е и душе сумел уловить и запомнить художник. Лучшей позы
для статуи нечего было искать!
     Эта внешняя форма слилась с главной,  внутренней идеей Даярама  -
создать  образ  проснувшейся  души,  потянувшейся  к звездам в слитном
усилии всех сил и чувств юного тела.
     Рамамурти смог очень скоро выполнить черновой эскиз статуи.
     Но огромная пропасть лежала между удачей общего плана  скульптуры
и ее завершением.  Тысячи маленьких,  но важных деталей,  недоумений и
загадок стали на его пути.  Вместе с ним одолевала затруднения  и  его
модель,  иногда  с  такой тонкой интуицией тела и чувства,  какие были
недоступны Даяраму.  Тиллоттама увлеклась созданием статуи,  как и  он
сам,  засыпая  тут же в мастерской после многочасовой работы.  Не раз,
когда огорченный неудачей Даярам рано бросал работу, Тиллоттама будила
его,  внезапно  поняв сущность затруднения.  Или же он врывался к ней,
свернувшейся на своей постели с ладонью под щекой в детски мирном сне,
и будил ее,  торопя,  пока не исчезла едва забрезжившая, уловленная за
краешек догадка.
     Время шло,  и,  чем  ближе  к завершению становилась статуя,  тем
больше тревожился Даярам.  Уверенность в  победе,  наполнявшая  его  в
начале  работы,  таяла  с  каждым  днем.  Страх  все сильнее овладевал
художником.
     В окне  показалась  голова  Тиллоттамы.  Она собиралась купаться.
Увидев,  что  Даярам  курит  у  окна,  она  сделала   призывный   жест
по-индийски  пальцами  рук,  держа  ладони от себя.  Даярам выскочил в
окно,  и  оба  спустились  по  травянистому  откосу.  Луна   всходила,
посеребрив океан и легкую завесу туманных испарений,  поднимавшихся от
влажной,  нагретой земли. Берег был безлюден, и размеренный плеск волн
не  нарушал  первобытной тишины.  Ничего больше не было во всем мире -
Тиллоттама,  он и океан. Рамамурти взял ее на руки, вошел с нею в воду
и опустил,  когда набежала волна.  Тиллоттама поплыла. Он плыл рядом с
ней,  чувствуя,  как уходят все сомнения, будто растворяются в океане.
Слишком много рассуждений, зыбких и ускользающих.
     Надо делать,  собрав всего себя,  всю волю.  Таковы были  древние
мастера,  знавшие  главный  секрет  победы - неутолимое и непреклонное
желание творить!
     Но Тиллоттама?  Он  свершит  свой  путь  служения  людям,  создав
Анупамсундарту,  а потом Тиллоттама понесет и дальше  свою  красоту  в
картинах или фильмах - не все ли равно. И его очередь помогать ей, как
сейчас она помогает ему.  Но вместе, вдвоем, пока есть и будет любовь,
мимо   теней   прошлого,  навстречу  всем  невзгодам  и  радостям  или
опасностям будущего!
     Они вышли  на  берег.  Туман  скрыл  дали  и  превратил  берег  в
призрачный  дворец  с  лабиринтом  серебряных   просвечивающих   стен.
Бронзовая  Тиллоттама стояла в этом расплывчатом,  неощутимом мире как
единственная   живая   реальность,   отчеканенная    с    ошеломляющей
достоверностью.  Дыхание его прервалось, когда он увидел ее глаза: они
сияли,  как звезды!  Именно звезды,  только сейчас Даярам понял  смысл
ставшего  избитым  сравнения,  потому  что глубокая даль виделась в их
блеске,  так же как и звезды неба  сразу  отличаются  от  всех  других
огоньков тем, что светят из бездонных глубин пространства.
     Тиллоттама смотрела на Даярама и увидела его таким,  как в первый
раз в храме Кандарья-Махадева.
     - Тама!.. - Он упал на колени.
     Тиллоттама хотела  что-то  сказать  и  задохнулась.  После долгой
тоски,  после ревности Даярама,  отчаяния неосуществленных  стремлений
радость желания потрясла ее до последних глубин ее существа.  Короткие
сдавленные рыдания вырвались у нее.
     Только изредка  в  танцах,  в  моменты  наибольшего  вдохновения,
Тиллоттама  чувствовала  такую  чистую  радость  тела,  и  свет  души.
