итый вкус, нужно чутье художника. И его долг выявлять и показывать
ее людям.
     - Вот  наконец-то!  Значит,  красота  существует  помимо  нас,  в
объективной реальности,  как говорят философы.  А если так,  то  какие
критерии есть у вас для определения красоты?
     - Я  вас  не  понимаю,  -  пробормотал  художник,  более  уже  не
смотревший на Гирина с превосходством жреца искусства.
     - Жаль. Тогда попробуем на примере. Вот ваш товарищ, художница...
- Гирин вопросительно посмотрел на суровую критиканшу.
     - Товарищ Семибратова, она график. Гирин поклонился.
     - Товарищ  Семибратова  сказала,  что  статуя некрасива.  Почему?
Объясните мне,  каков ваш критерий для столь категорического суждения.
Посмотрите,  -  он  обвел  рукой всевозраставшую группу слушателей,  -
здесь, мне кажется, большинство находит статую красивой.
     Слушатели закивали одобрительно. Художница поджала тонкие губы.
     - Мне   трудно   говорить   с   человеком,   не   знающим   наших
художественных понятий.  Но попробую. Образ женщины, чистый и светлый,
должен быть лишен подчеркнутых особенностей ее пола.
     - Почему? Это же ее пол?
     - Если вы будете меня перебивать,  я ничего не скажу!  Женщина  в
новой  жизни будет похожей на мужчину,  тонкой,  стройной,  как юноша,
чтобы быть повсюду товарищем и спутником -  мужчины,  чтобы  выполнять
любую  работу.  А  тут,  смотрите,  широкие,  массивные  бедра.  Чтобы
соблюсти пропорциональность, ноги пришлось утолстить, сделать сильнее,
икроножные  мышцы  и  валики  мускулов  над коленями.  Как много здесь
животного,  ненужной силы. Зачем это в век машин? И вдобавок не просто
силы, а силы пола, эротической. Вот, пожалуй, все.
     - М-м!  Во всяком случае,  теперь я понимаю ход ваших  мыслей.  -
Гирин  посмотрел на художницу с уважением.  - Могу я обобщить это так,
что вы видите красоту такой,  какой,  по-вашему, она должна быть? И не
принимаете того, что не согласно с вашими представлениями?
     - Пожалуй, так.
     - Но  ведь  тогда  получается  снова,  что  красота  -  это нечто
исходящее из вас самой,  из ваших идей и мыслей о том,  какими  должны
быть люди и вещи.  Значит,  мы опять,  приходим к тому, что красота не
существует вне художника и  не  является,  следовательно,  объективной
реальностью?  Красота  относительна,  и  задача художника открывать ее
новые формы - это глубоко ошибочное суждение.  Откуда  же  возьмет  ее
художник  -  из  собственной души только?  Открывать законы красоты во
всем  бесконечном  многообразии  вещей  и  людей  -  вот  формулировка
материалиста-диалектика.   Можно   сказать   по-иному:  искать  то  из
существующей вне нас объективной реальности,  что вызывает в  человеке
чувство прекрасного.
     - Не  пытайтесь  поймать  меня   вашей   казуистикой,   -   вдруг
рассердилась  Семибратова.  -  Ведь могла я выбрать такой тип красоты,
какой мне нравится, какой я действительно встречала!
     - У меня нет никакой казуистики.  Я ничего почти не знаю,  это уж
вы,  художники,  виноваты: где книги, просвещающие нас, обычных людей,
ваших зрителей?  Но все же - вот вы встретили такой тип красоты, какой
вам нравится,  потому что соответствует  вашим  идеям.  А  я  встретил
такой,  какой мне нравится,  - вот этот.  - Гирин показал на статую. -
Есть ли все-таки объективный критерий, кто из нас прав? Что говорят по
этому поводу художественные светила?
     - Ничего не говорят!  Ну,  конечно,  анатомическая  правильность,
есть   такая   старинная  книга  одного  аббата,  там  он  собрал  все
пропорции...
     - И объясняет их или только приводит?
     - Не объясняет!
     - Ну тогда все ни к чему!  Но вот вы верно сказали: анатомическая
правильность.  Но что это такое?  Кто может сказать?  -  резко  бросил
Гирин молчавшим художникам.  - Или это, по-вашему, только эмпирическое
соотношение частей?
     - Так,  может,  вы  нам откроете сию тайну,  - язвительно буркнул
главный из художников, - раз уж вы такой знаток.
