Иван Ефремов.
     Лезвие бритвы


     ПРОЛОГ

     Все быстрее нарастает познание в современном мире. Обрисовывается
точнейшая взаимосвязь,  обусловленность кажущихся  различными  явлений
мира   и   жизни.   Всеобщее   переплетение  отдаленных  случайностей,
вырастающее в необходимость,  то есть в законы природы, пожалуй, самое
важное прозрение современного человека.
     И в  человеческом  существовании  незаметные  совпадения,   давно
наметившиеся сцепления обстоятельств,  тонкие нити, соединяющие те или
другие случайности,  вырастают в накрепко  спаянную  логическую  цепь,
влекущую за собой попавшие в ее орбиту человеческие жизни. Мы, не зная
достаточно глубоко  причинную  связь,  не  понимая  истинных  мотивов,
называем это судьбой.
     Если проследить всю цепь,  а затем распутать начальные  ее  нити,
можно  прийти  к  некоему  отправному  моменту,  послужившему  как  бы
спусковым крючком или замыкающей кнопкой. Отсюда начинается долгий ряд
событий,  неизбежно  долженствующих  сблизить  совершенно чужих людей,
живущих в разных местах нашей  планеты,  и  заставить  их  действовать
совместно,  враждуя  или  дружа,  любя или ненавидя,  в общих исканиях
одной и той же цели.
     5 марта  1916 года в Петрограде,  на Морской,  открылась выставка
известного художника и ювелира,  собирателя самоцветных сокровищ Урала
Алексея Козьмича Денисова-Уральского.
     Еще внизу,  в  гардеробной,  где  суетились,  угодливо  кланяясь,
слуги,  веяло слабым ароматом французских духов и проплывали,  шелестя
тугими платьями,  дамы,  можно было заключить, что выставка пользуется
успехом.  "Речь"  и "Петроградские ведомости" одобрили "патриотическое
художество",  посещение выставки стало считаться в  столичном  "свете"
тоже патриотичным.
     Низкие залы казались пустоватыми  и  неуютными  в  тусклом  свете
пасмурного петроградского дня. В центре каждой комнаты стояли одна-две
стеклянные витрины с небольшими скульптурными группами, вырезанными из
лучших   уральских   самоцветов.   Камни  излучали  собственный  свет,
независимый от капризов погоды и темноты человеческого жилья.
     Худощавый молодой   инженер   в   парадном  сюртуке  так  глубоко
задумался  у  одной  из  витрин,  что  только  прикосновение  к  плечу
заставило  его  обернуться,  встретить  приветливой  улыбкой  крупного
человека с острой бородкой, щегольски одетого.
     - Ивернев, - зову, Максимильян Федорович, - зову, не откликается.
Горняцкое сердце взыграло от каменьев? И где это Алексей Козьмич такие
откапывает?
     - Собирались сотней людей и десятками лет,  - возразил инженер на
последний вопрос. - Хороши, в самом деле... Но вот я стоял и думал...
     - Ага!  Не стоило такие камни и такое умение на пустяки  тратить!
Молодой инженер встрепенулся.
     - Как вы правы, Эдуард Эдуардович! Да пойдемте посмотрим еще раз.
     Они обошли   выставку,   ненадолго   задержавшись   у  каждой  из
скульптурных групп-миниатюр, как назвал их сам художник. Белый медведь
из лунного камня, редкого по красоте, сидел на льдине из селенита, как
бы защищая трехцветное знамя из ляпис-лазури,  красной яшмы и мрамора,
а   аметистовые   волны   плескались   у  края  льдов.  Две  свиньи  с
человеческими   лицами   из   розового   орлеца   на   подставке    из
бархатно-зеленого  оникса  -  император  Австро-Венгрии  Франц Иосиф и
султан турецкий Абдул Гамид - везли телегу с вороном из черного шерла,
в  немецкой  каске  с  острой  пикой.  У  ворона  были  знаменитые усы
Вильгельма Второго - торчком вверх.
     Дальше британский лев золотисто-желтого кошачьего глаза; стройная
фигурка девушки -  Франции,  исполненная  из  удивительно  подобранных
оттенков  амазонита  и  яшмы;  государственный русский орел из горного
хрусталя,  отделанный золотом,  с крупными изумрудами вместо глаз... И
опять  -  Козьма  Крючков  со  знаменитой  пикой  и насаженными на нее
немцами из змеевика на  подставке  из  редкостного  малахита  небывало
густого   цвета,   толстый  султан-свинья  из  полированного  мориона,
улепетывающий от топазового английского единорога  на  берегу  Черного
моря  -  широкой  пластины из гематита (красного железняка),  кровавый
отлив в отшлифованной черноте которого как бы напоминал о  льющейся  в
Дарданеллах крови...
