ая, беленькая девушка, Надя,
полюбила  молодого,  только  что  "испеченного"  летчика,  статного  и
самоуверенного.  Ни у кого из них не было  комнаты,  поэтому  подруги,
потеснившись,  выделили  для молодоженов небольшую комнату в общежитии
на время,  пока они найдут себе пристанище.  Ночью подруги  Нади,  еще
занятые уборкой после свадебного пиршества,  стали свидетелями мерзкой
сцены.  Дверь из комнаты молодых распахнулась. Летчик, кое-как одетый,
с  чемоданом  в руке,  обернулся на пороге,  выругавшись.  Его молодая
жена,  рыдая,  цеплялась  за  рукав   разъяренного   мужа   и,   грубо
отброшенная,  упала  на  колени.  "Проститутка!"  -  заорал  летчик  и
выскочил из общежития.
     Прибежавшие подруги  подняли Надю,  усадили на постель,  прикрыли
одеялом.  Из бессвязных всхлипываний удалось понять,  что Надя не была
невинной девушкой,  но побоялась сказать об этом своему любимому.  Она
думала,  что как-нибудь скроет  то,  что  было  коротким  и  неудачным
романом  ее  юности.  Но  летчик  почел  себя  оскорбленным  в  лучших
чувствах, ограбленным и обманутым. Никакие мольбы не тронули ревнивца,
он так и не появился больше.
     - Может быть,  ты придешь поговорить с ней?  Надя  твердит  одно:
жизнь кончена, сама себя погубила, кому нужна теперь такая?
     - Ну уж и летчик, изувер какой-то! - возмутилась Сима.
     - А  ты  взгляни по-другому.  Его так воспитали.  Так считается у
мужчин, что очень важно, если он первый. Найдешь в любом романе.
     - Нашла, на что ссылаться, на книжное старье.
     - При  чем  тут  старье?  Возьми   некоторые   наши   современные
произведения  -  там  тоже герои очень чувствительны в этом отношении.
Упаси бог,  чтобы у героини был кто-то  раньше,  начинаются  терзания,
унижения.  Так чего же ты от парня хочешь?  Он мечтал, чтобы все было,
как его учили.  А дурешка Надя оказалась  трусихой  и  не  смогла  ему
сказать!
     - Насчет книг ты права,  Маргарита.  Но  с  трусихой...  Что  же,
встань во фронт и рапортуй:  знаешь,  я не невинна,  хочешь - люби,  а
хочешь - нет? Что-то есть в этом противное...
     - И  в  то  же  время  ничего  не  сказать  тоже нехорошо.  Будто
прячешься от  того,  кто  должен  стать  самым  близким  на  свете,  -
возразила Рита.
     - Да,  и так и этак получается неладно. Как же быть? - задумалась
Сима.  -  Ага,  вспомнила,  кто говорил о тончайшей линии,  как лезвие
бритвы,  проходящей между двумя неверными  крайностями.  Маргарита,  я
позвоню ему, посоветуюсь насчет Нади.
     - Кому это?  Ох,  Серафима,  с чего это вдруг  понадобились  тебе
советы? Разве поглупела? - Не говори глупостей сама!
     - Да кто же он, в конце концов? Академик, профессор?
     - Без столь высоких званий.  Научный сотрудник или врач,  не знаю
точно.
     Профессор геофизики  яростно  наседал  на Андреева,  требуя адрес
Гирина.  Тот уверял,  что еще не знает, где живет недавно приехавший в
Москву приятель и что адресный стол тоже не поможет:  Гирин,  наверно,
прописан еще временно. Геофизик разразился проклятиями.
     - Наташа меня казнит, если я вернусь без адреса. Она говорит, что
никогда раньше не испытывала такой неистовой благодарности.
     - А  он  сказал  бы,  что это последствие перенапряжения психики.
Посоветовал бы лекарство, чтобы избавиться от диких порывов.
     - Посмей-ка это сказать Наташе,  когда сын уже встает.  Несколько
приемов лекарств,  два сеанса внушения,  и чудо совершилось! - крикнул
геофизик.
     - То-то и хорошо, что нет чуда. Просто эрудиция и ясный ум врача.
Но я сообразил,  как ты можешь узнать адрес: позвони в его институт, я
случайно запомнил название. Только, право же, зря.
     - Так ведь для Наташи... Нет, вру, и для себя тоже.

