сь в статуях, призванных показать
народу идеал женщин Индии,  помочь им,  бывшим и будущим,  понять свою
прелесть и цели своей жизни.
     Десять веков  простояли  эти  солнечные  изваяния  перед  взорами
множества  поколений,  и еще бесконечно долгие годы они будут изумлять
тех,  которые еще придут,  волнуя и возвышая их великолепной  красотой
человека!
     На консолях внутри святилища некогда были восемь статуй апсар, из
которых уцелела только одна. Эта сурасундари глубоко потрясла молодого
художника.  Небесная  танцовщица  была  изваяна  на  узкой   пилястре,
разделявшей две ниши, заполненные скульптурами сардул.
     Сардулы -  мифические  животные,  похожие   на   рогатых   львов,
считались символом Шакти - активной силы природы. Против них сражались
люди,  изображенные под лапами зверей,  ухватившимися  за  их  хвосты.
Другие,  меньшие человеческие фигурки ехали на спинах сардул,  выражая
умение человека покорять силы стихии.
     Как утешение в суровой борьбе,  как обещание радости,  обнаженная
сурасундари,  украшенная лишь пояском,  браслетом и  ожерельем,  реяла
между  чудовищами.  Склонив  голову,  апсара оглядывалась через плечо,
повторяя позу правого зверя,  но в немыслимом извороте по вертикальной
оси тела.  Скульптура была повреждена,  ноги ниже колен совсем отбиты,
и,  несмотря на это,  Даярам не  мог  оторвать  взгляда  от  изваяния,
созданного будто не долотом скульптора, а самой матерью природой.
     Дневной свет,  и без того  скудный  в  темном  святилище,  быстро
угасал.  Рамамурти,  наконец, нашел в себе решимость уйти. На прощание
он осветил карманным фонариком  статую  с  правой  стороны.  Солнечная
красавица  посмотрела  на  него  через  плечо,  как  живая,  маняще  и
уверенно,  а свет фонаря в его дрожавшей от волнения руке игрой  теней
придал  странную  жизнь  ее блестящему телу.  Художник стоял,  думая о
легендарных апсарах с солнечной  кровью,  которые  иногда  становились
возлюбленными  смертных  мужчин  в знак высшей награды за их доблести.
Каменное воплощение такой  апсары  было  перед  ним,  уже  тысячу  лет
стоявшее  в полутьме храма.  Искать больше было нечего,  самое лучшее,
что  создало  древнее  искусство  его  страны,  находилось   тут,   на
расстоянии вытянутой руки.
     И душа Даярама наполнилась благоговейным страхом, будто он своими
мечтами об Анупамсундарте,  поставивший целью создать выдающийся образ
женщины его народа,  совершил  кощунство  перед  мастерами,  сумевшими
давным-давно  сделать  скульптуры  столь  совершенные,  что  его мечты
кажутся заслуживающими лишь жалости!
     Но ощущение  стыда  и неловкости скоро прошло.  Величайшая цель и
мечта искусства - отражение природной мощи человека в красоте  и  силе
его  тела  и  души - неизменно двигала стремлениями художников Древней
Греции и  Древней  Индии.  Но  Индия  жива  и  полна  сил,  и  сейчас,
тысячелетия  спустя  после гибели Греции,  кому же,  как не ей,  нести
факел дальше?  И как хорошо, что большинство живописцев Индии стоит на
верном пути!  А скульпторы... что ж, кому-то придется начинать заново.
Пусть еще в  тени  гигантского  наследия  древнего  искусства.  Пусть!
Чарайвети - вперед, путник!
     Рамамурти сложил руки и поклонился статуе  апсары,  шепча  "анади
чарута"  (вечная красота).  Странный звук,  подобный глубокому вздоху,
послышался  из  темного  прохода  между  двойными  стенами  святилища.
Художник  оглянулся,  но темнота уже стала там непроницаемой.  Даяраму
показалось,  будто легкое движение воздуха пронеслось  к  центральному
залу  мандапы - вероятно,  порыв закатного ветерка.  Рамамурти пошел к
выходу,  спустился по ступеням  и  зашагал  в  деревню.  Он  предпочел
остановиться там, чем в гостинице с ее непрестанной сменой беспокойных
туристов.  Углубленный  в  свои  размышления,   художник   предпочитал
посещать  храмы  рано  утром  или  поздно  вечером,  когда  не было ни
туристов,  ни молящихся.  Для местного населения  количество  огромных
храмов,  предназначенных для столицы когда-то бывшего царства Джахоти,
было непомерно велико.