     - Я  не  знаток,  я  просто врач,  но я много думал над вопросами
анатомии.  Если упростить определение,  которое на самом деле  гораздо
сложнее,  как и вообще все в мире,  то надо сказать прежде всего,  что
красота существует как объективная реальность, а не создается в мыслях
и чувствах человека.  Пора отрешиться от идеализма, скрытого и явного,
в  искусстве  и  его  теории.  Пора  перевести  понятия  искусства  на
общедоступный  язык  знания  и  пользоваться  научными  определениями.
Говоря  этим  общим  языком,   красота   -   это   наивысшая   степень
целесообразности,  степень  гармонического  соответствия  и  сочетания
противоречивых элементов во всяком устройстве,  во всякой вещи, всяком
организме.  А  восприятие красоты нельзя никак иначе себе представить,
как  инстинктивное.  Иначе  говоря,  закрепившееся  в  подсознательной
памяти  человека  благодаря  миллиардам поколений с их бессознательным
опытом и тысячам поколений - с  опытом  осознаваемым.  Поэтому  каждая
красивая   линия,  форма,  сочетание  -  это  целесообразное  решение,
выработанное  природой  за  миллионы  лет  естественного  отбора   или
найденное  человеком  в  его  поисках  прекрасного,  то  есть наиболее
правильного для данной вещи.  Красота и  есть  та  выравнивающая  хаос
общая    закономерность,    великая    середина    в    целесообразной
универсальности, всесторонне привлекательная, как статуя.
     Нетрудно, зная   материалистическую   диалектику,   увидеть,  что
красота - это правильная линия в единстве и борьбе противоположностей,
та самая середина между двумя сторонами всякого явления,  всякой вещи,
которую видели еще древние греки и назвали аристон - наилучшим, считая
синонимом этого слова меру,  точнее - чувство меры. Я представляю себе
эту меру чем-то крайне тонким - лезвием бритвы,  потому что найти  ее,
осуществить,  соблюсти  нередко  так  же трудно,  как пройти по лезвию
бритвы,  почти не видимому из-за  чрезвычайной  остроты.  Но  это  уже
другой вопрос.  Главное,  что я хотел сказать,  это то, что существует
объективная реальность,  воспринимаемая нами как безусловная  красота.
Воспринимаемая  каждым,  без  различия  пола,  возраста  и  профессии,
образовательного ценза и тому подобных условных делений людей.  Есть и
другая  красота - это уже личные вкусы каждого.  Мне кажется,  что вы,
художники,  больше всего надеетесь именно на эту красоту второго рода,
пытаясь  выдавать  ее,  вольно или невольно,  за ту подлинную красоту,
которая,  собственно,  и должна быть целью настоящего художника.  Тот,
кто  владеет  ею,  становится классиком,  гением или как там еще зовут
подобных людей.  Он близок и понятен всем и каждому,  он действительно
является   собирателем   красоты,   исполняя   самую   великую  задачу
человечества после того, как оно накормлено, одето и вылечено... даже,
и  наравне  с  этими  первыми  задачами!  Тайна  красоты лежит в самой
глубине нашего существа,  и потому для ее разгадки нужна биологическая
основа психологии - психофизиология.
     Художники смотрели с удивлением на неожиданного оратора.
     - Значит,  вы  считаете,  -  заговорила  Семибратова,  -  что эта
скульптура...
     - Есть красота первого рода - безусловная, - подтвердил Гирин.
     Художница пожала  плечами  и  оглянулась  на  собратьев.   Полный
седоватый  художник  сделал  шаг к Гирину и протянул руку.  Тот назвал
себя.
     - Рад познакомиться! Мне кажется, вы заинтересовали нас. Конечно,
не ждите,  что мы  сразу  с  вами  согласимся,  а  все  же  интересно.
Слушайте,  - вдруг оживился он, - не могли бы вы сделать нам доклад на
эту  тему,  видно,  что  вы  размышляли  о  таких   вещах,   о   каких
естественники   обычно  не  думают.  Ну,  скажем,  так:  "Красота  как
биологическая целесообразность"?  Насколько я  понял,  вы  собираетесь
расшифровать ее так?
     Гирин думал недолго.
     - Почему бы нет?  Назначайте время и место. По четным дням я могу
с утра до трех часов, а в нечетные - только вечером.
     Они сговорились  о  встрече  в  одном  из  залов Дома художников.

завершение  интересной  дискуссии.  На их счастье,  седоватый художник
оказался одним из членов совета  дома  и  пригласил  всех  на  будущий
доклад.
