ажное,  но в то  же  время  и  тонкое  дело.  Чаще  всего
мещанин, ущемленный в своих эгоистических поползновениях, мстит за это
всем,  кто попадает от него хоть во временную зависимость. Завистливый
негодяй,  причиняя зло и горе всем,  кому может, пытается так уравнять
себя с более работящими и  удачливыми  людьми.  Желание  беспредметной
мести тоже идет в одной линии с тенденцией отказать, оборвать, цыкнуть
и тому подобное.  Хорошо будет, когда начнут следить за тем, кто имеет
дело  с людьми,  примерно так:  каково соотношение отказов и помощи за
год.  И если соотношение  окажется  неблагополучным  -  лишней  минуты
нельзя задерживать такого человека на посту "сферы обслуживания".
     Мы уже начали освобождаться  от  мерзкого  доносительства,  когда
люди такого же сорта вредили и мучили, гнусно торжествовали над своими
жертвами,  измышляя клеветнические письма, раздувая пустяковые ошибки.
Сейчас  этому  все  меньше  придается значения и люди страдают гораздо
меньше,  однако при незнании психологии  еще  недостаточно  карают  за
клевету.   Озлобленные   неудачники  или  просто  завистливые  людишки
цепляются  за  ту  или   иную   ошибку   или   просто   несоответствие
установившимся взглядам у ученого,  писателя и художника, раздувают ее
и пишут в высокие инстанции требования покарать,  прогнать, скрутить в
бараний рог.
     - А еще важнее,  - возразила Сима,  -  следить  за  всеми  такими
проявлениями с детства. Как часто все начинается с обиженного ребенка,
а кончается...
     - Отпетым хулиганом?
     - Даже не так серьезно.  Человеком,  которому чужды добрая помощь
окружающим, и непонятно, зачем думать о людях. Такой вот и выставит на
окно ревущую радиолу,  разбудит всех автомобильным сигналом или  диким
шумом  мотора,  остановится  в  дверях  или на улице,  не давая пройти
другим,  позволит своим детям орать и визжать под окнами соседей.  И в
ответ на протесты сделает еще хуже, назло. Какое проклятое это слово -
"назло" и как еще оно мешает нам жить!  - горячо воскликнула Сима. - И
как трудно отличить,  где кончается озорство и начинается зло.  Я сама
часто грешу - сидит во мне такой чертик и подбивает созорничать.
     - И  все  же  обязательно  надо  научиться разбираться в этом,  -
возразил Гирин, - для правильного воспитания. Какой поступок от злобы,
от  зависти,  от  скрытого сознания униженности,  а какой - от избытка
сил. Тщательно отделять одно от другого. - Сима тихо засмеялась.
     - Я прочитала в одной книге об Африке смешной эпизод. Как молодая
зебра брыкается под  самым  носом  льва,  лениво  идущего  к  водопою,
подымая   пыль  и  дразня  его.  Вот  это  озорство!  Когда  мальчишка
балансирует на жердочке на высоте - это озорство,  а если лупит слабую
девчонку - это подло, это садизм.
     - Мне остается только согласиться, - одобрительно заметил Гирин.
     - А что такое благородство с точки зрения психологии?
     - Равновесие между возбуждением и торможением, то есть собственно
нормальная    психика,    избирающая    верный    путь   в   жизненных
обстоятельствах.  Вот почему нормальный человек по  природе  хорош,  а
вовсе   не  плох,  как  то  стараются  доказать  иные  философы.  Если
торможение сильнее возбуждения, получится равнодушный эгоист, которого
ничто не заставит преодолевать свои примитивные желания и инстинкты.
     Если возбуждение сильнее  торможения,  то  это  тип  преступника,
сластолюбца и чревоугодника.  Но в то же время случается и творческого
человека - художника,  политического фанатика.  Но довольно! Поедем на
такси, а то вы, наверное, устали.
     Жилье Гирина оказалось полной противоположностью Симиному.  Новый
дом, с маленькими квартирами, высокий, чистый и светлый. Они поднялись
на восьмой этаж.  Гирин приветливо поздоровался с соседкой по квартире
- аккуратной женщиной в белой кофточке;  гармонировавшей с серебряными
волосами, и ввел Симу в квадратную пустоватую комнату.
     Наступила очередь Симы разглядывать, как живет Гирин.
     Почти та же обстановка,  что и у нее,  только поновее. Письменный
стол  с  грудами  рукописей.  Книг  не так уж много,  как она ожидала,
почему-то представляя себе комнату  Гирина  всю  в  коврах  и  книжных
полках.