     Поэтому всегда пустынны были высокие платформы храмов, их ступени
поросли травой,  торчавшей из всех щелей жесткими  пучками,  а  жаркое
безмолвие  обычно сопутствовало художнику в его обходах величественных
строений.
     Даяраму помогало это безлюдье, лишь изредка нарушавшееся группами
туристов,  спешивших обежать храмы и поскорее вернуться к  прохладе  и
ледяному питью в гостинице.
     А для него,  старавшегося понять смысл и язык  древних  изваяний,
молчание  храмов делало их отрешенными от всего,  безвременными,  и он
сам как  будто  погружался  в  прошлое,  проникаясь  духом  безвестных
великих мастеров, принимая всем сердцем созданное ими.
     Мельком взглянув  на   скрытый   невысокими   деревьями   подъезд
гостиницы,  Даярам  увидел несколько автомобилей и еще раз порадовался
своему решению остановиться в  селении.  Он  был  хорошим  ходоком,  и
ежедневные шесть километров ничего для него не значили.

     Глава четвертая. ТОРЖЕСТВО ТИГРА

     Рамамурти отшвырнул  одеяло,  будто  холодная  келья  наполнилась
душным зноем холмов Виндхья. Воспоминания продолжали одолевать его, не
давая  уснуть.  Темная  прорезь  окна  уже  приобрела   предрассветную
четкость очертаний...
     Тот день в Кхаджурахо выдался жарким.  Даже утром  солнце  палило
каменные    площадки,   отражаясь   от   светложелтых   стен   майдапы
Кандарья-Махадева.  Даярам  спустился  по  узкой  боковой  лестнице  к
небольшому павильону между храмами Махадевы и Деви Ягадамба,  стоявших
на общей платформе.  Семь ступеней вели  к  открытому  с  трех  сторон
павильону,   поддерживаемому   двумя  колоннами.  В  павильоне  стояла
странная скульптура - огромный лев, занесший правую лапу над женщиной,
присевшей  передним  на  корточки  и с мольбой или отчаянием поднявшей
лицо и обе руки к нависшей над ней голове чудовища.  Лев,  сделанный в
средневековой  традиции,  круто  изгибал  переднюю  часть  тела и шею,
пружиня задними,  готовыми к прыжку лапами.  Нижняя челюсть разверстой
пасти была отбита,  и вместо нее зияла широкая дыра. Казалось, что лев
раскатисто хохочет над женщиной.
     Небо подернулось  сероватой мглой,  и солнце жгло немилосердно на
гладких каменных плитах,  заливая светом весь портик.  После  прохлады
галереи  храма  Даярам  шел,  щурясь,  и  не  сразу  заметил в портике
женщину,  ставшую на колени перед львом.  Она  застыла,  закинув  лицо
вверх.  Ее  черная  коса  в руку толщиной легла полукольцом на плиту у
цоколя  статуи.  Заслышав  приближающиеся  шаги,   женщина   вскочила,
инстинктивным   движением   прикрыв   лицо  концом  прозрачной  ткани.
Рамамурти приблизился и поклонился, а незнакомка выпрямилась, опираясь
на  левую  лапу  льва.  Художник  прежде  всего увидел огромные глаза,
ощущение  сияющей  глубины  которых  заставило   Даярама   застыть   в
изумлении.  Ошеломленный,  Даярам  старался  соединить отдельные черты
лица женщины,  мгновенно выхватываемые взглядом:  узкие четкие  брови,
прямой,  закругленный и небольшой нос, луком изогнутые губы... пока до
него не дошло,  что  все  лицо  очерчено  предельно  точными  изящными
линиями,  такими  определенными и четкими,  как если бы их вырезали на
металле или твердом дереве.
     Разрез глаз,  линии  век,  очертания  губ,  овал  лица - нигде не
дрогнула рука матери природы! И все же незнакомка не была красавицей в
точном  и  величественном  смысле этого слова,  классической богиней с
крупными чертами лица,  подобной тем,  каких выбирают  для  исполнения
священных  танцев  или главных ролей в исторических фильмах.  Она была
совсем другая и в то  же  время  так  хороша,  что  вызвала  в  чутком
художнике   подобие   электрического  удара.  Никогда  еще  Даярам  не
сталкивался  со  столь  яркой  женственностью,  пламенной  и  смущающе
желанной. Устыдившись, он овладел собой.
     Черное, как ночь,  сари облегало фигуру,  достойную  стать  перед
лучшими изваяниями Кхаджурахо.
