соко открытой шеи.
     Трейзиш смотрел на Тиллоттаму,  сравнивая ее с новой  знакомой  -
итальянкой Сандрой, и раздраженно спросил:
     - Что с тобой? Ты больна? О чем ты думаешь все время?
     Тиллоттама вздрогнула  от  неожиданности.  Ей  показалось,  что в
вопросах Трейзиша прозвучало участие.
     С мольбой  сложив  ладони  и  склонив  голову,  она опустилась на
колени.
     - Отпусти меня,  господин! Ты не раз говорил, что я принесла тебе
гораздо больше денег,  чем ты заплатил  старому  Сохрабу.  Я  не  могу
больше,  я  тоскую.  Пока я на родной земле,  я могу искать утраченную
родину и,  может быть,  моих близких.  Зачем тебе черная танцовщица? Я
вижу,  как ты засматриваешься на прекрасную итальянку, это женщина для
тебя.  Дай мне пойти своим путем,  и я всегда буду помнить  о  тебе  с
благодарностью...
     Трейзиш молчал.
     Она подняла  голову  и  увидела  молчаливую усмешку в его глазах,
которая сказала ей больше слов.  Тиллоттама  встала,  Трейзиш  достал,
сигарету и щелкнул зажигалкой.
     - Каким это своим путем?  В публичный дом? Нет, ты слишком дорога
для этого, - он недобро рассмеялся.
     За стеной сада послышался веселый свист.
     - Ну  вот  твои  итальянские  друзья!  Беги  к  ним,  девочка,  и
перестань думать о глупостях.  Право,  я не хочу тебе ничего  дурного!
Извинись за меня, я уеду сейчас и ночую в Бомбее.

     - Тама, Тама! - звал звонкий голос.
     - Я  тебе  уже  говорил,  Леа,  что  не  надо  звать  ее   Тамой.
Оказывается, это слово означает "желание". Слишком интимно!
     - Не ворчи,  Чезаре, на тебя плохо действует жара! Девушка - само
желание, и ни один стоящий мужчина не может этого отрицать.
     - Отрицать не может, но нельзя кричать об этом на всю улицу!
     - Где нет никого и ничего, кроме пустых особняков.
     - Довольно препирательств,  дети,  - важно сказала Сандра,  - вот
идет  Тиллоттама.  Сейчас  Чезаре  начнет сгибаться,  как фокусник,  и
стрелять уголком левого глаза.  Как комичны  мужчины  перед  красивыми
женщинами!
     - И главное, они сами этого не замечают, - добавила Леа.
     - Довольно,   женщины,   мое  терпение  на  исходе!  -  И  Чезаре
приветствовал Тиллоттаму на  ужасном  английском  языке.  Сандра,  как
всегда, пришла ему на помощь.
     - Сегодня новая картина  -  венгерская,  невесть  как  залетевшая
сюда.  Нас привлекло то, что артистка похожа на Леа. Пойдемте смотреть
на Леа в кино?
     Тиллоттама согласилась,  и  все  четверо  направились по заросшей
жесткой травой улице к центру городка. Здесь Трейзиш не боялся бегства
своей  звезды  и,  доверяя  итальянцам,  иногда  отпускал  ее  с ними.
Тиллоттама, впрочем, не была уверена, что за кустами и в тени домов за
ней не следует соглядатай, и не ошибалась.
     - Если ты будешь в фильме целоваться с другими,  то  я  этого  не
потерплю! - объявил Чезаре.
     - Интересно, что ты сможешь сделать?
     - Стрелять в экран!
     - Из тюбика с краской?
     Итальянцы засмеялись.   Сандра   перевела.   Тиллоттама  печально
улыбнулась.
     - Кстати, насчет тюбика с краской, - сказал Чезаре, - в следующую
поездку в Бомбей я куплю настоящий  кольт.  Какое-то  у  меня  поганое
чувство после наших приключений в Южной Африке. Точно вокруг копошится
нечисть и только ждет случая,  чтобы ты оступился. - Сандра обернулась
к художнику...
     - Знаете,  Чезаре,  и мне кажется,  будто за нами  подсматривают.
Стало неприятно в этом тихом городке.
     - Какие вы оба чувствительные, - рассмеялась Леа, - просто Чезаре
стал капиталистом и боится,  что его ограбят.  Право,  куда лучше было
без денег. Никак я не ждала такой суммы от Каллегари, и представляете,
что это далеко еще не все!
     - Хорошо, я трушу бандитов, а Сандра? - нахмурился Чезаре.