     Над столом и  диваном  привлекали  внимание  большие  репродукции
картин. Громадный африканский слон важно шествовал по степи, взмахивая
тонким хвостиком.  Другой слон,  еще больше,  бежал прямо на  зрителя,
растопырив  чудовищные уши и подняв грозные бивни.  Животное спасалось
от взвивавшегося за  ним  вихревым  столбом  степного  пожара.  Черный
буйвол стоял в перемятом тростнике, принюхиваясь к чему-то, одинокий и
сумрачный.  Животные,  изображенные  с  невиданной   выразительностью,
невольно   приковывали  взгляд,  и  Сима  не  сразу  заметила  большую
репродукцию портрета балерины.
     - Что  это  за  художник?  - спросила она,  опускаясь в неудобное
современное, не дававшее поддержки голове, кресло.
     - Вильгельм   Кунерт.  Так  преходяща  слава  творцов  искусства,
избравшего своей темой природу, а не человека.
     - Дело в моей необразованности, а вовсе не в судьбе искусства.
     - Не вы первая и не вы последняя!  Кунерт, знаменитый африканский
путешественник  и  художник,  был первым,  кто создал картины животных
Африки, вошедшие во все учебники.
     - Тогда я припоминаю.
     - Теперь все его усилия оказались ненужными.  Чудеса фотографии и
киносъемки   с   телеобъективами  сделали  возможным  получение  таких
портретов животных, о каких и не мечталось Кунерту. А прошло всего лет
пятьдесят.  Последние картины Кунерт писал в начале нашего века,  пока
не застрелился.
     - Он покончил с собой?
     - Когда убедился,  что больше не может ездить в Африку  и  любить
молодую красавицу жену, он выстрелил себе в голову из слонового ружья,
верно служившего ему в Африке. Это было надежно!
     - Воображаю, оторвать себе голову в... сколько ему было лет?
     - Семьдесят.  Возраст,  достаточный для  того,  чтобы  устать  от
трудной  и напряженной жизни,  которую он вел.  Но довольно о Кунерте,
вот портрет.
     Сима всматривалась в репродукцию картины Серебряковой, и с каждой
минутой  она  нравилась  ей  все  больше.  Молодая  балерина  присела,
облокотясь на что-то,  с той же ежеминутной готовностью встать,  какая
была характерна для Симы.  Пышное платье восемнадцатого века, стянутое
корсажем,  с  пышной белой оторочкой,  низко открывало точеные плечи и
высокую грудь. Обнаженные руки играли страусовым белым пером, а черные
волосы  из-под  тюрбана  с  жемчужной ниткой спускались по обе стороны
стройной шеи двумя густыми  длинными  локонами.  Склоненное  к  левому
плечу лицо привлекало взглядом больших глаз, одновременно пристальных,
задумчивых  и  тревожных,  не  гармонировавших  со  спокойной   линией
маленьких  губ  и  общим  старинным  обликом  лица,  с характерным для
Серебряковой очерком щек и чуть длинноватого прямого носа.
     Как хорошо  удалось  художнице  передать светлую одухотворенность
всего существа юной балерины,  приобретенную долгими годами правильной
жизни,  воздержания,  тренировки,  напряженной работы над своим телом.
Сходство с Симой не бросалось в глаза хотя бы потому,  что  гимнастка,
словно отлитая из металла, была куда крепче балерины.
     - Как хорошо!  - порывисто вздохнула Сима.  - Но ничего  на  меня
похожего! Кто это?
     - Я  имею  в   виду   внутреннюю   схожесть.   Всмотритесь.   Это
ленинградская  балерина Лидия Иванова,  самая талантливая и красивая в
двадцатых годах, трагически погибшая совсем молодой.
     - Я  почему-то  ничего  не  слыхала о ней,  а я немного читала по
истории нашего балета.
     - Она  погибла  при  загадочных обстоятельствах,  вероятно,  была
убита,  -  неохотно  ответил  Гирин,  почувствовавший  вдруг  странную
тревогу  от  своей ассоциации погибшей балерины с Симой,  - а сейчас я
покажу вам еще один ваш портрет,  на этот раз не  с  внутренним,  а  с
внешним сходством.