     Заметив слабую улыбку незнакомки,  Рамамурти обрел слова привета.
Девушка...  нет,  женщина...  нет,  только  девушка  могла  смотреть и
улыбаться с таким неприкрытым озорством.  Ведь  не  могла  же  она  не
понимать  действия своей ошеломляющей красоты.  Она свободно и весело,
как могут это  делать  магарани,  с  детства  обученные  поведению  на
приемах,  или же артистки,  поклонилась. Она и в самом деле была очень
похожа на Праноти Гхош -  самую  красивую,  с  точки  зрения  Даярама,
киноактрису Индии, только смуглее и гораздо крепче хрупкой бенгалки.
     - Меня зовут Амрита Видьядеви, или чаще - Тиллоттама.
     - Апсара   из  Махабхараты,  -  беспричинно  радуясь,  воскликнул
Рамамурти, - "красавица с просяное зернышко"! Одна из самых прекрасных
легенд великой поэмы.  И...  свидетельствую, что новое воплощение... -
он замялся, окидывая взглядом девушку.
     - Не больше прежнего,  - закончила за него она. - И это печально,
мне всегда хотелось быть высокой. Как все знаменитые красавицы.
     - Кто  вам  сказал  о  знаменитых красавицах!  - воскликнул почти
негодующе Даярам. - Я художник, посвятивший много лет изучению канонов
древности, - он повел рукой к стенам храмов, на которых застыли, будто
в истоме зноя,  чудесные  скульптуры.  -  Везде,  где  они  изваяны  в
естественных размерах,  от Матхуры до Конарака, я находил, что древние
больше всего ценили рост сто шестьдесят сантиметров,  примерно как раз
ваш!
     - Можете поклясться?
     - Клянусь! И клянусь еще, что не говорю просто из лести. Вы в ней
не нуждаетесь, и сами это знаете!
     - Но то,  что вы сказали,  я узнала впервые! И еще узнала, что вы
художник,  много лет посвятивший...  а дальше?  Перейдемте в тень, вам
жарко.
     Даярам, постояв  на  солнце  после   прохлады   храма,   покрылся
капельками пота.  Но девушка,  несмотря на черное сари, смуглоту своей
кожи и массу иссиня-черных волос,  оставалась в палящем зное такой  же
свежей, как будто только что вышла из реки после утреннего купанья.
     На звук  их  голосов  какой-то  человек,   высокий,   мрачный   и
бородатый,   куривший   в   тени   платформы,  заспешил  к  павильону,
внимательно глядя на Тиллоттаму. Она сделала едва заметный жест рукой,
и человек вернулся на прежнее место.
     "Наверное, она  дочь  магараджи,  -  подумал  Даярам,  -  а   это
телохранитель..."
     Они уселись  в  тени,  на  пьедестале  павильона,  и   Тиллоттама
перевела  разговор  на  скульптуры  храма.  Рамамурти,  воодушевленный
красотой собеседницы и  ее  серьезным  интересом,  стал  рассказывать,
увлекся  и  перешел  на свои путешествия,  поиски и стремления создать
Анупамсундарту.  Он вдохновенно говорил о возрождении древнего слияния
человека  и  природы,  красоты,  встающей из сочетания осознанной силы
души и тела.
     Рамамурти говорил  об  идеале женской красоты,  рожденной издавна
Индией  -  страной,  напоенной  плодотворным  зноем  солнца,   влажным
дыханием могучих ветров моря.  Влажная земля рождала неистовое буйство
жизни,  неодолимо стремившейся к солнцу и небу,  быстро расцветавшей и
наливавшейся силой.  Тропическая природа, порождая изобилие растений и
животных,  так же быстро и  беспощадно  убивала  в  убыстренной  смене
поколений,  ускоренном  круговороте  рождений и смертей.  Оттого образ
Парамрати отличается от современного, когда городская жизнь оттолкнула
человека  от  верного  чувства прекрасного,  возникавшего в единении с
природой.
     А в  Древней  Индии  скульпторы  и  живописцы  были едины в своих
стремлениях. Красные фрески пещерных храмов Аджанты с их черноволосыми
узкоглазыми  женщинами,  фрески Танджоры,  скульптуры Матхуры,  Санчи,
Кхаджурахо и Конарака.  На весь мир прославилась  скульптура  якши  из
ступы Санчи - поврежденный изуверами торс женщины,  изваянный в первом
веке до нашей эры.  Он был украден из страны  во  времена  английского
владычества и продан в Бостонский музей в Америке.  В Америку же попал
бюст амазонки - йогини из храма шестидесяти четырех йогиней  в  Мадхья
Прадеш.