     Искусство художника-камнереза  было   поразительно.   Не   меньше
восхищало  редкостное  качество  камней,  из  которых  были  выполнены
фигурки.  Но вместе с тем становилось обидно,  что такое  искусство  и
материал    потрачены    на    дешевые    карикатуры,    годные    для
газетенки-однодневки, "недопрочитанной, недораскрытой".
     - Довольно, пожалуй, - вздохнул инженер Ивернев.
     - Довольно,  - согласился его спутник,  известный геолог Анерт, и
повел  рукой  по  направлению  к  дальней стене,  где висели картины -
модели уральских горных  разработок.  Гипсовые  барельефы,  отделанные
натуральными   породами,  показывали  в  разрезе  шахты  и  пещерки  с
согбенными черными фигурками горщиков - искателей самоцветов.
     В витринах-столиках,  расставленных  вдоль стен и окон,  сверкала
нетронутая природная красота:  сростки хрусталя, друзы аметиста, щетки
и  солнца  турмалина,  натеки  малахита  и  пестрые  отломы еврейского
камня...
     - Видите,  Максимильян  Федорович,  -  Анерт кивнул на беленького
мальчишку лет восьми,  с круглой белой головенкой и огромными голубыми
глазами,  зачарованно  уставившегося  на витрину с горками,  - вот где
оно, настоящее, что и младенцу понятно...
     Горки, издавна  прославившие екатеринбургских мастеров,  особенно
хорошо удавались Денисову-Уральскому и шли нарасхват, так же как и его
коллекции    уральских   камней   в   больших   и   малых   ящиках   с
клеточками-гнездами.
     Горка -  особый  способ  экспозиции  камней,  теперь незаслуженно
забытый,  но очень распространенный в  начале  века.  Различные  куски
красивых горных пород склеиваются так, что образуют модель заостренной
скалы с глубокой пещеркой у подножия,  иногда несколькими.  Игольчатые
кристаллы  берилла,  турмалина,  а  то  и  просто  наколотые  столбики
отдельностей гипса-селенита изображают сталактиты в сводах пещерок.  В
глубине сверкают щетки мелких кристалликов горного хрусталя, аметиста,
топаза или синего корунда.  Уступы "скалы" украшены искусным  подбором
полированных кусочков агата,  малахита,  азурита,  красного железняка,
амазонита.  Кое-где вклеены черные  зеркальца  биотита,  а  в  стенках
"пещер" блестят, подсвечивая, прозрачные камни, листочки белой слюды -
мусковита или цинвальдита.
     Именно у  такой горки,  самой богатой по количеству минералов,  и
застыл зачарованный мальчишка.
     - Как тебя зовут?  - погладил круглую головенку Ивернев.  Мальчик
нехотя поднял взгляд.
     - Ваня. А что?
     - Нравится горка?
     - Угу!
     - А что еще понравилось?
     - Вот,  -  мальчик  ткнул  в  штуф,  добытый  безвестным мастером
невесть из какой ямы в  Ильменских  горах,  -  плоский  кусок  желтого
зернистого  кварца  с  мельчайшими  блестками слюды,  по которому были
разбросаны с причудливой прихотливостью  короткие  блестящие  столбики
черного турмалина, - и вот, - мальчик ринулся к другой витрине.
     Рядом послышалось шуршание шелка, повеяло духами "Грезы". Инженер
увидел  высокую  молодую  даму  с пышной прической пепельно-золотистых
волос и такими же ясными озерами голубых глаз, как у мальчика.
     - Ваня,  Ваня,  пойдем же,  пора! Ужасно поздно! - Она поднесла к
носу мальчишки браслет с крохотными часами.
     - Простите,  господа,  я должна увести сына. Он у меня чудак - не
оторвешь от камней. Второй раз здесь из-за него...
     - Не  считайте  сына чудаком,  мадам,  - улыбнулся Ивернев.  - За
необычными интересами часто кроются необычные способности.  Мы по нему
проверяли правильность наших собственных впечатлений.
     - И  не  ошиблись!  -  склонил  лысеющую   голову   Анерт,   явно
восхищенный красивой дамой.
     Мать и сын  удалились,  а  приятели  продолжали  лениво  обходить
выставку.