     Гирин попрощался  с  недавними  врагами  и  стал  искать  глазами
девушку в голубом. Он увидел ее на том же месте под панно и направился
к ней,  внутренне опасаясь,  что она скроется в соседнем зале. Девушка
шагнула  ему  навстречу.  Гирин  улыбнулся  ей,  но  ее  лицо осталось
серьезным.
     - Я оправдал ваши надежды? - полушутливо спросил Гирин.
     - Они не имеют значения.  Но я очень,  очень  рада.  Знаете,  как
хорошо  бывает,  когда  думаешь  и чувствуешь и не у кого спросить,  а
вдруг все оказывается верным.  И от этого  все  становится  светлее  и
ближе!
     - Хорошо знаю! - воскликнул Гирин.
     - Я  приду  на  ваш  доклад,  - произнесла она тоном полувопроса,
полуутверждения.
     - Обязательно приходите! Но давайте сначала познакомимся. - Гирин
назвался и выжидательно взглянул на девушку.
     - Меня  зовут  Сима...  Серафима  Юрьевна  Металина,  если хотите
полное звание.  Я  преподаватель  физкультуры,  ну  и  сама  занимаюсь
спортом. Только и всего. Никакого отношения к искусству.
     - Может  быть,   и   хорошо.   Иногда   трудно   иметь   дело   с
профессионалами.  Слишком много предвзятого... Но вы хотите что-то еще
сказать?
     - Мне надо бы еще спросить вас,  но вы,  должно быть, торопитесь?
Да и мне скоро на вечерние занятия.
     - Так пойдемте.  Я провожу вас, если разрешите. В гардеробе Гирин
еще раз с нескрываемым удовольствием поглядел на  девушку,  когда  она
отошла к зеркалу,  чтобы поправить волосы. Как быстро она успела - это
сделать:  два  движения  гребнем,  легкое  прикосновение  пальцев,   и
какие-то незримые для Гирина дефекты были устранены.
     Давно не испытанная отрада холодком прошла по его спине.  Плавные
и  в  то  же время быстрые движения Симы,  ее гордая осанка и открытый
внимательный и веселый взгляд  -  казалось,  девушка  эта  явилась  из
будущего.  Действительно, Сима не стеснялась и не прятала свою высокую
грудь, стройные ноги и крутые бедра. В свободных и гибких движениях ее
сильное  тело приобретало ту независимость,  без которой подчас трудно
живется женщинам.  Физическая красота девушки сливалась с ее  душевной
сущностью,  растворялась в ней, странным образом теряя свой вызывающий
оттенок.
     Сима надела пальто и берет,  придавший ей мальчишески независимый
вид.  Гирин сразу оценил  преимущества  лица  Симы.  К  такой  головке
средиземноморского  типа,  с мелкими,  твердыми чертами,  большеглазой
из-за правильности профиля,  гордой шеи и высоко поставленных ушей,  с
большим  расстоянием  от  них  до глаз,  пойдет решительно все - любая
прическа,  любая шляпка,  чем и пользуются, например, итальянки... Они
вышли во всегдашнюю людскую толчею Кузнецкого моста.
     Налетевшие порывы ветра разъединяли их,  и  беседа  не  клеилась.
Чтобы  быть  поближе  к  девушке,  Гирин взял ее под руку.  Сима легко
приноровилась к его походке и пошла танцующим широким шагом, с упругим
и  четким ритмом.  Гирину невольно захотелось тоже войти в музыку этой
походки-танца.  Он зашагал,  стараясь ставить и поворачивать  на  ходу
ступню так,  как это делала Сима, оступился и засмеялся. В ответ на ее
безмолвный вопрос Гирин признался в своем смешном поступке.  Сима чуть
покраснела,  нахмурилась и,  к огорчению Гирина,  пошла обычной мелкой
походкой,  какой  женщины  ходят  на  каблуках.  Только  сейчас  Гирин
заметил,   что  ее  маленькие  туфли  -  с  высокими  "гвоздиками"  и,
следовательно,  она несколько меньше ростом,  чем он  думал.  Девушка,
помолчав, сказала:
     - Я всегда так хожу, когда случается радость. Только что смешного
в этом?
     Гирин поспешил уверить Симу,  что ему показался смешным  он  сам.
Она возразила:
     - Хоть бы и вы сами?  Разве не бывало с вами так,  что  все  тело
поет? Тогда невольно идешь, будто танцуешь.