     Рамамурти так живо описал эту статую с широко раскинутыми руками,
гордо  поднятой  головой  и  очень  высокой,  словно  рвущейся  вперед
грудью, придавшей всей фигуре ощущение полета,  что Тиллоттама увидела
ее круглое лицо с узкими,  длинными глазами, маленьким полногубым ртом
и знаком огня между четкими бровями...
     Йогиня-ведьма, спутница Кали,  обычно ассоциируется с рыжеволосой
женщиной,  которая берет себе любовников из смертных,  но убивает их в
жертву  черной  Дурге.  Это  очевидный  отголосок каких-то чрезвычайно
древних и темных тантрических обрядов матриархата.
     Даярам рассказывал о великолепной Врикшаке - нимфе дерева, о чете
летящих гандхарвов необыкновенного изящества в  Гвалиорском  музее,  о
статуе  женщины  с  чашей  в музее Бенареса,  принадлежащей матхурской
школе и очень похожей на участницу элевзинских  празднеств  Эллады,  о
древнейших статуях якши в Матхурском музее.
     Даже здесь,  вот там к северу,  есть загадка  -  в  храме  Сурья,
построенном Читрагуптой,  статуя бога в святилище изображена в высоких
сапогах, которые носили только древние пришельцы - арии.
     Заметив взгляд,  брошенный Тиллоттамой на плоские золотые часики,
Даярам сказал:
     - Я  задерживаю  вас,  но  мне  хочется  еще  поделиться  с  вами
впечатлениями о современной картине,  которая перекликается с образами
прошлого.   Ее  создатель  художник  Метхарам  Дхармани.  Это  "Туалет
Парвати" - утреннее  одевание  богини  на  дворе  небольшого  храма  в
прозрачном воздухе на фоне голубовато-серых холмов, таких же, как эти,
- Даярам показал на тонувшие  в  знойной  дымке  горы  Виндхья.  -  На
картине  вдали  снеговые  вершины,  а  в  узких  долинках  у  храма  -
пирамидальные кипарисы. Одинаковая радость разлита в природе и гибких,
прекрасных,  полуобнаженных  телах  Парвати  и  ее  прислужниц.  И вся
картина в ее светлой гамме красок звучит как утешение.
     - О, я почти вижу ее! - воскликнула Тиллоттама.
     - Женщины там очень похожи...  на вас.  Особенно смуглая девушка,
стоящая с подносом справа.
     - Я не видела  картины  и  не  могу  судить,  -  чуть  недовольно
поморщилась Тиллоттама.
     - И не только  на  той  картине.  Здесь  недалеко  есть  изваяние
девушки, которая могла бы быть вашей сестрой.
     - Сестры бывают очень разные,  - Тиллоттама искоса  взглянула  на
художника.
     - Вы не верите?  - Даярам почувствовал легкое  головокружение.  -
Вот он, этот храм, совсем рядом.
     Тиллоттама озабоченно  посмотрела  на  часы,   потом   решительно
повернулась.
     - Пойдемте, только очень быстро! - Она подошла к краю платформы и
сказала несколько слов на урду своему провожатому.
     Тот буркнул что-то и  поплелся  за  молодыми  людьми,  держась  в
некотором отдалении.
     Через несколько минут они стояли в галерее  святилища  Вишванатха
перед статуей сурасундари. Из груди девушки вырвался крик восхищения.
     - Если я правильно поняла ваш рассказ, - сказала Тиллоттама после
продолжительного  молчания,  -  то эта апсара не такая,  как женщины в
Карли.
     - Значит,  вы правильно поняли.  Две тысячи лет назад скульпторы,
стараясь сделать свои идеи понятными для всех,  шли по пути  усиления,
подчеркивания   того,   что  они  считали  прекрасным.  Их  волшебство
заключалось в том, что созданные ими изображения не утратили красоты и
кажутся полными жизни,  а это может быть только при великом мастерстве
и верном понимании.  Смотрите,  ваша сестра живет!  О боги, как вы обе
прекрасны!..   И,  повинуясь  внезапному  порыву,  художник  до  земли
склонился перед Тиллоттамой, отпрянувшей от него в изумлении.
     - Пора идти,  меня ждут. Я очень благодарна вам, муртикар. С вами
оживают древние храмы и прошлое сливается с настоящим.
     - Мы еще не знаем, как много интересного в храмах нашей страны! Я
только прикоснулся к их изучению.  Вот если бы здесь был мой  учитель,
профессор Витаркананда!