     - Не пойти  ли  нам  покурить?  -  предложил  Ивернев,  но  Анерт
остановил его жестом.
     - Постойте-ка,  Максимильян Федорович,  что я! Когда вы вернулись
из Туркестана,  помните, вы рассказывали о том, что нашли камни, может
быть,  неизвестные науке.  Вы собирались отдать их Денисову-Уральскому
для огранки. И что же вышло?
     - Что вышло - увидите, они тут, на выставке.
     - Как же я мог просмотреть?
     - А это значит,  что ничего особенного не вышло.  Они  подошли  к
высокой,   столбиком,  витринке,  внутри  которой  на  черном  бархате
сверкали готовые ювелирные изделия,  сделанные по эскизам все того  же
неутомимого художника-камнереза.
     - Вот они,  - инженер показал на подвеску  из  четырех  небольших
камней,  прикрепленную  под кулоном из желтого топаза,  такого яркого,
что он был виден от входа.
     В камнях,  на  которые показал инженер,  на первый взгляд не было
привлекательности. Ограненные плоской "зеркальной" гранью и заделанные
в модную тогда платину,  камни казались серыми, сливающимися с матовым
металлом оправы и  цепочки.  Требовался  знающий  глаз,  чтобы  понять
необыкновенность самоцвета  - прозрачного и в то же время пронизанного
едва заметными точками с металлическим  блеском.  Облако  этих  точек,
рассеянных  в  прозрачной  основе,  придавало камню его странный серый
цвет и вид как бы хрустально прозрачного металла,  гармонировавшего  с
глухой сероватостью платины.
     - Э,  да это вовсе не так,  -  возразил  Иверневу  после  долгого
молчания Анерт.  - Я тоже горный инженер и тоже любитель камня. Что до
Алексея Козьмича,  то он просто молодец и вы ему  многим  обязаны.  Он
сразу понял ваш самоцвет. М-да... И что вы собираетесь с этим делать?
     - Право,  не знаю.  Я хочу оставить их себе, но боюсь, что дорого
обойдется.  По глупости я заранее не договорился с Алексеем Козьмичом,
а ведь, вы знаете, он купец прижимистый. Опасаюсь, что шкуру сдерет за
работу... Анерт недовольно нахмурился.
     - Прижимистый сами знаете почему - ему много надо  денег,  да  не
для  себя  -  за  уральское каменное мастерство воевать.  А с этим где
взял,  а где и погорел.  Не  грех  и  заплатить  как  следует,  у  вас
жалованье  не  плохое?  Слыхал  я  от  Александра  Павловича,  что вам
Минералогическое  общество  за  отчет  о  туркестанских  исследованиях
прочит  медаль  имени инженера Антипова.  Наверное,  и денежная премия
последует.
     - Все это так,  - согласился Ивернев,  - но... - он заколебался и
выпалил: - Я женюсь, Эдуард Эдуардович!
     - Вот что!  Поздравляю! Спрошу на правах старшего, простите, - не
наспех? По годам-то не рано... а вот война!
     - В том-то и дело, что война! Скверная, долгая, никому не нужная.
И моя Вера хочет на фронт, сестрой. Такая уж она. Что ж получится: я в
Сибирь,  она на фронт? А браком удержу! - улыбнулся инженер, но улыбка
вышла какой-то неуверенной. Анерт серьезно сказал:
     - Коли так, помогай бог! Квартиру нашли?
     - На Васильевском, хорошую.
     - Зовите на свадьбу,  Максимильян Федорович!  Польщен признаньем,
как знаком дружбы.  Однако насчет камней не ясно-с.  Если  не  станете
выкупать подвеску,  значит,  оставите Денисову-Уральскому?  Лучше уж я
куплю! Кстати, как вы назвали новый камень?
     - Никак  еще!  Собирался  описать,  да сами знаете,  какое сейчас
время!  Нам,  геологам,  никакого покоя  с  производительными  силами,
комиссией  этой,  да еще затевается кое-что на Дальнем Востоке - лучше
меня знаете. Война окончится, тогда, дай бог, наукой займемся!
     - Двадцать две причины,  а главное - не было пороху! - усмехнулся
Анерт.  - Боюсь,  что главная тут причина не в порохе. Шерше ля фам...
Ну вот что, по старой дружбе - уважьте, раз так.
     - Понимаю.  С действительного статского советника Анерта  Алексей
Козьмич сдерет так,  что все ваши проповеди о пользе камнерезного дела
из головы вон!  Следовательно,  камни я выкупаю для вас! Вы на прежней
квартире живете?