     - Сандра  боится  этого  Трейзиша,  босса Тиллоттамы У нее вообще
слабинка на демонических  мужчин,  вспомните  турецкого  профессора  в
Кейптауне! А Трейзиш как взглянет, так Сандра сразу берет сигарету или
торопится присесть.
     - У  тебя невозможный язык,  Леа,  - рассмеялась Сандра,  - но не
отвлекайте меня от  разговора  с  Тиллоттамой.  Она  почему-то  всегда
печальна.  Вообще за ней видна тень, как была за нами в Африке, что-то
обреченное.  Или мне  это  кажется  потому,  что  она  так  невозможно
красива!
     - По твоей теории о гибели красоты в  столкновении  с  жизнью,  -
вставила Леа,  - но,  право же, она уступает тебе, ты слишком скромна,
Сандра. Я убеждена, что она в европейском платье не имела бы вида. Как
ты думаешь, Чезаре?
     - 40-24-46 при росте 162 по нашему европейскому счету,  или  пять
футов пять дюймов на американский лад, - уверенно заявил Чезаре.
     - Вот видишь, мала!
     - А вы понаторели,  Чезаре,  - неприязненно сказала Сандра,  - на
службе в рекламном агентстве.  Запахло прошедшими  временами  и  духом
Флайяно!
     - Ты слишком болезненно принимаешь все,  что связано с  модельным
фото, Сандра, - заметила Леа, - ничего, пройдет. Но не кажется ли вам,
друзья, что говорить про человека в его присутствии на неизвестном ему
языке нехорошо?
     - Ты права,  как всегда,  Леа!  - И Сандра весь  вечер  старалась
развлечь Тиллоттаму.
     Фильм шел с индийскими титрами,  и итальянцы  ничего  не  поняли,
кроме  сравнительно  простого  психологического  сюжета и хорошей игры
приятных актеров.  Сандра украдкой наблюдала за  Тиллоттамой.  Картина
вызвала  в  ней  смятение.  Тиллоттама видела не так много европейских
фильмов  и  то  в  большинстве  приключения  гангстеров  и  доблестных
полицейских  или  исторические  сверхбоевики о малознакомом ей прошлом
Запада.  Несколько раз она смотрела картины,  в которых путешествующий
инкогнито  миллионер  или  сын  богача  влюблялся  в  простую девушку,
вызволял ее из опасностей и  бедности,  делал  из  нее  великосветскую
даму, великую актрису или просто холеную жену.
     Везде героиням сопутствовало удивительное счастье.  В лапах самых
отвратительных  гангстеров,  в гаремах Востока,  в плену у врагов,  во
власти мерзавцев они ухитрялись сохранить  себя  для  героя,  остаться
целомудренными  и  чистыми.  Это  был явный обман,  Тиллоттама слишком
хорошо знала реальную жизнь.
     Но венгерский фильм показывал обыкновенную судьбу обычной молодой
пары. Здесь люди рассчитывали только на себя, не видели никакой беды в
повседневном   труде,   умели   радоваться   простым  удовольствиям  и
пользовались любовью множества друзей.  О такой жизни и мечтала всегда
Тиллоттама,  а  после встречи с художником Рамамурти ее неопределенные
грезы стали приобретать реальность.  Но судьба сулила  ей  продолжение
жалкой  роли  красивой вещи,  купленной для наслаждения и выставляемой
напоказ за деньги - пусть не непосредственно,  как в ночном клубе, а в
призрачной жизни киноленты, - не все ли равно - этому, она служила.
     В первый же день приезда  в  Кхаджурахо,  бродя  по  храмам,  она
увидела  Даярама  на  карнизе,  в таком рискованном положении,  что ее
сердце невольно забилось в тревоге за незнакомца. Художник был в одной
набедренной повязке,  и она любовалась его стройными ногами,  широкими
плечами  и  прямой,  гордой  осанкой.  Вечером  в  храме   Вишванатха,
заблудившись   в   галереях,  Тиллоттама  увидела  его  перед  статуей
сурасундари.  Он молился ее красоте,  как  иначе  можно  было  назвать
беззаветный порыв восхищения?  Она убежала,  смутившись,  понимая, что
стала свидетельницей очень  интимного.  На  следующий  день,  встретив
Рамамурти  у  льва,  она увидела такое же восхищение в его взгляде.  В
незабываемый час их первой встречи она впервые в  жизни  увидела  себя
глазами  художника,  отразившими  ее красоту.  Она могла бы вдохновить
мужчину на высокий подвиг,  так она поняла  сама,  и  так  ей  говорил
Даярам,  признаваясь  в любви не словами,  а стоявшим за ним чувством.