     - А вы любите танцевать? - уклонился Гирин от прямого ответа.
     - Очень. А вы?
     - Ну какой из меня танцор!  Даже смолоду.  От предков и родителей
костяк  мне  достался  тяжелый.  Было  на  что  опираться могучей силе
русского землепашца.  А у меня пропадает зря,  и  не  могу  порхать  в
танце.
     Сима звонко расхохоталась,  откидывая назад голову. Тренированный
глаз  анатома отметил абсолютную правильность ее зубов,  дужки которых
были словно вычерчены циркулем.
     - Такое   категорическое   отрицание?   Боитесь,  что  рок-н-ролл
приглашу танцевать?
     - А вы разве умеете?
     - О каком в газетах пишут,  с  нарочитым  выламыванием,  нет.  Но
можно и рок, и все что угодно станцевать красиво. Иногда так и потянет
на головоломную штуку,  если партнер хорош,  и разойдешься, как ветром
понесет сердце и ноги.
     Гирина слегка уязвили слова "когда партнер хорош", он-то никак не
мог считать себя "хорошим партнером".
     - Это хорошо: ветром понесет сердце и ноги! И верно!
     - Ага, вы доктор и считаете, что верно!
     - Не доктор,  а врач. Доктор - это тот, кто имеет степень доктора
медицины.  По  старинке врачей зовут докторами,  когда заболевают,  из
заискивания, перешедшего в обычай.
     Сима снова  засмеялась.  "Как  веселый  заяц в фильме "Бэмби",  -
подумал Гирин.
     - Человеку  нужно  чередовать  периоды  покоя или неподвижности с
энергичным движением,  и танцы в ритме музыки  имеют  очень  серьезную
физиологическую  основу,  - продолжал Гирин,  - это потребность,  а не
прихоть.  Людей,  не  занятых  физической  работой,  привлекают  танцы
наиболее  неистовые,  а  тяжело работающих - плавные.  Распространение
разных рок-н-роллов,  мамбо и твистов в Европе -  это  закономерность,
результат  роста  городского  населения  и числа молодежи,  не занятой
активным физическим трудом.  Эти танцы  -  явление  почти  социальное.
Впрочем,  ничего  плохого  в  акробатическом  танце  не было бы,  если
избегать гнусного кривлянья.  Вообще-то куда как  лучше  для  молодежи
гимнастика,  особенно художественная для девушек:  какая красота! Сима
улыбнулась, вся засветившись.
     - А   вы   молодец.   Можно  вас  так  назвать?  И  я  рада,  что
познакомилась с вами. Мне казалось, что так и не бывает: я чувствую, а
вы говорите про это, да еще так просто и ясно! И вообще...
     - И вообще?.. - переспросил Гирин.
     - Вообще  с  вами просто.  И хорошо.  А то чаще бывает...  - Сима
умолкла,  смотря перед собой,  и только тонкие морщинки в  уголках  ее
изогнутых губ выдавали память горьких минут.
     Гирин осторожно сжал двумя пальцами ее тонкое запястье.
     - Все понимаю. Но как быть? Живешь среди людей, таких разных и по
большей части худо воспитанных.
     - О  да!  Вы  даже  не подозреваете,  наверное,  как много людей,
мужчин,  считают,  что достаточно нескольких нежных  глупостей,  чтобы
покорить незнакомую девушку,  только что встреченную на улице.  Иногда
так устаешь от этого, особенно летом, когда ходишь...
     - Легко одетая, это ясно. И от себя добавлю: есть немало людей, у
которых красота вызывает неосознанную злобу,  те стремятся оскорбить и
унизить красивую девушку, бросить вслед грубое слово.
     - Как вы все это знаете? Вы ведь не женщина.
     - Зато  психиатрия  -  одна  из  моих любимых наук.  Я как-нибудь
расскажу вам о том,  что руководит поступками людей,  есть  объяснение
почти для всего. Все закономерно.
     - Я буду вам так благодарна!  Но вот  я  и  пришла.  Большое  вам
спасибо. И до встречи у художников.
     - Одну минуту!  - Гирин вырвал листок из записной книжки, написал
свой телефон и протянул девушке. - Мало ли, вдруг случится надобность.
С врачом, тем более с хирургом, знакомство полезно.
     Сима взглянула  на  него искоса и лукаво своими громадными серыми
глазами.
     - А почему вы не спрашиваете моего телефона или адреса?
