о его не возьмут отдельно, а вместе с
целой кучей других - и выйдет,  что еще не время, - пробурчал Андреев.
-  Беда  в  том,  что  академики  наши  давно  перестали сами собирать
коллекции в поле. Нас, старых геологов, дразнят суевериями, якобы мы в
таежных путешествиях набрались первобытности от шаманов.  Не выступаем
в маршрут в понедельник,  опасаемся зловещих  мест  и  чересчур  ценим
собранные каменья.  Те, кто всю жизнь проводит в городах или курортах,
всегда под защитой крыши,  стен,  света и тепла, даже не представляют,
как необъятен  ночной  простор степи и тайги,  как опасен каждый шаг в
темных горах, как грозно ревут волны во время бури в открытом море или
когда река,  стиснутая ущельями, бешено хлещет пенными струями о камни
порогов.  Кто  знает  опасности  камнепада  или  морозной  вьюги,  тот
понимает,  что даже самая хорошая выучка и знание дела,  самый широкий
опыт не могут  застраховать  от  непредвиденной  катастрофы  в  океане
громадного,  еще мало познанного мира вокруг нас.  Потому мы цепляемся
за каждый вынесенный из маршрута образец,  каждый  набросок  карты,  а
идиотская  сарайная  экономия  отнимает  от  нас драгоценные документы
труда и риска...
     - Эге,  я  посмотрю,  у  каждого своя беда,  даже у таких столпов
науки, как вы!
     - Жизнь,  что поделаешь! - Геолог успокоился так же внезапно, как
рассердился.
     Гирин помолчал и тихо, точно самому себе, сказал:
    - Завидую вашему характеру.  Мы в психологии называем  это  хорошо
сбалансированной личностью. Быстрое торможение и приход в норму.
    - Должно быть,  привычка к самым различным  невзгодам,  -  ответил
Андреев  и почему-то вздохнул.  - Если бы вы попутешествовали столько,
сколько я, в первые годы Советской страны, в первые пятилетки, при еще
мало развитом транспорте.  Одному богу,  да разве еще черту, известно,
сколько  томительных  часов  и  дней  я  провалялся  на   почтовых   и
железнодорожных станциях,  пристанях,  аэродромах!  Сколько убеждений,
угроз,  мольбы, чтобы своевременно отправить свою экспедицию, отослать
груз,  вывезти людей домой. Что перед этим таежные невзгоды - пустяки,
в них зависишь от себя,  своего здоровья,  смекалки и крепости.  А вот
когда   вы  попадаете  в  зависимость  от  человека,  да  еще  нередко
плохого...  - геолог поморщился, - черт его знает, случайность это или
закономерность,  что там, где надо иметь дело с людьми, с их нуждами и
заботами,  там попадаются как раз дрянь людишки.  А будь  моя,  на  то
воля,   подбирал   бы   совершенно  особых  людей,  чтобы  выслушивать
человеческие нужды и просьбы в жилотделах,  собесах и, уж конечно, для
геологов - на транспорте. Да еще ставил бы над ними этакую независимую
и вдумчивую инспекцию с беспощадными правами,  вроде Рабкрина  прежних
лет!
    - Вижу,  что натерпелись!  - рассмеялся Гирин,  а геолог  вспыхнул
негодованием.
    - Представьте на минуту - большая река в тайге. Пустынные берега в
неглубоком восточносибирском снегу, ранние морозы крепчают по ночам, и
река туманится паром,  а по ней с громким шорохом ползет,  теснится, а
на  быстринах  мчится  шуга.  Со  дня на день река станет - тогда всей
экспедиции, только что выбравшейся из тайги, придется два месяца ждать
санного пути по реке.
    - Почему два месяца? Ведь вы сами сказали, что река вот-вот...
    - А  потому,  что шиверы,  перекаты и порожистые места много позже
покроются льдом,  по которому можно будет возить грузы.  Другого  пути
нет, разве что оленьими нартами, но в охотничий сезон, наступающий для
орочонов - оленных людей,  не  скоро  соберешь  такой  караван,  чтобы
вывезти  все:  людей,  грузы,  имущество,  коллекции  - вот эти самые,
которые негде хранить. Такая ситуация! Что получается, когда к поселку
причаливает  последний пароход?  Всякий знает,  что он последний,  что
переполнен  до   отказа,   а   люди   рвутся,   только   бы   попасть.
