоискателе. Странное
у меня тогда было ощущение - как у астронома, вычислившего  орбиту  никому
еще не известной планеты и вдруг обнаружившего ее  в  предсказанном  месте
среди других звезд.
   Сначала жестокое лицо было повернуто ко мне в профиль.  Казалось,  Чака
находится в тридцати футах  от  меня  -  таким  сильным  было  увеличение.
Терпеливо, в уверенном спокойствии дождался я  того  момента,  когда  Чака
посмотрел в мою сторону.  Тут  левой  рукой  я  прикоснулся  к  деревянной
фигурке  старинного  божка,  а  правой  включил   систему   конденсаторов,
приводящую лазер в действие, и в то же  мгновение  через  холмы  метнулась
бесшумная невидимая молния.
   Ничего лучше нельзя было придумать. Конечно, Чака  заслуживал  смертной
казни. Но она сделала бы его  в  глазах  толпы  мучеником  и  укрепила  бы
господство созданного им режима.  Кара,  обрушенная  на  Чаку,  хуже,  чем
смерть; она вселит в его приверженцев суеверный ужас.
   Ибо Чака остался жив, но Всевидящий больше никогда и ничего не  увидит.
За долю секунды  он  сделался  ничтожнее  и  беспомощнее  любого  уличного
попрошайки.
   А ведь я даже не причинил ему боли. Он ничего  не  почувствовал,  когда
жар тысячи солнц ослепил его.



    Артур Кларк.
    Кто там?

   -----------------------------------------------------------------------
   Журнал "Вокруг света". Пер. - Л.Жданов.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 11 August 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Когда  меня  вызвала  служба  контроля,  я  сидел,  заполняя  ежегодную
рапортичку, под  прозрачным  сводом  своего  кабинета  -  "Наблюдательного
пузыря", который вздулся над осью космостанции, словно колпак  на  ступице
колеса.  Не  совсем  благоприятное  место  для  работы  -  очень  уж   вид
захватывающий... В нескольких метрах от  меня  монтажники  исполняли  свой
замедленный балет, собирая невиданную мозаику из огромных  деталей.  А  за
ними, в двадцати тысячах милях от нас, на фоне  звездных  вихрей  Млечного
Пути голубовато-зеленым светом мерцает полная Земля.
   - Дежурный слушает, - ответил я. - В чем дело?
   - Наш радар  нащупал  что-то,  небольшой,  почти  стационарный  объект,
расстояние две мили, пять градусов западнее Сириуса. Попробуйте обнаружить
его визуально.
   Объект, с такой точностью  следующий  по  нашей  орбите,  не  мог  быть
метеоритом; скорее всего какой-нибудь потерянный нами же предмет - скажем,
недостаточно надежно зашвартованная монтажная деталь, которая  мало-помалу
отстала от станции. Так я решил в  первый  миг,  однако,  взяв  бинокль  и
осмотрев участок неба вокруг Ориона, быстро убедился, что моя догадка была
неверной. Космический путник действительно был сделан руками людей,  но  к
нам он не имел никакого отношения.
   - Нашел, - доложил я службе контроля. -  Это  чей-то  экспериментальный
спутник. Конусовидный, четыре антенны, в основании как будто система линз.
Судя  по  конструкции,  запущен  военно-воздушными  силами  США  в  начале
шестидесятых годов. Помнится, они много спутников затеряли: все радиосвязь
отказывала. Не сразу удалось освоить эту орбиту.
   Сверившись с картотекой, контроль подтвердил мое предположение.  А  еще
немного  спустя  выяснилось,  что  Вашингтон  ни  капельки  не  взволнован
находкой спутника, потерянного двадцать лет назад, и  не  будет  опечален,
если мы потеряем его снова.
   - Но этого делать нельзя, - решила служба контроля. - Пусть  он  никому
не  нужен,  спутник  может  помешать  космонавигации.   Придется   кому-то
отправиться за ним и доставить его на станцию.
   "Кому-то" - значит мне. Я не мог послать никого из монтажной бригады: в
ней ни одного лишнего человека, к тому же мы отстали от графика,  а  здесь
каждый потерянный день стоил миллиона  долларов.  Вся  радио-  и  телесеть
Земли нетерпеливо ожидала, когда наша станция начнет ретрансляцию программ
и откроется глобальное вещание, охватывающее весь мир от полюса до полюса.
   - Хорошо, я сам его заберу,  -  ответил  я  контролю,  скрепляя  бумаги
эластичной лентой, чтобы вентиляторы не разметали их по всему помещению.