     Сима задумалась.  Гирин только  что  хотел  заговорить,  как  она
сказала:
     - Как по-разному видят меня люди.  Подруги мои считают, что я как
две  капли  воды  похожа  на деревянную статую девушки Коненкова,  что
стоит в Третьяковке,  заложив руки на затылок.  Что у меня точно такой
же тип сложения, только талия потоньше и ноги не...
     - И в самом деле очень похожи!
     - А  другие сравнивали с девушкой на берегу пруда.  Видели у меня
репродукцию.
     Гирин хорошо  помнил  акварель,  где великое мастерство художника
слило в один аккорд буйную густоту деревьев,  стеной  вставших  позади
зеркала чистой воды, и женщину в траве на берегу. Равнодушный тон Симы
был неподделен,  и все же темное и терпкое чувство,  как горькое вино,
взбаламутило ясную нежность отношения к ней. Гирин встревожился. После
всех лет?  Или он теряет голову от Симы и снова должен идти по  шатким
мосткам  необузданных чувств?  "Не позволю!" - внутренне приказал себе
Гирин и разом выбросил из  головы  назойливые  мыслишки  о  неизбежном
опыте Симы. "Хорош!" - возмутился про себя Гирин. И сказал:
     - В восприятии человека многое зависит от момента.  Видеть вас  в
период прилива сил,  радости и здоровья или когда вы устали,  печальны
или разочарованы, даже смотря по тому, в какой час...
     - Это  верно.  Следовательно,  вы увидели меня в период спокойной
грусти - может быть,  это одно из лучших состояний человека. Почему же
вы хвалили мое выступление по телевидению?
     - Но там тоже были вы, другая и такая же!
     - Другая и такая же, - задумчиво повторила она, - хорошо сказано.
Стоило бы записать...  если бы я что-нибудь писала! Иногда так хочется
писать,  особенно  стихи.  Но  я  бесталанна  во  всем:  и  в   смысле
способностей, и в удаче!
     - Наоборот, многоталантливы!
     - Как  смотреть!  Я  считаю,  что  талант  -   это   способности,
позволяющие делать то,  что недоступно среднему человеку. А я - судите
сами: по фигурному катанию - шестое место, художественной гимнастике -
пятое,  гимнастика - восьмое, плавание и прыжки в воду - восьмое. И не
в каком-либо всесоюзном или европейском масштабе...
     - Мне все же кажется, что, если бы вы хотели...
     - Может быть.  Но  мне  противен  ажиотаж  вокруг  рекордов,  все
усиливающийся   в   международном   спорте,  культивирование  однобоко
тренированных, умственно мало развитых людей...
     - Словом,  вы  не  можете совершить выдающегося,  но зато делаете
хорошо многое.  Это  куда  труднее,  чем  специализироваться.  Мне  вы
показались такой сразу - совершенной серединой.  Она мне ближе,  может
быть,  потому,  что  и  я  человек  того  же  типа,   без   выдающихся
способностей в одном виде знания, без гениальности, как скажут ученые.
     - Непохоже на вас.  Думаете,  я  не  заметила  вашу  мальчишескую
хвастливость:  вот,  мол, как здорово, это я!
     Гирин принялся хохотать. Сима тоже рассмеялась и спросила:
     - А это художница,  - Сима повернулась к портрету балерины, - как
вы назвали ее?
     - Зинаида  Серебрякова.  Вы  видели  ее  картину  "За туалетом" в
Третьяковке? Вспомните, девушка в белой рубашке у зеркала.
     - А вокруг голубые и серебряные флаконы. Дивная вещь, но что-то я
ее давно не видела.
     - Неужто  убрали?  Портрет  балерины  лежит  в запаснике Русского
музея в Ленинграде. Там, наверное, еще много картин этой замечательной
русской   художницы,  одной  из  самых  выдающихся  русских  мастеров,
незаслуженно забытых. Долгое время наша молодежь почти не знала Рериха
- одного из величайших художников мира,  - я имею в виду отца. Исчезли
с выставок Билибин,  Кустодиев,  не говоря  уже  о  Головине,  Баксте,
Лансере - всех тех,  кого свалили в одну кучу, назвав "мирискусниками"
и обвинив в разных смертных грехах.  Вы сами возмущались  гонением  на
русскую старину,  на русский стиль в искусстве до войны.  И как спешно
пришлось все восстанавливать, едва над Родиной нависла тень войны.
     - А вы знаете другие вещи Серебряковой? И где они?
     - Знаю.  И больше всего люблю ее  написанный  с  громадной  силой
портрет жены Лансере - женщины с черными косами. Да вот и она сама. Ее
автопортрет, - Гирин положил перед Симой старую открытку.