Она могла бы послужить моделью  для  статуй  и  картин,  подобных  тем
древним  произведениям  искусства,  от которых исходила сила красоты и
любви,  выражая могущество их создателей,  утешающих  людей  на  общем
трудном пути через жизнь.
     С невыразимой грустью  следила  Тиллоттама  за  фильмом.  Веселая
хохотушка-героиня приехала купаться со своим возлюбленным. В красном с
крупными белыми  горошинами  купальном  костюме,  очень  шедшем  к  ее
светлым  волосам  и золотистому загару северянки,  она дразнила своего
милого, пока не была схвачена его сильными руками и поднята на воздух.
Оба беззаботно смеялись,  забыв обо всем на свете. "Насколько свободна
европейская женщина в сравнении с нами,  - думала Тиллоттама, следя за
очаровательной задорной девчонкой,  действительно похожей на маленькую
итальянку Леа,  - она может всю жизнь оставаться детски беззаботной, и
не  мудрено.  Она  надевает такой костюм,  за который меня закидали бы
камнями,  и с полным достоинством принимает восхищение мужчин.  И  это
восхищение другое,  чем у нас, потому что они уже привыкли к открытому
телу женщины и научились видеть в нем красоту,  а не только обозревать
какие-то отдельные его части, возбуждающие похоть. А я в своих фильмах
должна сниматься нагой,  как когда-то "пятые" - неприкасаемые, которые
не  имели  права прикрывать свое тело одеждой и уподобляться тем самым
людям  высших  каст.  Открываться  для  грязных  глаз,  гнусных   глаз
бездельников, ничего не любящих, ни во что не верящих".
     Тиллоттаме до боли сердца  захотелось  увидеть  Даярама,  сказать
ему,  что теперь,  овеянная чувством художника,  она не может так жить
больше.  Даярам исчез - очевидно,  Трейзиш рассказал ему про нее все -
самый верный способ отвратить мужчину. И он ушел навсегда!
     Тиллоттама не  заметила,  как  окончился  фильм,  и  едва  успела
прикрыть  лицо,  чтобы  люди не увидели слез.  Она возвращалась домой,
едва заставляя себя  отвечать  на  шутки  итальянцев.  Те  шли  рядом,
негромко   переговариваясь.  У  виллы  от  забора  отделилась  высокая
сумрачная фигура  Ахмеда.  Он  стал  отпирать  калитку,  и  Тиллоттама
поспешно распрощалась.
     Безмолвная и  одинокая,  Тиллоттама   сидела   на   краю   низкой
оттоманки,   под   пропыленными   бутафорскими  трофеями,  украшавшими
"охотничий" уголок холла.  Рядом,  на стойке красного  дерева,  стояли
отнюдь   не   бутафорские   винтовки   и  ружья  Трейзиша  -  любителя
огнестрельного оружия и ножей. Когда-то он учил ее стрелять для фильма
"Повелительница тугов".
     Медленно, в тихой задумчивости Тиллоттама протянула руку и вынула
из гнезда тяжелую винтовку с заделанным в дерево коротким стволом. Его
вороненый конец с кольцевидной мушкой уставился ей в лицо  неподвижным
взглядом ядовитой змеи.  И, как тогда в Говиндархе, слегка закружилась
голова от острой мгновенной мысли.
     Сердце Тиллоттамы   стеснила  печаль,  такая  глубокая,  что  все
отошло,  сделалось безразличным,  кроме черного отверстия в  вороненом
металле.  "Это,  наверное, будет больно..." - опасливо подумала она. И
тут же мужественная мысль ободрила ее, что больно будет очень недолго.
И кончится навсегда несчастливая жизнь,  все ошибки,  падения,  позор,
тоска по тому,  что не пришло и не может прийти... Тиллоттама положила
винтовку на колени, повернула тугой затвор. Он открылся, тихо щелкнув,
и отошел назад.  Под ним,  точно  зуб  кобры,  показалась  заостренная
головка пули. Неторопливо, действуя точно во сне, она дослала патрон в
ствол.  Затвор щелкнул  громко  и  отрывисто,  словно  предупреждая  о
готовности.  И вдруг в ее умственном зрении возник образ Даярама с его
застенчивой и  восхищенной  улыбкой.  Странное  печальное  оцепенение,
опутавшее Тиллоттаму точно дурман, оборвалось, сердце застучало горячо
и быстро.
     "Ты есть,  ты придешь! - сказала она про себя. - А если нет, то я
пойду искать тебя!  И если убийцы возьмут мою жизнь - пусть. Но я умру
в  пути с ветром свободы в моих волосах,  с росою зари на ногах.  А не
здесь,  в клетке,  спутанная,  как зверь!"  Тиллоттама  выпрямилась  и
подняла голову, поглядев в тьму под высоким потолком. Она успокоилась,
как будто исчезнувший художник и в самом деле обещал ей прийти.