Привыкшая  к отчужденным,  оценивающим взглядам художника во время его
работы, к холодной замкнутости в мгновения, когда она тянулась к нему,
она  теперь  перенеслась в мир осуществленных грез.  Никогда не думала
Тиллоттама,  что  страсть  может  быть  так  прекрасна,   что   совсем
по-особенному зазвучат душа и тело в объятиях влюбленного,  пламенея и
возвышаясь от его поклонения.
     Апсара Тиллоттама и его живая Тиллоттама стали для Даярама единым
реальным образом той радости и силы,  что люди зовут красотой.  Черные
волосы Тиллоттамы разместились по песку,  щеки пылали,  припухшие губы
шептали слова любви и благодарности.  Преграда,  долго разделявшая их,
казавшаяся крепче железной стены,  развеялась пустым дымом, как только
разгорелось пламя настоящей любви.
     "Это и  есть наша Шораши-Пуджа",  - думала Тиллоттама,  закидывая
руки за голову.
     "Неужели мы  нарушили  наш путь Тантры?" - думал Даярам,  любуясь
ею.
     Туман рассеялся,    море   в   первых   бликах   зари   сделалось
голубовато-серым,  а песок - розовым.  Тело Тиллоттамы на нем казалось
темным, чугунным, изваянным из первозданной материи, глаза - колодцами
тайны,  полоска ровных зубов полуоткрытого рта - блестящей жемчужиной.
Черные  черты  бровей  оттеняли  синеву  вокруг век,  гибкие руки были
скрещены под затылком,  груди высоко поднялись,  а продольная впадинка
посреди  тела  углубилась.  Еще  чище  и чеканнее стали все его линии,
отточенные порывом страсти. Эта новая красота была физически ощутима и
для  нее,  на  миг  подумавшей,  что  лепить  с нее статую надо именно
сейчас.  Даярам сел,  обхватив руками колени. Так, значит, путь Тантры
для  них был не в обрядах Шораши-Пуджа,  открывших друг другу их тела,
но не сблизивших?  Они сроднились на  пути  совместного  творчества  в
жизни, пронизанной любовью и сдержанной страстью.
     Им теперь не были страшны терзания "нижней" души -  близость  шла
не  через  первобытную  тьму,  а  по  светлому  лезвию  ножа над всеми
пропастями сердца,  поднималась торжествующим цветком любви над темным
и могучим естеством Земли.
     На художника будто повеяло дыханием безбрежного океана  вечности.
Он  понял,  что  в  этой  безвременной  дали - только любовь и знание,
только радостное и доброе, только чистое и светлое.
     Все остальное  не  уносится  вперед,  продолжаясь  в вечности,  а
осаждается в лоне мутной жизни,  как в  темных,  полных  тлена,  тихих
заливах моря.
     Миллионы лет,  кальпу за  кальпой,  океан  слепой,  бессмысленной
жизни  плещется  по  лицу Земли и бог знает еще скольких миров.  Сотни
тысяч  лет  существования  полузверей-полулюдей   продолжалось   немое
кипение страстей и темных мыслей,  без возврата назад, без восхождения
ввысь и вперед.  Так и шли -  не  связанные  с  прошлым,  не  думая  о
будущем,  исчезая в настоящем, как листок в порыве ветра. Но надо было
совладать с тьмой в душе, пробиться сквозь нее, как это пришлось и ему
в новую эпоху могущества человека, все еще находящегося в плену старой
злобы.
     Путь Тантры   для   Даярама  оказался  в  точности  подобным  его
творческому пути в создании Анупамсундарты.  Так и должно быть! Тама -
такая  же!  Все  понимает,  чувствует,  часто опережая его своим более
близким к матери природе и более тонким сознанием древней  дравидийки,
мудрой, проницательной, полной темного огня первозданных сил... "Боги,
как я люблю ее!"
     Солнце выплыло из океана внезапно и радостно, расстелив свои лучи
по гребешкам плоских волн. Тиллоттама и Даярам оказались на виду всего
мира,  под  высоко  вознесшимся голубым небосводом.  Но им нечего было
прятать от себя и других,  скрывать то новое,  что полностью завладело
ими. Не торопясь они вернулись в дом.
     Они работали дни и ночи напролет, едва уделяя время на сон и еду.
Тиллоттама с радостным нетерпением смотрела на свою копию.
     Это была она и не она - Даярам вещим чутьем соединил  в  ее  теле
совершенство плоти с одухотворенной мыслью.
     Дни шли.  Даярам почти не ел,  не спал,  весь горя  вдохновением,
которое  иногда  переходило  в  опасный  экстаз,  подобный тем,  каких
достигают йоги и садху.