   Моя интонация должна была показать, что я приношу жертву, но в  глубине
души я только радовался. Уже две недели, если не больше, я  не  выходил  в
космос, и мне начали  приедаться  все  эти  накладные,  сводки  о  наличии
материалов и прочие славные дела, которые  наполняют  жизнь  дежурного  по
космической станции.
   Единственный член экипажа, который встретился мне на пути к  воздушному
шлюзу, был кот Томми. Он появился на станции совсем недавно, но, когда вас
отделяют от  Земли  тысячи  миль,  вы  особенно  сильно  привязываетесь  к
животным,  тем  более  что  далеко  не  все   комнатные   животные   могут
приспособиться к невесомости. Томми что-то мяукнул мне на  своем  кошачьем
языке, пока я забирался в скафандр, но мне было некогда с ним играть.
   Здесь,  пожалуй,  уместно  напомнить  вам,  что  скафандры   работников
космостанции совсем не похожи на гибкие  костюмы,  которые  применяют  для
прогулок на Луне. Наши скафандры, по сути  дела,  миниатюрные  космические
корабли на одного человека. Это широкие цилиндры длиной около семи  футов,
оснащенные реактивными двигателями малой мощности.
   Забравшись в свой персональный космический корабль, я включил зажигание
и посмотрел на приборы. Часто можно услышать, как космонавт,  облекаясь  в
скафандр, бормочет магическое слово "гокираба".  Эта  формула  напоминает,
что необходимо проверить  горючее,  кислород,  радио,  батареи.  Все  было
нормально, и  я  опустил  на  место  прозрачное  полушарие  своего  шлема,
изолируясь от внешней среды. Предстояла короткая прогулка,  поэтому  я  не
стал проверять контейнеры для продовольствия  и  специального  снаряжения,
без которого нельзя отправляться на серьезные задания.
   До станции всего какая-нибудь дюжина футов, но я уже представлял  собой
независимую  планету,  маленький  отдельный  мирок.  Из  моего   летающего
цилиндра мне открывался великолепный вид на всю вселенную, и, хотя  мягкое
сиденье и предохранительные ремни не позволяли повернуться  кругом  внутри
скафандра, я мог дотянуться до любой  кнопки  или  контейнера  руками  или
ногами.
   В космосе солнце - опаснейший враг, оно может  мгновенно  ослепить  вас
своим ярким сиянием. Осторожно-осторожно я  отодвинул  темные  фильтры  на
"ночной" стороне скафандра и повернул голову, чтобы взглянуть  на  звезды.
Одновременно включил автомат, управляющий наружными "козырьками" на шлеме.
Теперь, как бы скафандр ни вращался, глаза будут защищены от  нестерпимого
света.
   А вот и моя цель:  серебристое  пятнышко,  заметно  выделяющееся  среди
звезд своим металлическим блеском. Я нажал  ногой  педаль  акселератора  и
ощутил постепенно нарастающее ускорение. Через десять секунд достиг нужной
скорости и отключил двигатель. Теперь я по инерции минут за пять  достигну
спутника, немногим больше времени понадобится на обратный путь.
   И тут-то, погружаясь в  межзвездную  пучину,  я  вдруг  ощутил:  что-то
стряслось.
   Внутри  космического  скафандра  никогда  не  бывает   полной   тишины.
Постоянно слышится нежный шорох притекающего  кислорода,  слабое  жужжание
вентиляторов  и  моторов,  шелест  собственного  дыхания,  наконец,   если
внимательно вслушаться, глухой стук вашего сердца. Все эти звуки заперты в
скафандре и образуют неприметный фон жизни  в  космосе,  вы  замечаете  их
только тогда, когда привычный шум вдруг изменяется.
   Именно  это  произошло  сейчас:  появился  звук,  которого  я  не   мог
определить,  -  глухой  прерывистый  стук,  иногда   вместе   с   каким-то
царапанием, словно скребли металлом по металлу.
   Я похолодел. Затаив дыхание попытался на слух определить,  откуда  идет
необычный звук. Приборы  на  щитке  управления  ничего  мне  не  говорили.
Стрелки стоят неподвижно, не вспыхивают красные лампочки,  предупреждающие
о близкой беде. Утешительно, конечно, да не очень. Я давно  уже  привык  в
таких случаях доверять своему инстинкту, а он бил тревогу, призывая,  пока
не поздно, возвращаться на станцию!
   Я и теперь не  люблю  вспоминать  те  несколько  минут,  когда  паника,
подобно могучему приливу, вторглась в мое  сознание,  снося  все  плотины,
которые логика и рассудок  человека  противопоставляют  тайнам  вселенной.
Встретившись  с  фактами,  не  поддающимися  логическому  истолкованию,  я
ощутил, что значит быть на грани безумия.