     Приглушенный вскрик заставил девушку обернуться.  Справа, у входа
в  нижний  коридор,  появился  низенький,   толстый   Азан,   человек,
обязанности   которого   были   непонятны   Тиллоттаме.  Что-то  вроде
доверенного секретаря. Азан позвал на помощь, и в двери холла появился
Ахмед.
     Она подняла винтовку.  Ахмед кинулся к ней с оскаленными  зубами.
Тиллоттама  думала  лишь  напугать  его,  но  она  не  имела понятия о
"шнеллере". Чуть-чуть палец притронулся к спуску, как грохнул выстрел.
Ахмед   упал,   а   Азан   дико  завопил,  закрывая  лицо  руками.  От
неожиданности  Тиллоттама  отбросила  оружие,   а   невредимый   Ахмед
подхватил  его  с  приглушенными  проклятиями,  среди  которых девушка
различила только индийское "бхерини" (волчица).
     - Хат джао! Вон! - повелительно крикнула она, вскакивая.
     Обе белые фигуры ретировались с  угрозами  пожаловаться  хозяину.
Тиллоттама расхохоталась и продолжала смеяться, пока не поняла, что не
может остановиться. Засунув в рот конец головной косынки, она побежала
к  себе  наверх,  где  бросилась  на  постель  и  плакала и смеялась в
истерической разрядке после страшного часа ее жизни.

     - Не пора ли нам выбираться отсюда?  - Леа лениво  развалилась  в
кресле на веранде, очень похожей на такую же в доме Трейзиша. - Больше
они ничего не могут сделать.
     - Спасибо и на том, что эти сеансы внушения успокоили тебя и мы с
Сандрой смогли рассказать тебе все, не пугая.
     - И  черная  пропасть  заполнилась,  - кивнула головой Леа,  - но
только как из книги.  Я будто читала об этом и потом представила себе.
Так что объяснения все равно нет!
     - И бог с ним!  Лишь бы ты стала  прежней,  дорогая!  -  Глубокая
нежность в тоне Чезаре растрогала Леа.
     Уже почти три месяца они в Индии.  Сначала они поехали в институт
парапсихологии в Ганганагаре,  изучавший всякие непонятные психические
явления. Но его директора - профессора Банерджи не оказалось. Он был в
России,  в  Москве,  а  в  институте  осталось всего двое сотрудников.
Остальные пять человек разъехались на каникулы с наступлением гарми  -
жаркого времени года.  Итальянцы вернулись в Бомбей и приехали сюда, в
Лонавлу,  в институт йоги, основанный известным свами Кувальянандой. И
здесь  не  нашли разгадки заболеванию Леа,  но успокоительное внушение
помогло ей обрести прежнее  душевное  равновесие.  Чезаре  еще  больше
укрепился  в  убеждении,  что  виной всему была черная корона,  однако
осторожно высказанные им предположения не нашли никакой поддержки ни у
парапсихологов,  ни  у  ученых  Лонавли.  Чезаре  понял,  что  попытки
раскрытия человеческой психологии  "из  самой  себя",  без  наблюдения
природы,   лишили  эти  умозрительные  изыскания  той  прочной  основы
сравнения и эксперимента,  какой обладает пока еще медленно ползущая в
области психологии европейская наука. Художник начал мечтать о встрече
с широкообразованным европейским ученым типа энциклопедистов,  каких с
каждым годом меньше становится на земле.
     - А я знаю,  о чем ты думаешь,  Чезаре!  - воскликнула Леа.  - Ты
вспомнил Ганганагар. Правда?
     Чезаре утвердительно кивнул.
     - Странный  маленький  городок  на  окраине  пустыни,  -  сказала
Сандра. - Немыслимо жаркий уже в мае, с ветрами и пылью.
     - Почему же странный? - хмыкнул Чезаре.
     - Потому,  что в нем есть свое  очарование.  Малолюдье,  близость
пустыни,  вечно шумящий ветер делают Ганганагар каким-то,  ах,  как бы
сказать...
     - Безвременным!
     - Да, вернее, вневременным.
     Сандра сказала:
     - В таких  городках  жили  протоиндийцы  и  подданные  Александра
Македонского.  Наверное,  это  чувство  связи с прошлыми веками и есть
странность города.  У нас в Калабрии или Апулии есть такие  места.  На
мысе  или  плато  над  морем  стоят  развалины античного храма,  всего
шесть-семь колонн, кое-где прикрытых плитами фронтона. Сухая и жесткая
трава  грустно  шелестит  под  ветром,  так же как и тысячи лет назад.