Сибиряки-таежники - народ серьезный и здоровый, поэтому капитан ставит
к  трапу  отборных  Матросов,  человек  по  шесть.  Парни  могучие   и
прямо-таки  озверелые  от постоянных атак в каждом поселке,  на каждой
пристани. Какой тут выход?
     - А он есть?
     - Есть!  Часть моих ребят-рабочих всегда остается в поселке - или
чтобы идти в тайгу в обрат,  или ждать санного пути, а пока поработать
в жилухе.  Вот эти ребята с добровольцами  из  местных  жителей,  кому
поставлена  соответствующая порция,  нагло прут на трап и завязывают с
матросами пустяковую,  но  упорную  драку.  На  помощь  сбегается  вся
команда   с   капитаном   во   главе,   драка  разрастается,  подходят
подкрепления из кандидатов в пассажиры.  Вконец  озлобившийся  капитан
приказывает  отваливать,  и,  когда  пароход  уже  ушел  от поселка на
середину реки,  пробившись сквозь свежие забереги,  обнаруживается  на
нем наша экспедиция.
     - Это как же?
     - А  драка  на  что?  Пока команда занята ею,  мы с речного борта
пристаем  на  лодке,  в  момент  выбрасываем  на  пароход  наш   груз,
укрываемся где-нибудь за трубой или за кучей палубного груза,  а лодка
быстренько уходит.
     - Но что же капитан, когда вас обнаружат?
     - Есть или был раньше неписаный  закон,  свято  соблюдавшийся  на
всех таежных реках: сумел забраться на пароход - никто не смеет с него
прогнать.  Да оно и понятно!  Высадить людей где-то  на  берегу  среди
тайги  на застывающей реке - это подвергнуть их смертельной опасности.
А возвращаться  еще  хуже:  нельзя  терять  и  часа  -  пароход  может
зазимовать.  Так и получаются законы - из жизненной необходимости... -
Геолог помолчал, взглянул на часы и спросил: - Так что у вас за дело?
     - Оно  небольшое:  одолжите  мне  рублей  триста,  только вот что
плохо, месяцев на пять.
     - Ничуть не плохо!  На сберкнижке есть, понадобятся не скоро. Все
геологи  покупки  делают  осенью,  по  возвращении  из  экспедиций   -
многолетняя привычка.
     С молодости весной - пустой,  а из тайги - с мошной. Как же быть?
Самое  лучшее  -  приходите сегодня вечером.  Чаю выпьем,  настоящего,
крепкого. В Москве измельчал народ, даже геологи пьют пустяки какие-то
вместо чая.
     Гирину очень нравилась  жена  Андреева,  Екатерина  Алексеевна  -
совершенная противоположность мужу.  Крепкий,  невысокий,  очень живой
геолог и крупная,  дородная,  как боярыня,  жена  составляли  отличную
пару.  Спокойная,  чисто  русская  красота Екатерины Алексеевны,  чуть
медлительные,  уверенные ее  движения,  пристальный  и  проницательный
взгляд  ее  светлых глаз,  грудной глубокий голос - Гирин,  шутя сам с
собой,  думал,  что он влюбился бы в жену приятеля,  не будь  она  так
величественна.  Он  любил  редкие  посещения  их  заставленной книгами
квартиры, уют и покой этого приспособленного для работы и отдыха дома.
Стремительная,  резкая речь Андреева выравнивалась неторопливым,  едва
заметно окающим говорком жены (родом из  древнего  Ростова  Великого),
когда она, с вечно дымящейся папиросой в тонких пальцах, успокаивала и
смягчала юмором суровые или  грубоватые  слова  геолога.  Всегда  мало
евший  Гирин  уходил  от  четы  Андреевых едва дыша - уму непостижимо,
когда успевала очень занятая Екатерина Алексеевна (она была  известной
художницей)  готовить  столь  вкусные  яства  и  в  таком  невероятном
количестве.
     На этот  раз Андрееву не пришлось "подкормить" Гирина - жена была
в отъезде,  а дочь Рита,  студентка, "скакала где-то по чужим дворам",
по  выражению  геолога.  Однако  темный  как  смола чай был заварен на
славу.
     - Ну,  жду рассказа,  - строго сказал Андреев,  наливая по второй
пиале из опалово-прозрачного фарфора -  лишь  Андреевы  ведали,  какой
страны и какого века.
     - Рассказывать пока нечего, - неохотно откликнулся Гирин.