   Убеждать  себя,  будто  обеспокоивший   меня   звук   вызван   капризом
механизмов, было бесполезно. Хотя я был предельно изолирован  и  находился
вдали от  всех  человеческих  существ,  от  любых  материальных  объектов,
ощущения говорили мне, что я не один. Слух улавливал слабые, но совершенно
явные проявления жизни.
   На  какой-то  страшный  миг  мне  почудилось,  будто  нечто  невидимое,
спасаясь  от  жестокого,  беспощадного  космического   вакуума,   пытается
проникнуть снаружи в скафандр. И я  отчаянно  забился  в  своих  доспехах,
глядя во всех  направлениях,  кроме  одного,  запретного,  грозившего  мне
слепотой. Разумеется, снаружи ничего не было. И не могло быть, а между тем
царапание настойчиво продолжалось, становясь все громче!
   Обычно космонавты не страдают суеверием, уж вы положитесь на мое слово,
а не на всякий вздор, который пишут о нас. Но  неужели  у  вас  повернется
язык упрекнуть меня за то, что я, исчерпав все возможности  логики,  вдруг
вспомнил, как погиб Верни Саммер, погиб совсем рядом со станцией...
   Его сгубил (вечная история!)  один  из  тех  случаев,  которые  считают
"невозможными".  Три   неисправности   одновременно:   отказал   регулятор
кислородного прибора, так что давление внутри скафандра стало стремительно
расти,  не  сработал  предохранительный  клапан,  наконец,  один  из  швов
оболочки оказался недостаточно прочным. Миг - и космос ворвался внутрь...
   Я не знал Берни лично, но почему-то воспоминание о его страшной  участи
вдруг потрясло меня  до  глубины  души.  Ужасная  мысль  родилась  в  моем
сознании. О таких вещах обычно избегают  говорить,  но  дело  в  том,  что
поврежденный скафандр - слишком драгоценная  вещь,  чтобы  его  списывать,
пусть даже он убил своего владельца. Его чинят, снабжают новым  номером  и
вручают другому космонавту.
   Что происходит с душой человека, погибшего в межзвездном  пространстве,
вдали от родного мира? Быть может, это ты, Берни, цепляешься за  последний
предмет, который связывает тебя с твоей далекой утраченной родиной?
   Мне уже  казалось,  что  царапание  и  шорох  звучат  со  всех  сторон,
кошмарные  видения  носились  перед  моим  взором.  Оставалась   последняя
надежда, единственный способ спасти свой разум: убедиться, что скафандр не
принадлежал до меня Берни, что облегающий меня металлический кожух не  был
чьим-нибудь гробом.
   Не сразу сумел  я  нажать  нужные  кнопки  и  настроить  передатчик  на
аварийную волну.
   - Станция! - простонал  я.  -  Неисправность!  Проверьте,  кому  раньше
принадлежал скафандр и...
   Я не закончил фразу; говорят, микрофон  не  выдержал  моего  вопля.  Но
какой человек, наглухо изолированный в космическом скафандре,  не  завопил
бы, внезапно ощутив на шее чье-то мягкое прикосновение?
   Видимо, я рванулся  вперед  и,  несмотря  на  предохранительные  щитки"
ударился головой о край приборной доски. Когда меня через несколько  минут
подобрал спасательный отряд, я все еще был без сознания, а на лбу  у  меня
горела багровая ссадина.
   Вот почему я последним изо всех сотрудников релейной  космосети  узнал,
что произошло. Очнувшись час спустя, я увидел, что  весь  наш  медицинский
персонал в сборе, но врачам явно было не до меня.  Они  слишком  увлеклись
игрой с тремя очаровательными котятами,  которых  наш  Томми  (и  кто  это
ухитрился дать кошке мужское имя?) произвел на свет  в  укромном  месте  -
пятом контейнере моего скафандра.



    Артур Кларк.
    Наследство

   -----------------------------------------------------------------------
   Журнал "Техника - молодежи", 1978, N 6.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 9 August 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Когда мы вернулись на базу, Дэвид уже лежал  в  гипсе  и,  по  уверений
врача, чувствовал себя превосходно. Но нас он встретил весьма хмуро.
   - Как дела, Дэвид? - спросил я. - Нам сказали, что  ты  можешь  считать
себя заново родившимся?!
   - Конечно, если упадешь  с  высоты  в  двести  пятьдесят  километров  и
отделаешься только переломом ноги, надо, наверное, радоваться, - пробурчал
он в ответ, - но боль от этого не меньше.
   Но из дальнейшего невнятного бормотания мы  поняли,  что  больше  всего
обидели его тем, что бросились не к нему, а в пустыню к А-20.