     ...- Верочка,  вот конфета, большущая. В связи с окончанием можно
бы и поцеловаться...  Впрочем,  не  стоит,  у  тебя  вид  сердитый,  -
сморщился  студент  Сергей,  помощник  Гирина.  -  А что теперь,  Иван
Родионович? Может, вашим займемся?
     - Займемся.   Мы   наработали   столько   материала   для  нашего
профессора,  что  ему   разбираться   хватит   месяца   на   три.   По
договоренности,  я могу теперь воспользоваться лабораторией... и вами,
если захотите.
     - Еще бы! Вы говорили насчет эйдетики?
     - Угадали. Ею и займемся. Подобраны интересные люди.
     - А что это такое, Иван Родионович? - спросила лаборантка.
     - Иногда встречается необычайно сильное  зрительное  воображение.
Мысленные  картины  такой  поразительной  яркости  и живости,  что они
кажутся реальнее подлинной жизни. Если поставить перед таким человеком
экран,  то он, рассказывая, как бы проецирует мысленные изображения на
него, словно смотрит через окно на происходящее в действительности.
     - А эта возникшая картина так и остается неизменной в его уме?
     - Обычно.  Но  бывает  и  так,   что   проходит   последовательно
сменяющийся   ряд  картин,  следуя,  очевидно,  развитию  воображаемой
истории.
     - Ух как здорово! Я бы хотела обладать этой способностью.
     - А может,  она была и у вас.  Эйдетическое воображение вовсе  не
так редко,  встречается у многих детей,  впоследствии утрачивающих эту
способность.
     - Ручаюсь,  Верочка,  что  у  вас ее никогда не было,  - вмешался
Сергей.
     - Это почему?
     - Иначе вы непременно влюбились бы в  меня.  -  Гирин  с  улыбкой
наблюдал  за дружеской пикировкой своих молодых помощников,  продолжая
размышлять над предстоящими опытами. Вся суть поставленной им проблемы
заключалась  в  том,  что в отдельных случаях эйдетическое воображение
детей показывало больше информации,  чем  они  могли  успеть  получить
всеми  доступными  им способами из внешнего мира.  Идеалисты объясняли
эту   избыточную   информацию   или   существованием   некоего    мира
нематериальных психических восприятий, откуда душа ребенка якобы могла
получить самые необычайные сведения,  или чаще памятью прошлой  жизни,
если следовать учению о переселении душ,  странствующих из тела в тело
после смерти.  Естественно,  наука не  могла  принять  идеалистических
"разъяснений".  Но,  отрицая категорически мистику, надо было добиться
настоящего  понимания.  С  развитием  кибернетики  многие   непонятные
процессы  мышления  и  памяти  стали  приобретать  зримые материальные
контуры.  Гирин теперь мог  обратиться  к  опытам,  пусть  еще  только
нащупывающим метод,  пусть не достигшим той целеустремленности,  какой
отличаются научные исследования, уже накопившие много фактов. Ему надо
было  найти взрослых людей,  сохранивших способность эйдетики,  людей,
которые могли бы добровольно подвергнуться опытам и сумели бы  описать
свои   ощущения.   Такие  люди  нашлись:  девушка-студентка,  инженер,
художник и электромонтер.  Все  горели  нетерпением  послужить  науке,
нужно  было  только  время,  а вернее - свободная лаборатория.  Теперь
пора!
     - Вас,  Иван  Родионович!  - окликнула его лаборантка из дальнего
угла лаборатории и подала ему трубку.
     Гирин не сразу сообразил, кому принадлежит этот негромкий голос и
что по  телефонному  проводу  принеслась  к  нему  настоящая  радость.
Явственный  для Гирина оттенок волнения говорил ему,  что разговор был
небезразличен и для позвонившей,  от этого ему стало еще приятней.  Он
сказал,  что  удобнее  всего ему прийти сегодня же,  потому что завтра
начинаются опыты,  и  получил  согласие.  Гирин  постоял  у  телефона,
рассчитывая время.  Здесь его настиг студент, собиравший оставшиеся от
прежней  работы  записи,  диаграммы,  схемы  полей  зрения,   черновые
протоколы опытов.
     - Завтра начнем, Иван Родионович?
     - Обязательно.  Монтер  работает  в вечернюю смену,  так мы его с
утра. Я позвоню ему.
     - А  что готовить?  Только экраны,  карандаши и общий медицинский
набор?
     - Нет,  пусть Вера приготовит и энцефалограф.  Большой. Электроды
будем ставить  лишь  на  заднюю  половину  головы,  одиннадцать  штук.