     - Как  так?  -  вскинулся  геолог.  -  Если  мой старый приятель,
достигнувший определенных высот в  своем  врачебном  положении,  вдруг
появляется  в  Москве,  где у него ни кола ни двора,  да еще бросается
занимать деньги,  не  нужно  быть  мудрецом,  чтобы  понять  серьезный
поворот  судьбы.  Ясно как день - поворот этот связан с возвращением в
сферы теоретической науки.  И утверждаю: после разрыва с женой все еще
ходит в холостяках - женатый человек не будет так "очертяголовничать".
Он позаботится о твердом окладе,  квартирке, перспективах. Что скажете
о  вашем новом роде занятий?  Удалось ли вам организовать...  как это,
помните, что вы давно хотели, - физиологическую психологию?
     - Как вы запомнили? Ведь я писал вам об этом десять лет назад.
     - Запомнил,  потому что интересно и  еще  потому,  что  писали  с
чувством обреченности. Я не в насмешку, так запомнилось, не смыслом, а
ощущением.  А сейчас вы снова приехали,  чтобы добиваться уже здесь, в
столице?
     - На этот раз - да!  Но обреченности нет,  даже странно - почему?
Ничего еще не сделал, скорее пока неудача, а уверенность есть.
     - Я понимаю почему.  То,  что проницательные люди предчувствовали
уже  давно,  это гигантское восхождение науки,  ныне начинают понимать
все!
     - Вы  правы!  Каждому  стало  ясно,  что наука поможет обеспечить
будущее его детей,  создаст все нужное  для  того,  чтобы  прокормить,
одеть и предохранить от болезней всю массу растущего населения.  Стало
очевидно,  что мы должны строить будущее по законам  науки,  иначе...-
Гирин прервал себя выразительным жестом.
     - Этот гимн науке был бы верен,  если бы  не  было  и  другой  ее
стороны - термоядерных бомб, например. Однако и тут ее сила тоже ясна!
Но я хотел сказать,  что  нет  наук  бесполезных,  что  существовавшее
совсем недавно их деление безнадежно устарело.  Даже самый прозорливый
человек  не  сможет  теперь  разграничить   исследование   важное   от
неважного.  Эта  ваша психофизиология,  казавшаяся до войны вам самому
еще далекой от применения,  теперь,  должна стать  важнейшей  отраслью
биологии и медицины.
     - Совершенно верно!  Новая жизнь создает новые потребности, новые
машины  требуют  новых  людей,  умеющих  владеть своей психикой.  Да и
психику  эту  надо  тренировать,   укреплять,   развивать.   Но   нам,
материалистам, очевидно, что психика основана на физиологии, возникает
и вырастает из нее,  - следовательно,  прежде всего нужно  изучать  их
взаимосвязь,  а она сложнее и устойчивее системы автоматизирования, то
есть рефлексов. А мы, биологи, оказались беспомощны, не подготовлены к
изучению  работы  мозга.  Оперировали  почти  мистическими понятиями -
разум,  воля,  эмоции. Пока физики и математики не показали, не ткнули
носом  в  кибернетику.  Тогда  и  стало  ясным,  с какой наисложнейшей
постройкой нам приходится иметь дело. Но создать институт, посвященный
психофизиологии,  еще не догадались, а надо бы несколько таких научных
центров.
     - А  все же я дам пинка вашей самомнительной науке,  - усмехнулся
Андреев. - По части зависимости от среды, связи с ней и значения всего
этого для психологии и морали она все забыла!
     - Верно!  Лучше сказать - не дошла,  - помрачнел Гирин.  - Однако
уже  поздно.  Мне  всегда интересно с вами,  и я забыл о времени.  Еще
чашку испить,  и пора  шагать.  Теперь  я  с  капиталом  и  завтра  же
приступлю к исполнению одного долга.

     Глава третья. ТУСКЛЫЕ СТЕНЫ

     Гирин вошел в длинный зал и огляделся.  Да,  вот  в  самом  конце
статуя   Анны.   Очищенная   от   многолетней   пыли,   с  залеченными
ранами-трещинами,  заново  отполированная  и  такая  яркая   на   фоне
тускло-серых стен.  Только сейчас Гирин понял цель Пронина, сделавшего
статую больше естественных размеров.  Отсюда, с расстояния в несколько
десятков    метров,    статуя    вызывала   особое   впечатление.   Не
монументального  величия  -  нет,  изображение  Анны  было   выполнено
совершенно  другим способом.  Незнакомый с техникой скульптуры,  Гирин
мог назвать его для себя - живым.  И в то же время размеры статуи  как
бы отделяли ее от обыденности,  заставляли невольно сосредоточивать на
ней внимание и воспринимать ее красоту.