     - Откровенно  для  автопортрета,  -  улыбнулась  Сима,  смотря на
купальщицу в тростниках.  - Теперь вижу,  что на картине в Третьяковке
тоже она сама. Очень интересное лицо, чуть лисье,
     - Подобные женщины часты в  ее  картинах.  Серебрякова  родом  из
района Сум, на границе Курской области и Украины, где женщины наделены
почему-то этой редкой красотой,  какой-то старинной,  интеллигентной и
привлекательной. Есть там древняя "кровь", особенная. Встречая людей с
такими лицами,  суживающимися книзу,  широколобыми, с длинным разрезом
глаз,  я  спрашивал,  откуда  они родом.  Ответ почти всегда был один:
бывшая Сумская область.
     - А  мне  пришлось  видеть  не  менее  привлекательный  тип нашей
русской женской красоты  -  в  семьях  потомственных  новогородцев,  -
сказала Сима.  - Там, наверное, произошло смешение древних новогорожан
и варягов - скандинавов.  Удивительно глубокие,  широко  расставленные
глаза,  великолепные  фигуры  -  крупные,  мощные  у мужчин,  крепкие,
небольшие у женщин.
     - А   мне   очень   понравились,   давно,  еще  с  волжских  моих
путешествий,  женщины,  какие встречаются в Астрахани.  Там к  русской
примешалась монгольская "кровь" и,  очевидно, еще иранская. Получилась
комбинация,  в которой тонкое изящество монгольских черт сочеталось со
здоровьем   волгарей   и   добавился   оттенок   древнего  персидского
благородства... Что вы смеетесь?
     - Я думаю,  что таких "центров красоты" можно найти еще десятки в
нашей  громадной  стране,  -  сказала  Сима.  -  Мне  рассказывали   о
прелестных симферопольских, минских, иркутских, ташкентских и не помню
еще каких девчатах.
     - Что ж, вы правы. Мы судим по собственному опыту, а он убого мал
для разнообразия и просторов Союза, - согласился Гирин.
     - А  знаете,  как  можно  всегда отличить русскую женщину хорошей
породы,  если сказать по-научному - чистой линии?  - лукаво улыбнулась
Сима.
     - Скажем, вас?
     - И  меня,  -  спокойно  согласилась  Сима.  Она  вытянула вперед
загорелую ногу.  С весны  Сима  ходила  без  чулок,  что  совпадало  с
современной   модой.   Гирин   поглядел   с  восхищением,  но  девушка
поморщилась.
     - Я вам не себя показываю, а признак.
     - Я и ищу его. Вот подъем породистой, крутой аркой...
     - Не  так.  Ступни  с высоким подъемом мало ли у кого могут быть.
Другое...
     - Ага!  Понял!  -  вскричал  Гирин.  - Полное отсутствие волос на
голенях... это годится и для мужчин.
     - Совершенно  верно.  Обратите  внимание  при надобности,  ученый
антрополог!  Но я хотела расспросить еще о  Серебряковой.  Что  с  ней
сейчас?
     - Умерла во Франции.  Осталось множество ее  картин,  которые  не
пользуются там успехом.  Она хотела вернуться на родину, к дочери, но,
видно, не успела, очень была стара.
     Но я  бы на месте наших вершителей судеб искусства приобрел бы ее
наследие.  Продадут по дешевке,  а художник-то большой,  наш, русский,
настоящий - неотъемлемая часть родной культуры...  Один раз, до войны,
мы отказались  от  рисунков,  завещанных  нам  Александром  Яковлевым,
художником-путешественником.
     Гирин встал и объявил,  что он будет поить Симу чаем - посмотрим,
чей лучше.
     Аромат жасмина повеял по  комнате,  едва  Гирин  внес  чайник  из
красной  глины.  На  удивленный  вопрос  гостьи  он  пояснил,  что это
цветочный китайский чай "люй-ча",  привезенный  ему  одним  пациентом.
Сима   взяла  свою  чашку,  с  сомнением  глядя  на  слабо  окрашенный
желтовато-зеленый настой.  Однако он оказался удивительно вкусен - без
сахара, люй-ча и утолял жажду, и подбодрял лучше кофе.
     - Немного похоже на среднеазиатский кок-чай,  но куда вкуснее,  -
сказала  Сима,  -  признаю,  вы  меня  побили.  Я никогда не пробовала
такого, да и не видела в магазинах.