Лекарства я принесу, шприц тоже свой, мне привычнее.
     - Разве прием лизергиновой кислоты не через рот?
     - Через  рот.  Но всякое может быть.  Да,  вот хорошо,  что зашел
разговор,  - на всякий случай заготовьте кислород:  баллон и маску, не
подушки.
     - А разве...
     - Опыт ставится на человеке,  и хотя опасности нет,  но ничего не
должно быть упущено,  - нетерпеливо сказал  Гирин.  -  Психика  иногда
выкидывает такие вещи...  Ну,  мне пора.  Заканчивайте и вы, отдохните
как  следует.  Идите  гулять,  в  кино,  повезите  Верочку  домой   на
пароходике. Вечер на редкость теплый. До свиданья.
     Оставшись вдвоем, студент и лаборантка переглянулись.
     - Это сегодня-то теплый вечер! Холодище, без пальто не выйдешь, -
удивленно сказал студент.
     Верочка улыбнулась так многозначительно, что Сергей воскликнул:
     - Неужели звонила "она"?
     - Разумеется. Какой ты глупый еще, Сережа.
     - Не верю.  Это ты нарочно. Такую кибернетическую машину, как наш
Иван Родионович,  разве свернешь? Голову закладываю, что это очередной
объект для опыта!
     - Если голова не очень нужна,  то можешь,  Я бы на твоем месте не
отдала и пальца.
     - Да ну! А какая она... по голосу?
     - Ничего, голос приятный, говорит вежливо и спокойно.
     - Я не про то. Лет сколько, раз уж ты насквозь все видишь?
     - Да как сказать...  Пожалуй,  молодоват  голос-то.  Но  довольно
трепаться!  Собираемся,  пошли!  Выполняй  приказ  -  вези  на  речном
трамвае.

     Гирин вернулся домой поздно.
     Они с   Симой   долго   бродили  по  великолепной  липовой  аллее
Воробьевского шоссе.  Сима поведала о несчастной  Наде.  Гирин  обещал
сразу  же  после  лекции  у  художников  показать  Симе  малоизвестную
страницу истории средневековья. Они пойдут в библиотеку и посмотрят на
чудовище,  причинившее  наибольшие  муки  и вред женщинам всей Европы.
Корни ревности и злобы, разрушивших счастье кроткой Нади, идут оттуда.
Гирин  думал,  что  понимание этой связи вооружит Симу,  а через нее и
Надю мужеством,  достаточным для того,  чтобы справиться  с  крушением
любви.
     Посадив Симу в троллейбус,  Гирин пошел домой  пешком,  перебирай
встревожившие его воспоминания.
     В квартире все давно спали. Гирин осторожно снял пальто и подошел
к  столу.  На  стене  висела  красочная  репродукция.  Отвернувшись от
темноты ночи,  озаренная ярким светом,  на краю стола сидела, скрестив
ноги,  девушка в белом костюме Пьеретты.  Она откинулась назад, высоко
поднимая розу.  Тонкая ткань не  скрывала  линий  ее  цветущего  тела.
Полумаска,  скрывавшая  часть  лица,  казалась  равнодушной  в  резком
контрасте  со  сверкающими  зубами  и  приподнятыми  беспечным  смехом
холмиками девичьих щек.  Короткая пышная юбочка высоко открывала ноги,
переплетенные и  согнутые  для  удержания  равновесия.  Миг  огненного
веселья на грани света и мрака, выхваченный и остановленный искусством
художника. Секунда - и девушка вскочит на стол, танцуя, или спрыгнет и
скроется во тьме ночи...
     Гирин снял со  стены  репродукцию,  повернул  ее  так,  чтобы  не
отсвечивало   стекло,  и  прочитал  стихотворные  строчки,  написанные
крупным четким почерком наискось в правом нижнем углу:

            Если узнаешь, что ты другом упрямым отринут,
            Если узнаешь, что лук Эроса не был тугим...