   - Рассуждай здраво, Дэвид, - возразил Джимми  Лэнгфорд.  -  Как  только
тебя подобрал вертолет, база радировала, что ты практически здоров. А  вот
А-20 могла разбиться в лепешку.
   - А-20 только одна, - вмешался я, - а пилоты-испытатели идут если не по
копейке пара, то уж никак не дороже, чем на пятачок пучок.
   Дэвид  глянул  на  нас  из-под  пушистых  бровей  и   произнес   что-то
по-валлийски.
   - Он заклял тебя древним заговором друид, - пояснил  мне  Джимми.  -  И
сейчас ты превратишься в лук-порей, а то и вовсе окаменеешь.
   Мы  были  еще  взвинчены,  и  требовалось  время,  чтобы  вновь   стать
серьезными. Даже стальные нервы Дэвида получили сильнейшую встряску,  хотя
он выглядел самым невозмутимым  из  всех  нас.  Что  за  его  способностью
сохранять спокойствие в  самых  невероятных  положениях  скрывается  тайна
всего происшедшего, я узнал много позже.
   А-20 упала в пятидесяти километрах от старта.  Мы  проследили  весь  ее
путь по радару, так что место падения было известно  нам  с  точностью  до
нескольких метров... только тогда мы еще не знали, что Дэвида в ракете уже
не было.
   Первый тревожный сигнал поступил через семьдесят секунд  после  старта.
А-20 поднялась на пятьдесят километров, и ее траектория почти совпадала  с
расчетной. Дэвид делал два километра  в  секунду  -  не  очень  много,  но
больше, чем кто-либо до него. И "Голиафу" полагалось уже отвалиться.  А-20
была двухступенчатой ракетой. Вторая ступень состояла из крохотной  кабины
со складывающимися крыльями и при полной заправке горючим весила  двадцать
тонн.
   На пятьдесят километров  ее  поднимала  двухсоттонная  ракета-носитель.
Израсходовав свое топливо, она отделялась и опускалась  на  парашюте.  Тем
временем  верхняя  ступень   приобретала   достаточную   скорость,   чтобы
продолжать  подъем,  и  на  высоте  шестисот   километров   переходила   к
орбитальному полету вокруг земного шара.  Не  помню,  кто  прозвал  ракеты
"Давидом" и "Голиафом", но клички  были  сразу  же  подхвачены  и  служили
постоянным поводом для острот.
   Так все обстояло в теории, а на экране происходило что-то  неладное,  и
мы сразу почуяли беду.
   Зеленое пятнышко достигло отметки, означавшей пятьдесят  километров,  и
должно было распасться.
   Но этого не произошло. Опустошенный  "Голиаф"  не  желал  расстаться  с
"Давидом" и тащил его за собой обратно на Землю. А "Давид" был бессилен  -
его двигатели блокировала ракета-носитель.
   Секунд десять все это развертывалось у нас на глазах. Мы выждали  ровно
столько, сколько потребовалось, чтобы рассчитать новую траекторию, а потом
залезли в вертолеты и помчались туда,  где  А-20  должна  была  упасть  на
землю.
   Конечно, мы не  надеялись  найти  что-нибудь,  кроме  груды  магниевого
сплава, смятой так,  точно  по  ней  прошелся  бульдозер.  Мы  знали,  что
"Голиаф" так же не может раскрыть парашют,  как  не  может  включить  свои
двигатели "Давид". Я, помнится, подумал, кто  возьмет  на  себя  тягостную
обязанность доставить эту страшную весть Мэвис, но  потом  сообразил,  что
она слушает радио и сама узнает о случившемся.
   Мы едва поверили своим глазам, когда обнаружили  обе  ракеты  целыми  и
невредимыми под огромным  парашютом.  Следов  Дэвида  нигде  не  было,  но
несколько минут спустя база радировала нам, что  он  нашелся.  Наблюдатели
второго поста уловили на экране слабый след его парашюта и выслали к месту
приземления вертолет. Через двадцать минут Дэвид был в  госпитале,  но  мы
еще несколько часов хлопотали в пустыне вокруг ракет и  договаривались  об
их доставке на космодром.
   Когда  мы  вернулись  наконец  на   базу,   нам   доставило   некоторое
удовольствие  видеть,  что  ненавистные  научные  обозреватели  вместе   с
остальной  толпой  торчат  пока  за  воротами.  Отмахнувшись  от  них,  мы
поспешили в палату.
   Шок и сменившая его нежданная разрядка полностью выбили нас  из  колеи,
и, точно расшалившиеся дети, мы долго не  могли  угомониться.  Один  Дэвид
оставался невозмутимым. Свое чудесное спасение, равного которому не  знала
вся