     - Его  нет  в  продаже.  Можно  вам  подарить  вот  эту маленькую
коробочку - как коллеге по любви к чаю. Не отказывайтесь, прошу.
     Сима поблагодарила,  осторожно взяла пеструю коробочку и заметила
кипу нот на полке.
     - Вы,  кажется,  любите петь?  А есть у вас любимая песня,  такая
грустная и утешительная, для трудных минут жизни?
     - Да,  утешительная  всегда  грустная.  Этого порой не понимают и
стараются развлечь  печального  и  усталого  человека  бодрым  криком,
разухабистой ритмикой, тем, что называют веселыми песнями. Бодряк, все
равно где - в жизни,  в кино,  в книге,  в песне  -  почему-то  всегда
оставляет впечатление слегка придурковатого.
     И еще - не любят люди псевдорабочих песенок с мелкими  чувствами,
якобы  свойственными  рабочему  классу.  И  правильно.  Почему человек
должен ограничивать свои  чувства  рамками  жизни  на  производстве  и
элементарными стремлениями вне его?  Право,  старая,  неграмотная Русь
создавала свои чудесные лирические песни,  считая, что она чувствует и
мечтает   не   хуже,  а  лучше  образованных  классов.  Русские  песни
соответствовали спокойствию и терпеливости народа,  давая  в  грустных
напевах   нужную   психологическую  разрядку.  А  теперешние,  наскоро
сфабрикованные,   песенки   лишь   усугубляют   то   "мятуче-трясучее"
настроение, в каком пребывает часть молодежи. Эти песенки не совпадают
с русским характером,  кстати,  и со вкусами азиатских  народов  нашей
страны.  Но те не стесняются сохранять свою самобытность,  а в русских
деревнях перестают петь.  Все эти попрыгушки отталкивают  слушателя  и
раздражают его. А грустная песенка, настроенная в унисон с состоянием,
смягчит раздражение или обиду,  оттенит  печаль  и  заставит  человека
устремиться  снова  к свету и радости.  Замечательные,  психологически
абсолютно верные слова: "Печаль моя светла, печаль моя полна тобою".
     Сима вздохнула, что, как уже знал Гирин, означало удовольствие.
     - Всегда приятно встречаться с собственными мыслями и  ощущениями
у другого, особенно старшего и мудрого человека. Я давно задумывалась,
кому нужно искажать древние народные песни,  придавая им бодрый конец,
особенно, упаси бог, если речь идет о самоубийстве...
     - Опять наследие недавнего прошлого,  когда никакой печали нам не
позволялось. А какие песни вы имеете в виду?
     - Ну,  многие...  "Липу вековую",  одну из самых  чудесных  песен
нашего народа.  Ей сделали концовку, вместо: "Скоро и твой милый сам к
тебе придет",  - "Липа вековая снова расцветет",  сведя на нет великую
печаль утраты,  а выбросив предыдущий куплет "Только не с тобою, милая
моя,  спишь ты под землею,  спишь ты без меня", вообще лишили песню ее
глубокого  смысла.  И теперь все пластинки и все исполнители повторяют
фальшь.  Таких примеров много,  они меня обижают неверием в  человека,
предложением  лживой сахаринной жизни.  Ну бог с ними,  скажите лучше,
какая  ваша  утешительная  песня?   -   Гирин   вдруг   по-мальчишески
сконфузился.
     - Моя "боевая"?  С ней я всегда переживаю невзгоды и  обиды.  Но,
пожалуй, вы будете смеяться, если я скажу, что это "Варяг". Не та, где
якоря поднимают,  а та, где плещут холодные волны. Вот! "Сбита высокая
мачта,  броня пробита на нем, борется стойко команда с морем, врагом и
огнем!" - Баритон  Гирина  загремел  на  всю  комнату,  так  что  Сима
вздрогнула.
     - Как странно...  - прошептала она,  став серьезной,  даже слегка
хмурой. Гирин, взглянув на нее, оборвал песню.
     - Конечно,  может  показаться  странным,  что  существуют  тысячи
прекрасных  вещей,  а я вот люблю эту матросскую песню давно прошедшей
войны. Мне  в  детстве  попались  старые  комплекты  журнала  "Нива" о
русско-японской войне.  Был такой хороший журнал. Мы еще мало понимаем
значение  первой  встречи с серьезной книгой,  она определяет многое в
последующей жизни.  Интерес к действиям