     Яркое воспоминание  тоскливо  стеснило  грудь,  но Гирин отбросил
его,  подумав, что память, особенно когда дело идет о давно прошедшем,
вещь  очень  коварная.  Ведь  мы  запоминаем  преимущественно хорошее,
яркое,  сильное,  а длинные куски незначащей жизни тонут в  одинаковой
череде дней. Всегда и везде с осторожностью относитесь к воспоминаниям
людей старшего поколения.  Они  вовсе  не  думают  обманывать  себя  и
других,  но сами видят вместо прошедшей жизни мираж отобранных памятью
ощущений и образов,  окрашенных вдобавок тоскливым сожалением  о  днях
выносливой и здоровой молодости,  быстро отдыхающей,  крепко спящей. И
полагающей,  что так будет всегда, что естественный конец всего живого
ее или не касается,  или скрыт в неведомой дали.  В общем, получается,
как  в  литературном  произведении.  Жизнь  как  будто  и   настоящая,
реальная,  но  в то же время концентрированная - большие переживания и
впечатления заслоняют собой  медленные  тоскливые  дни  с  их  мелкими
разочарованиями.   Вот   так   и   тут:   он,   Гирин,  вспоминает  не
действительность прошлого,  а некий экстракт самого лучшего, красивого
и милого сердцу.

     Глава пятая. ДВЕ СТУПЕНИ К ПРЕКРАСНОМУ

     Небольшой зал   на   Кропоткинской   оказался   сверх    ожидания
заполненным,  и  преимущественно  молодежью.  Пожилых  и состарившихся
"вельмож" изобразительного искусства можно было узнать в первых  рядах
по скучающему или нарочито презрительному выражению лиц.  Гирин не раз
уже встречался с  этим  удивительным  для  людей  советского  общества
желанием напускать на себя глупую надменность.
     Он смотрел в зал  внимательным,  ничего  не  упускающим  взглядом
натуралиста  и  увидел  в  шестом ряду Симу,  высоко поднявшую круглый
твердый подбородок,  чтобы  смотреть  поверх  голов.  Мгновенное,  как
искра,  ощущение радости объяснило,  насколько привлекательна для него
эта девушка.  Странно,  почему именно  сейчас,  в  разгар  напряженных
поисков,  сражений  с  косностью и лицемерием,  с вечным сожалением об
упущенном времени.
     И, несмотря  ни  на  что,  вот она сидит,  не видя его,  в платье
кофейного цвета,  и ее присутствие в  чем-то  важнее  для  него  всего
остального.   Или   человеческое   сердце   всегда   остается  открыто
прекрасному,  и каждая встреча с ним обновляет вечное  бессознательное
ожидание нового, ради которого, собственно, и стоит жить?
     Гирин скрыл улыбку и вышел на кафедру,  не отрывая глаз от  Симы.
Ее лицо осветилось откровенной радостью.  Председательствующий объявил
о начале доклада.
     - Я не назвал бы своего выступления докладом,  - медленно и четко
сказал Гирин.  - Проходя по залу,  я слышал некоторые высказывания обо
мне и будущем выступлении.  Одни,  наиболее молодые,  говорили,  что с
удовольствием  послушают,  как  высекут  зазнаек  и  мазилок.  Другие,
постарше,   заявили,   что   с   наслаждением   разгромят  докторишку,
вздумавшего учить художников  уму-разуму.  Могу  вас  уверить,  что  я
пришел сюда не для того, чтобы учить, сечь или быть разгромленным.
     Мне думается, тут не митинг политических противников, не судилище
и  не стадион.  Я рассчитываю здесь подумать над труднейшими вопросами
человеческой природы вместе с  умными  и  жаждущими  познания  людьми.
Может быть, впервые за всю историю человечества наука дает возможность
решать эти вопросы.
     Аудитория стихла,  заинтересованная необычным выступлением. Гирин
продолжал:
     - В 1908 году на дне Эгейского моря,  близ острова Тера,  который
сейчас  ученые  считают  центром  Атлантиды,  водолазы  нашли  остатки
древнегреческого  корабля  первого  века  до  нашей  эры  -  точно  не
установлено.  С корабля,  в числе прочих предметов,  подняли  странный
бронзовый  механизм:  сложное  переплетение зубчатых колес,  несколько
похожее на механизм  гиревых  часов.  В  течение  полувека  ученым  не
удавалось разгадать тайну этого механизма. Только теперь выяснено, что
это своеобразная счетная машина,  созданная для  вычисления  планетных
движений, очень важных в астрологии тех времен.