     - Там же, на Троицкой, 23. А вот и сам Денисов, легок на помине!
     В зал     вошел     известный     всем    любителям    самоцветов
Денисов-Уральский.  Родом из старинной горщицкой  семьи,  сын  шахтера
Березовского рудника,  уроженец Екатеринбурга,  этот русский самородок
был "последним выдающимся  мастером  каменного  дела  в  России",  как
называли  его газеты.  Юношей оставшись без отца,  он сумел обеспечить
семью и приобрести известность своими "наборными картинами",  то  есть
пейзажами,    собранными    из   камней.   В   конце   прошлого   века
Денисов-Уральский,  уже известный художник по камню, учился на гроши в
школе Общества поощрения художеств.
     Ивернев смотрел  на  приближающуюся  знакомую  фигуру   с   вечно
растрепанной   гривой   непокорных   волос   и   клочковатой  бородой,
обрамлявшей староверческое высоколобое лицо художника.
     "Чувство меры, подлинный вкус художника почему-то изменили нашему
знаменитому камнерезу,  - думал геолог.  - Почему? Или с известностью,
деньгами,  большой дачей в Финляндии оборвалась та драгоценная связь с
глубиной  народного  искусства,  которая  и  дает  безошибочное  чутье
настоящего?.."
     Денисов-Уральский издалека крикнул:  "Здравствуйте, Ивернев!" - и
тотчас   отвернулся  к  шедшему  рядом  высокому  человеку,  продолжая
разговор.
     - Кто это с ним,  Эдуард Эдуардович, вы ведь петербургское, тьфу,
петроградское общество знаете?
     - Персона довольно значительная: князь Витгенштейн!
     - Ого, архимиллионер?
     - Не тот! Кузеном ему приходится. И тоже богат!
     - Ну тогда обождем. Пойдемте вниз и покурим, а вечерком я позвоню
Алексею Козьмичу на квартиру.
     - Нет, я уж пойду. Мне надо в Общество русских ориенталистов, тут
по соседству, на Морской, - откланялся Анерт.
     Денисов-Уральский подвел князя к той самой витрине, где искрились
на бархате странные серые камни.
     - Вот,  ваше  сиятельство,  редкость  невиданная,  -  сказал  он,
привычно  упирая  на  "о",  так  как  любил  щегольнуть простонародным
говорком,  - других таких камней в России и,  почитай, во всем мире не
имеется!  Найдены они тем инженером,  с которым я здоровался. Он и сам
не знает,  что это за самоцветы,  и дал мне на пробу.  Еще минералогии
неизвестный образец!
     Князь, согнувшись,  долго  рассматривал  платиновую  подвеску  и,
наконец, выпрямив уставшую спину, провел рукой по подкрашенным усам.
     Художник пытливо  вглядывался  в   князя,   стараясь   разгадать,
насколько он заинтересован, и как бы невзначай заметил:
     - Вчера был  здесь  Летуновский,  Николай  Николаевич,  знаете  -
миллионер,  на Покровской у него особняк. Хотел сегодня жену привезти,
ей показать.
     - Я бы дал за них... - князь Витгенштейн подумал и назвал сумму.
     Охолодевшее лицо художника сказало ему,  что цена оказалась много
меньше той,  на которую рассчитывал Денисов-Уральский. Это был промах.
Камни  понравились  князю.  Назови  он  цену,  близкую  к  правильной,
художник, конечно,  уступил  бы,  а  теперь  капитуляция  будет  с его
стороны и, как всякая капитуляция, дорого обойдется побежденному.
     Чтобы выгадать  время,  князь  захотел  посмотреть камни поближе.
Денисов-Уральский  послал  за  ключом,  открыл   витрину,   и   камни,
подставленные  свету  на  окне,  засверкали  еще  ярче  своей странной
металлической игрой.
     Под усами художника мелькнула хитрая улыбка.  Князь нахмурился и,
глядя в окно,  сказал:
     - Хорошо, я беру камни. Сейчас. Пусть принесут футляр.

      * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. КОРНИ ГНЕВА *

     Глава первая. АННА

     Ноги скользили  по  талому снегу.  Гирин ступал по-солдатски - на
всю ступню, раскидывая желтые брызги. Два месяца прошло со времени его
приезда  в  Москву,  и только теперь он может выполнить просьбу друга.