     - Чтобы вы были свободны - от  меня.  Захотите  -  позвоните  мне
сами, нет так нет. А то я могу не угадать и оказаться навязчивым.
     - А не чересчур ли вы скромны,  проницательный психиатр?  - И она
вдруг коснулась его виска теплой ладонью.
     Ласка была так мгновенна,  что Гирин  потом  спрашивал  себя:  не
показалось ли ему? Сима повернулась и исчезла между неуклюжих бетонных
колонн за воротами школьного сада. Гирин постоял, глядя в пространство
с ясным ощущением драгоценной неповторимости случившегося.  Его буйная
фантазия  представила  судьбу  в  виде  улыбчивой  греческой   богини,
благосклонно  кивнувшей  ему  из  глубины  триумфальной арки,  в какую
превратились железные стандартные ворота.  Гирин  усмехнулся  и  пошел
прочь.  Неисправим!  Сколько раз та же судьба представлялась ему лесом
мрачных тяжелых колонн,  между которыми  витала  тьма,  сгущавшаяся  в
непроницаемый мрак! Эти давящие колонны в беспросветной темноте всегда
служили для  Гирина  образом,  отражавшим  его  собственные  неудачные
поиски,  подобные блужданию между каменными столбами. Но как мало надо
человеку со здоровой психикой и телом:  чуть повеяло ветром надежды на
хорошее,  едва  соприкоснулся  с  прекрасным - и возрождается неуемная
сила искания и творчества,  желание делать что-то хорошее и  полезное,
оказывать людям помощь.  Вот в чем величайшая сила красоты. "Красавица
- это меч, разрубающий жизнь", - гласит древняя японская поговорка. Ей
вторит среднеазиатская загадка: "Что заставляет злого быть самым злым,
доброго - самым добрым,  смелого - самым смелым?" И  ответ  ее  прост:
"Красота!" Понимание этого мы порядком утратили - в нашем разобщении с
природой.
     - Хватит на сегодня! - Гирин выключил энцефалограф. Широкая лента
миллиметровой бумаги,  ползшая  по  столбу  прибора,  замерла.  Перья,
вычерчивавшие  ряды  угловатых  записей  биотоков  от  разных участков
мозга,  прекратили свои колебания.  Лаборантка Вера  нажала  массивный
рычаг и отворила толстую дверь камеры,  изолированной от света, звука,
электрических   колебаний   и   магнитных   влияний,   зачерненной   и
заземленной.    В    глубоком    кресле    сидел   студент-доброволец,
подвергавшийся опыту.  Лаборантка расстегнула пряжку  тугой  резиновой
ленты,  которая  удерживала  на  голове  испытуемого сетку с двадцатью
электродами,  посылавшими  пучок  разноцветных  проводов  через  стену
камеры  в огромный энцефалограф - прибор,  записывающий биотоки мозга.
Студент почесал раздраженную электродами голову,  пригладил  волосы  и
весело вскочил с кресла. Извинившись, он сладко потянулся.
     - Ура!  Закончили.  Признаться,  надоело!  Какой сегодня опыт  по
счету, Верочка?
     - Пятьсот семьдесят четвертый, - отозвалась лаборантка.
     - И сколько будет еще, Иван Родионович?
     - Наверное, до семисот. Как скажет профессор.
     - Признайтесь: вам не осточертело это топтание на месте?
     - Почему  топтание?  Даже   в   отрицательных   данных,   которые
получаются у нас, есть смысл.
     - Так-то так,  - уныло согласился студент. - А все же хотелось бы
чего-то потрясающего,  совсем нового.  И скорого. Ведь столько в нашей
науке возможностей,  непроторенных путей.  И вы,  я вижу, знаете много
такого,  о чем мы даже не получили представления на биофаке.  А должны
выполнять скучную, бескрылую работу, ведь старик наш весь в прошлом!
     - Разве я не говорил вам,  что в науке могут быть два пути - путь
смелых бросков, догадок, с отступлениями, провалами и разочарованиями,
и путь медленного продвижения, когда постепенно нащупывается истина. И
оба полезны,  и один не может обойтись  без  другого.  Без  таких  вот
тяжеловозов  науки,  тянущих  громадный  воз  точных  фактов,  как наш
профессор. Уважайте их, Сережа, это прочные опорные камни!
     - Так-то  так,  -  буркнул  студент.  В углу лаборатории зазвонил
телефон, и лаборантка подала трубку Гирину.
     - Иван  Родионович,  дорогой,  как  хорошо,  что я вас застал,  -
услышал он