     - Странное имя, звучит как псевдоним йога.
     - Это  и  есть псевдоним,  под которым он пишет свои литературные
произведения.
     Она снова взглянула на часы.
     - Но профессора нет с нами, и для меня достаточно ваших познаний.
Мне они кажутся безграничными.
     - Так позвольте...
     Вместо ответа  она  подняла  обе  ладони  перед  собой  и сцепила
указательные пальцы, затем согнула пальцы правой руки, оставив большой
выпрямленным.  Это  были  обычные мудра - жесты рук в танце,  и Даярам
легко прочитал их.
     - Как, вы отказываетесь? - огорченно спросил он.
     - Жест сикхара имеет значение  не  только  отказа,  -  ее  тонкие
пальцы быстро замелькали, два вниз, три наперекрест.
     Художник перестал  понимать  их  смысл.  Тиллоттама  рассмеялась,
склонив голову и блестя своими колдовскими глазами.
     - О мой ученый друг,  оказывается,  есть вещи,  которых и  вы  не
знаете.  А  это  всего лишь знаки влюбленных по нашему древнему канону
любви - Камасутре! Я показала вам, что хоть и трудно, но я буду здесь,
в  сикхаре,  завтра  после  того,  как  солнце станет на западе.  Не я
виновата,  у древних не было точного времени.  Ну, а мы с вами живем в
двадцатом веке и добавим - в пять часов. Хорошо?
     Рамамурти с восторгом согласился  и,  выйдя  на  балкон  галереи,
следил за гибкой фигурой в черном сари, торопливо сбежавшей по боковой
лестнице и скрывшейся за кустами вместе с угрюмым провожатым.
     Даярам едва  дождался  следующего дня.  И опять Амрита-Тиллоттама
была в том же простом черном сари,  и дешевые "народные"  браслеты  из
кусочков  зеркала  ослепительно горели на солнце,  придавая ее гладким
бронзовым рукам почти грозную красоту украшенной звездами богини.  Она
шла  быстро,  даже бежала и чуть запыхалась,  но на этот раз позади не
плелся неприятный телохранитель.
     Они снова   молча   полюбовались   сурасундари.  Даярам  украдкой
переводил взгляд на Амриту.  Дыхание его прерывалось  от  чуть  ли  не
болезненного  впечатления,  производимого  красотой Тиллоттамы.  А она
была иная,  чем вчера,  - веселость,  даже удальство,  прорывавшееся в
словах и движениях, исчезли.
     Рамамурти, чувствуя,  что разговор не идет в том  направлении,  в
каком  бы  ему  хотелось,  снова  принялся  за  рассказ  о храмах и их
загадках.
     Он говорил о фигурах гандхарвов - небесных музыкантов,  изваянных
высоко на стене храма Кайласа в Эллоре в полете,  переданном настолько
точно,  что фигуры действительно кажутся летящими. О диске с кентавром
и нагой наездницей - совершенно  эллинской  скульптуре,  неведомо  как
украсившей  балюстраду балкона в знаменитой ступе Санчи.  Еще об одной
амазонке,  на коне со слоновым хоботом и львиными лапами,  на западном
фасаде храма Муктесвар у священного пруда Бхубанешвара,  в Ориссе, где
по преданию было семь тысяч храмов, а сейчас уцелело лишь 100.
     Об удивительных  лицах  женщин  на  фресках в дравидийских храмах
Бадами около знаменитой деревни Айхолли -  когда-то  столицы  династии
Чалукья,  - круглых,  с длинными голубыми глазами, с очень удлиненными
шеями.  Последнее  по  древнеиндийским  канонам  считалось   признаком
неверности  и  неустойчивости  характера,  а  голубые глаза - дурными,
"кошачьими".  Изображать Парвати в таком стиле могли или еретики,  или
чужие. Но откуда взялись они в сердце Деккана?
     - Я рассказал те немногие загадки,  которые видел сам, - закончил
Рамамурти,  - но сколько еще таких забытых отголосков прошлого.  Через
них мы поймем чувство жизни наших предков.
     - Очень  хорошо  сказано  -  именно чувство жизни,  - согласилась
Тиллоттама,  - а не так,  как обычно - хватаемся за внешнее, за форму,
содержание которой давно умерло,  и приходим к пустой тоске.  Не нужно
так удивляться,  - добавила Амрита с улыбкой,  -  разве  одни  мужчины
имеют право читать Ауробиндо Гхоша?
     - Я вовсе этого не подумал, только