Два  месяца,  заполненных  недоумением,   бесконечными   вопросами   и
хождением "по инстанциям". "Кто вызвал? Зачем вызвал?" - так встречали
его,  вопрошая  с  подозрением,  как  некоего  ловкача,   старающегося
пробиться в столицу из "провинции".  Не сразу сообразил Гирин, что его
демобилизация и вызов были ловким ходом в какой-то игре,  сути которой
он не понимал; узнал лишь, что его кандидатурой, как шахматной пешкой,
заперли  ход  кому-то,  чье  возвышение  по  научной  иерархии   стало
невыгодным   неизвестному,   обладавшему  достаточной  властью,  чтобы
оформить приглашение Гирина в Москву.
     Гирин не сомневался,  что разгадает все,  но пока мерзкое двойное
чувство - обмана и самозванства - не покидало его и мешало как следует
отстаивать  свои  права.  "Но  отбросим  это  пока..." Гирин извлек из
кармана  потертое  письмо  -  посмертную   просьбу   друга-скульптора,
погибшего на фронте шестнадцать лет назад. Долго пришлось дожидаться и
просьбе,  и самому Гирину, но - военный хирург и начальник госпиталя -
он не мог выбрать время.
     Да вот эта улица,  за стадионом "Динамо"! Гирин еще раз посмотрел
на   план,   сделанный  четкой  рукой  художника.  Большой  серый  Дом
художников на Масловке показался суровым.  В мастерских нижнего  этажа
за  пыльными  большими  окнами  двигались люди.  Гирин вошел в широкий
подъезд и повернул  от  лестницы  направо  в  коридор,  загроможденный
гипсовыми  отливками  статуй,  бюстов,  голов  и  вовсе  бесформенными
кусками гипса с торчащими из  них  проволоками  ржавого  каркаса.  Они
неприятно  напоминали  Гирину  обломки гипсовых повязок,  кучи которых
накоплялись в углу двора его большого  госпиталя.  В  темном  коридоре
Гирин подвигался ощупью,  извлекая из кармана фонарик. Первая, вторая,
третья дверь...  здесь!  Но на двери висел продетый  в  кольца  замок.
Пришлось постучаться напротив, туда, где слышался разговор.
     Маленький человек  в   халате,   донельзя   замызганном   гипсом,
вопросительно улыбнулся.
     - Не скажете ли,  как попасть в  мастерскую  Пронина?  -  спросил
Гирин.
     Улыбка исчезла с лица маленького человека,  а  его  собеседник  -
небритый человек в очках и черном поношенном пальто - нахмурился.
     - Пронин, он знаете ли... - забубнил он.
     - Знаю все, - перебил Гирин, - мне надо найти его мастерскую.
     - Мастерская его занята другим  скульптором...  мною,  -  ответил
человек в пальто.
     - И давно?
     - С пятидесятого года. Уже одиннадцать лет!
     - Но как же скульптуры Пронина?
     - Что  ж поделать,  выставили в коридор.  Думали,  кто возьмет из
родственников, а у него их нет... или не интересуются.
     - Вы  сами  скульптор  и так спокойно об этом говорите?  Ведь это
варварство!
     - Э,  бросьте,  такими вещами полна жизнь.  Куда деваться? Я сам,
когда вернулся,  то нашел свое...  там!  - художник показал в  сторону
двора,  на  котором  громоздилось  тоже  немало обломков скульптур как
памятник творческой борьбе и несбывшимся надеждам.
     - Кстати,  -  продолжал  он,  -  у  Пронина почти ничего не было,
только десяток  небольших  эскизов.  Накануне  войны  он  работал  над
единственной статуей...
     - Да, да, где же она? - насторожился Гирин.
     - Здесь.
     - Как здесь?
     - Где же еще?  Там вот,  в конце коридора. Сохранилась, не отдали
на дрова в войну...
     - На дрова? - Даже выдержанный Гирин не мог скрыть возмущения.
     - Кому она нужна!  Из всех нас только Пронин упорствовал с  нагой
натурой.  До  войны  было  ему  совсем плохо.  Да и теперь в искусстве
обнаженность... хм, не в моде. Натурализм, буржуазно...
     - Спасибо,  я все понял.  С вашего разрешения посмотрю на статую.
Всего хорошего!
     Гирин шагнул  в  коридор,  не  обратив  внимания на недоумевающие
взгляды, которыми обменялись оба скульптора. Он поднял фонарик и сразу
увидел  у  простенка  за  последней дверью большую деревянную статую в
полтора человеческих роста.  Окруженная безликим хламом  изуродованных
скульптур,  она  стояла  в свободной и открытой позе,  резко выделяясь
живой