     Но дело не в машине,  а  в  том,  что  мы  не  смогли  понять  ее
назначения до тех пор,  пока сами не создали подобных же инструментов,
конечно,  гораздо более совершенных.  И тысячелетия мы стоим не  перед
примитивной  машиной,  а  перед  высочайшим и сложнейшим совершенством
биологических механизмов,  управляемых теми же законами физики, химии,
механики,  что и любые созданные нами машины. Только в самые последние
годы - между сороковыми и пятидесятыми годами нашего века - совершился
небывалый   взлет,  беспредельное  расширение  горизонтов  науки.  Все
человечество уверилось в ее могуществе,  злом или добром - это зависит
от нас.
     Взлет науки дает нам силу приступить к изучению  самого  сложного
творения  природы  -  мыслящего существа,  человека.  Мы изучали его и
раньше,  но наивно думали,  что простой скальпель,  весы и примитивный
химический  анализ  могут решить вопросы,  для понимания которых нужны
квантовый  микроскоп,  электронные  анализаторы  и   счетные   машины.
Биология  и  все  науки  о  человеке  получили  возможность  вскрывать
особенности организма, прежде недоступные нашему пониманию.
     Гирин говорил   о   гигантской  длительности  пути  исторического
развития животных,  давшего,  наконец,  человека.  Говорил о миллионах
тончайших   связей,   пронизывающих   все   клетки  организма  нитями,
протянутыми во внешний  мир,  отзывающимися  на  различные  излучения,
световые,   тепловые,   звуковые,   молекулярные,   магнитные  потоки,
несущиеся  и  вибрирующие  вокруг  нас.  Рассказал  о   наследственных
механизмах,  передающих  не  только  всю  нужную  для  создания нового
человека  информацию,  но  и  огромную   память   прошлых   поколений,
отраженных в инстинктах и в подсознательной работе мозга.  В последнем
находится как бы автопилот,  ведущий нас через все  обычные  изменения
окружающей   обстановки   без   участия  сознательной  мысли,  надежно
охраняющий  от  болезней,  непрерывно  следящий  за  той  регулировкой
организма,  которую  ведут и нервная система,  и более древняя система
химической регулировки - гормоны, энзимы.
     Мозг человека  -  колоссальная надстройка,  погруженная в природу
миллиардами щупалец, отражающая всю сложнейшую необходимость природы и
потому   обладающая   многосторонностью   космоса.  Человек  -  та  же
вселенная,  глубокая, таинственная, неисчерпаемая. Самое главное - это
найти в человеке все,  что ему нужно теперь же, не откладывая этого на
сотни лет в будущее и не апеллируя к высшим существам из космоса,  все
равно под видом ли астронавтов с других звезд или богов.
     У человека  область  подсознательного   очень   велика.   Емкость
инстинктивной памяти, в ней заключенной, трудно даже себе представить.
В   дикой   жизни   подсознательные   психические   процессы    играют
первостепенную  роль  в сохранении вида,  и животные в гораздо большей
степени автоматизированы,  роботизованы,  чем мы это представляли себе
раньше.
     - Дикая жизнь человека,  - тут Гирин  поднял  ладонь  высоко  над
полом,  -  это  вот,  а  цивилизованная - вот,  - он сблизил большой и
указательный пальцы так,  что между ними осталось около миллиметра.  -
Мозг  - это природа и вселенная,  но вселенная не одного лишь текущего
момента,  а всей ее миллионолетней истории,  и опыт мозга отражает  не
только  необъятную  ширину,  но  и  изменчивость природных процессов.
Отсюда и диалектическая логика - выражение  сущности  этого  мозга,  а
наша  психика,  отражающая  внешний  мир,  -  это  такой  же процесс и
движение, как все окружающее.
     Основы нашего  понимания прекрасного,  эстетики и морали восходят
из глубин подсознания и,  контактируя с сознанием в процессе мышления,
переходят в осмысленные образы и чувства. Простите, знаю, что объясняю
плохо.  На этом можно и закончить  затянувшееся  вступление.  Остается
сказать, что все чаще чувство прекрасного, эстетическое удовольствие и
хороший вкус - все это освоенный подсознанием  опыт  жизни  миллиардов
предыдущих   поколений,  направленный  к  выбору  наиболее  совершенно
устроенного,  универсального,  выгодного для борьбы за существование и
продолжение рода.  В этом сущность красоты,  прежде всего человеческой
или животной,  так как она для меня,  биолога, легче расшифровывается,
чем совершенство линий волны, пропорций здания или гармонии звуков.
     Надо понять,  что я  говорю  о  красоте,  не  касаясь  того,  что
называется  в  разных случаях очарованием,  обаятельностью,  "шармом",
того,  что может быть (и чаще бывает) сколько у