     Гирин вздохнул,  смутно поняв что-то.  Будто бы Анна сказала ему:
"Это не я, а другая, та, которой ты служишь и к которой стремишься всю
жизнь. Но я помогла тебе понять ее, в этом я - она..."
     Пришло редкое для пожилого человека и обычное для юноши  ожидание
чего-то   неопределенного,  но  очень  хорошего.  Ожидание  это  часто
прилетает с весенним ветром,  запахом  дыма  в  морозной  ночи,  манит
лунными бликами на широкой реке, шелестит в жестких травах степей...
     На выставке в утренний час было мало народу,  Гирин  пошел  через
зал,  прямо к кубическому пьедесталу статуи. Там стоял, опираясь рукой
на угол подставки,  слегка сгорбленный человек в  очках  и  пристально
вглядывался в статую,  порой так приближая лицо,  что почти касался ее
колен своим остреньким носом. Увидев подходившего Гирина, человек явно
обрадовался собеседнику.
     - Видали?  Какова работа? - торжествующе ткнул незнакомец в изгиб
колена.
     Гирин, улыбаясь внутреннему ходу мыслей,  согласился,  что работа
очень  хорошая.  Незнакомец оторвался от статуи,  взглянул на Гирина и
презрительно фыркнул.
     - Я  не про всю скульптуру,  а про то,  как отделана поверхность.
Смотрите.  - И незнакомец коснулся полированного дерева  с  нежностью,
будто лица любимого человека.  - Проведите пальцем, и вы почувствуете,
увидеть может лишь  скульптор,  что  она  не  гладкая,  на  ней  сотни
крохотных  бугорков  и  ямочек.  А  для вас это зрительное впечатление
живого тела.
     - Разве не в каждой скульптуре...
     - Конечно,  нет. Сейчас никто уж так не работает, это старомодный
прием. - И незнакомец снова издал короткое фырканье.
     - Почему?
     - Тому причин немало!  И главная в том, что выполнение скульптуры
в таком античном стиле - это нещадный,  долгий труд. И глаз нужен, как
у  орла,  чтобы  художник  мог  увидеть  все  эти мельчайшие подкожные
мускулишки и западинки, которые вам и кажутся живым телом. А для этого
надо натуру высшего класса, с таким вот живым телом и кожей.
     Создать, проявить,  собрать красоту человека -  такую,  чтоб  она
была реальной,  живой,  - это большой подвиг, тяжело. Проще дать общую
форму,  в  ней  подчеркнуть,  выпятить   какие-то   отдельные   черты,
отражающие  тему,  -  ну,  гнев,  порыв,  усилие.  Скульпторы  идут на
намеренное искажение тех или  иных  пропорций,  чтобы  тело  приобрело
выражение,  а  не  красоту.  А  изображение  прекрасного  тела требует
огромного вкуса,  понимания,  опыта и  прежде  всего  мастерства.  Оно
практически недоступно ремесленничеству,  и в этом главная причина его
мнимой устарелости.  Красота всесторонняя,  с какой стороны, и с каким
настроением,  и кто угодно ни смотри,  все будет ладно, вот это и есть
пронинская женщина.
     Человек в  очках,  очевидно  знаток  искусства,  говорил  громко.
Разговор привлек нескольких посетителей.
     - Позвольте,  гражданин, - обратился к знатоку скульптуры один из
круга слушателей, - вы говорите про всестороннюю красоту. И статую эту
берете примером, так я вас понял?
     - Так!
     - А  по-моему,  по-простому,  не то что выставлять,  делать такие
статуи ни к чему.
     Знаток скульптуры   воззрился   на  говорившего  из-под  очков  и
улыбнулся недоуменно  и  сконфуженно.  Тот,  упрямо  наклонив  голову,
отчего  собрались  складки  на  плохо  выбритом  подбородке,  встретил
противника тяжелым взглядом глубоко запавших глаз.
     - Дело ваще, - пожал плечами знаток. - К счастью, не все держатся
таких  представлений.  И  для  огромного  большинства  людей   красота
человеческого тела - это большая радость и духовное наслаждение.
     - Знаем мы это духовное  наслаждение!  Только  портить  молодежь,
развращать.  Для  меня  лично красота девушки или женщины нисколько не
теряет оттого, что их неприличные места прикрыты лифчиком и трусиками.
     На лице  знатока  скульптуры  выразилось  беспомощное отвращение.