Наедине  с  беспредельным  морем,  облаками,  горячим  светом   солнца
приходит  чувство,  что  все  это  родное,  близкое,  мое.  И  я  сама
принадлежу этой бесконечности  прошлого  и  грядущего,  сошедшихся  на
тонкой  грани,  и  эта грань - я.  Иначе не умею объяснить.  А потом -
пройдешь совсем немного,  и рядом шоссе с бешено  мчащимися  машинами.
Где-то в высоте ревет большой самолет.  Тогда несколько минут смотришь
на все это со стороны,  как будто пришел из другого мира,  и все такое
четкое, запоминающееся, свежее.
     - Сандра,  я знаю это чувство,  -  сказала  Леа,  -  помните,  мы
проехали  Суратгарх,  государственное  хозяйство  на  земле  орошенной
пустыни.  Тракторы будто боевые слоны,  фонтаны водяных брызг из  этих
вертящихся поливалок,  запах свежей зелени! И ведь всего пять лет, как
русские взялись помочь сделать это хозяйство!
     - Да, взяли и отрезали кусок пустыни. И стала земля как сад!
     - Ладно,  переживаний у нас в  этом  путешествии  хватит  на  всю
жизнь. Мы, кажется, начали обсуждать, что делать дальше.
     - Наш практический опекун и босс сахиб Пирелли не велит вдаваться
в лирику,  - рассмеялась Леа,  - давайте о деле. Я здорова, как... как
тигр!
     - Положим - тигрица!
     - Что ж, титул неплох! - Леа, сделав прыжок, оказалась на перилах
веранды.
     - Леа,  сумасшедшая,  - ахнула Сандра, - так недолго грохнуться в
сад!
     - Ничего не случится.  Я всегда славилась мгновенной  реакцией  и
координацией. Чезаре прав: я хищная кошка!
     - Никогда не утверждал этого!
     - Пусть  так!  Но суть в том,  что я здорова и нечего меня больше
таскать по психиатрам,  даже индийским.  Кончено!  Пора  нам  убраться
отсюда, из этого скучнейшего курорта.
     - Согласен,  уедем.  Мы с Сандрой не теряли время даром, особенно
Сандра, она стала знатоком древнего искусства Индии.
     - Обычная для художника склонность  к  преувеличениям,  -  лениво
повернулась  к Чезаре Сандра,  - правда,  я увидела много интересного,
так много,  что поняла,  насколько узко наше историческое образование.
Без  Азии  мы  не  можем  претендовать  на  полноту  понимания истории
человечества и искусства.
     - Чемодан набит исписанными тетрадками,  - улыбнулся Чезаре,  - и
все вам мало. Даже амазонки забыты, кто-то клялся писать о них книгу!
     - Положим,  у  тебя  самого тяжеленная связка альбомов - о тех же
храмах и музеях,  что тетрадки Сандры,  - вступилась за подругу Леа, -
вы отдавали меня на растерзание лекарям, а сами...
     - Не жалуйся,  дорогая,  ты упустила не так уж много.  Но куда же
теперь? Может быть, в Мадрас, этот центр южноиндийской культуры?
     - Хорошо!  - радостно всплеснула руками Леа.  - А оттуда  давайте
поедем в Шантиникетан - Тагоровский университет искусства,  где учат в
тени деревьев парка, как в древности. Плохо только, что будет жарко.
     - Если  устанем,  уедем на север,  мы там еще не были,  хотя бы в
Дели.
     - Что ж, план готов. Только как Сандра? Может быть, она придумает
другое? Почему ты молчишь, ученый искусствовед?
     Сандра полулежала в плетеном кресле, задумчиво глядя на пустынную
и знойную  улицу.  Слова  Чезаре  о  забытых  амазонках  заставили  ее
мысленно перебрать впечатления от пребывания в Индии. Нет, ей повезло.
Если думать о  серьезном  историческом  исследовании  гибели  женского
главенства - матриархата, то нельзя обойтись без древней Индии.
     Важная черта  ее  философии  -  это  признание  активного  начала
женским,  а пассивного - мужским.  Шакти - слово, буквально означающее
энергию,  -  женское  начало,  и  ему  поклонялись  в   образе   Деви,
божественной матери,  Кумари - девушки или Кали - разрушительницы зла.
Сандра видела во многих храмах изображения Кали,  несущейся на битву с
демонами  верхом на львиноподобном чудовище.  И всегда за ней м