Тогда   вступился   Гирин.    Он-то    знал    подобных    людей    со
скрыто-поврежденной психикой, агрессивный параноидальный тип.
     - То,  что вы здесь высказываете,  уважаемый  гражданин,  ошибка.
Результат вашего неудачного жизненного опыта.  Ручаюсь, что вас всегда
точит удар,  полученный в  жизни,  какая-то  трещина  в  отношениях  с
женщиной, которую вы любили.
     Нападавший побагровел и резко  обернулся  к  Гирину,  оттопыривая
нижнюю губу.
     - Вы что за отгадчик здесь такой? У цыганки учились?
     - Не у цыганки,  наука такая есть - психология.  Можете прийти ко
мне на прием, я объясню вам, откуда у вас такие дикие "художественные"
вкусы.  Держите их при себе!  Помните, если вы, глядя на красоту нагой
женщины,  видите прежде всего "неприличные места" и  их  надо  от  вас
закрыть,  значит,  вы  еще  не  человек  в  этом отношении.  Аудитория
встретила реплику Гирина одобрительно.
     - Так  вы хотите сказать,  что я скот?  - И противник,  еще более
разъярившийся,  стал  подступать  к  Гирину,  угрожая   "привлечь   за
оскорбление".
     Гирин в упор взглянул на него,  и грубая напористость собеседника
точно  смялась.  Будто  остановленный  невидимой рукой,  он отступил и
скрылся за группой людей,  выходившей  из  соседнего  зала.  Небрежные
жесты    и    нарочито   спокойный   осмотр   выставленного   выдавали
профессионалов-художников,  чье показное равнодушие прикрывало  острую
ревность и глубокий интерес знатоков.
     - Не понимаю:  зачем вдруг  выставили  пронинскую  вещь?-  громко
спросила  тонкая  узколицая  женщина,  проходя  мимо  статуи  Анны.  -
Некрасиво, старо, нет мысли, грубый примитив.
     - Согласен с вами,  не стоило выставлять, - ответил шедший позади
полный, хорошо одетый человек, - что миновало, то миновало. Наше время
должно жить находками красоты иного порядка.
     Прислушиваясь к разговору и оглядывая зал, Гирин обратил внимание
на среднего роста девушку,  стоявшую под большим панно.  Ее прямая и в
то же время свободная,  нескованная осанка говорила о долгой дружбе со
спортом,   гимнастикой  или  танцами.  Простое  голубое  платье,  туго
стянутое черным пояском,  не скрывало  фигуры,  столь  соответствующей
гиринскому  понятию  прекрасного,  что у того перехватило дыхание.  Ее
необычайно большие серые глаза,  казавшиеся темными от  ярких,  как  у
детей,  белков,  вдруг  встретились  со взглядом Гирина.  Девушка чуть
улыбнулась,  встряхнула короткими черными волосами. Гирин почувствовал
немое ободрение. И, повинуясь ему, существовавшему, наверное, только в
воображении, Гирин подошел к художникам.
     - Я  услышал  ваши  высказывания  насчет скульптуры,  - обратился
Гирин к полному,  с сильной проседью художнику,  показавшемуся  главой
этой  группы.  -  Может  быть,  вы поясните мне,  что вы понимаете под
красотой?  Ваша соратница по  искусству,  -  Гирин  кивнул  в  сторону
худенькой женщины,  - заявила, что статуя некрасива, а мне она кажется
очень красивой. Следовательно, я чего-то тут не понимаю?
     Глава художников   посмотрел   на   Гирина   со   снисходительным
сожалением.
     - Надо различать красоту и красивость,  - назидательно сказал он.
- Красивость - это то,  что представляется красотой для людей обычных,
с неразвитым вкусом, а красота... - Он многозначительно умолк.
     - И все же?
     - Как  бы  это  яснее...  -  Несмотря  на  свой апломб,  художник
замялся. - Это... это отношение художника к жизни. Если оно светлое, с
верой в счастье,  с близостью к народу,  к жизни,  глубоко проникает в
жизнь, то тогда получается красота.
     - В произведениях художника?
     - Безусловно!
     - Я не про то спрашиваю.  Есть ли в природе,  вне художника,  эта
красота или красивость - все равно,  или она получается  только  путем
создания ее художниками, что, по-моему, идеалистическая выдумка?
     Художник покраснел.  Привлеченные  спором,   посетители   подошли
поближе.
     - Конечно,  красота существует в мире.  Но для ее понимания нужен
разв