     В тревоге за Даярама Тиллоттама забыла собственную усталость. Она
упрашивала его остановить работу,  передохнуть хоть несколько дней, но
вызвала лишь взрыв раздражения.
     Даярам чувствовал,  что дал все,  что мог взять  от  своего  ума,
сердца, любви и рук.
     Странное чувство возникло у Тиллоттамы.  Статуя  была  не  такой,
какой она представляла ее себе, мечтая, что когда-нибудь встанет перед
законченным образом  Анупамсундарты.  Мгновение  пришло.  Статуя  была
великолепна,  но,  глядя на нее, она не испытывала радости. Тиллоттама
еще не понимала,  что, участвуя в создании тончайших подробностей, она
утратила ощущение цельности.
     Даярам тоже  был  недоволен.  Часами  он  подправлял  что-то   не
заметное  ничьему  другому  взгляду.  Он  тревожился  и бессознательно
откладывал окончание статуи,  словно боясь признаться в своей неудаче,
в  том,  что  больше  он  ничего  не  может.  И  все  же мгновение это
наступило.
     Художник стоял,  всматриваясь  в  каждую  морщинку  сырой  глины.
Тиллоттама следила  за  ним  затаив  дыхание,  не  смея  шевельнуться.
Жестокая  тревога  отразилась  на  лице  Даярама.  Он  отступил назад,
вздохнул и сказал:
     - Хатам!  (Конец!) Я вижу много ошибок, но больше ничего не могу.
Не вышло так, как я мечтал, как задумывал. Пусть, все равно! - С этими
словами  он шагнул к ящику,  на котором сидела Тиллоттама,  протянул к
ней руки и без чувств рухнул к ее ногам.
     В ужасе  она  вскочила,  нагнулась,  пытаясь  поднять его тяжелое
тело.  И вдруг у ней глаза заволоклись красным пламенем,  и она  упала
рядом к подножию изображенья,  торжествующего в своей красоте,  силе и
жизни.
     Молчание в студии привлекло служанку,  которая с воплем понеслась
за доктором,  жившим по соседству,  и, по счастью, в этот утренний час
застала его дома.
     - Что же это вы?  - сурово журил их старый врач.  -  Сильны,  как
тигр  с  тигрицей,  а  довели себя до такого состояния!  Немного вина,
усиленное питание и три  дня  в  постели,  только  врозь,  врозь!  Вот
снотворное!
     Насмешливая искорка загорелась во взгляде  Даярама,  устремленном
на Тиллоттаму.  Сообразив,  чему приписывает врач их недомогание,  она
вся застилась краской и закрыла лицо руками, вздрагивая от сдержанного
смеха.  Врач,  поворчав и посмотрев на нее неодобрительно ушел. Даярам
вскочил  и  принялся  обертывать   статую   мокрыми   тряпками.   Едва
справившись  с  работой,  он  вынужден  был  лечь  от  нового приступа
слабости.

     Бледными и  похудевшими  застал  обоих  русский  геолог  Ивернев,
опасавшийся неладного в молчании Даярама.
     Рамамурти, вспоминая  свой   тогдашний   полет   в   неизвестное,
совместную  прогулку и полный доверия разговор,  бесконечно радовался,
глядя на тонкое,  покрывшееся  светло-красным  загаром  лицо  геолога,
слыша его задумчивую английскую речь с растянутыми,  как в речитативе,
словами и особенным  раскатистым  "рр".  Ветер,  врывавшийся  в  окно,
трепал его мягкие, выгоревшие до льняного цвета волосы, сдувал пепел с
длинной русской папиросы.  Радостная улыбка озаряла его лицо. Художник
подумал,  что  так  открыто и светло может улыбаться лишь голубоглазый
северный человек.  В улыбке детей юга всегда остается  нечто  скрытое.
Может быть, это лишь кажется от непроницаемой темноты глаз?
     Ивернев встал, с волнением прошелся по комнате, снова улыбнулся.
     - Ну  а  теперь  покажите  мне похищенную.  Можно?
     Даярам позвал Тиллоттаму,  надевшую свое черное сари и стеклянные
браслеты  индийской крестьянки.  Геолог застыл на несколько мгновений,
провел рукой по глазам и негромко рассмеялся.  На  вопрошающий  взгляд
художника он сдержанно сказал:
     - Разве апсары нуждались в комплиментах? А вы, госпожа Видьядеви,
конечно, апсара! Тиллоттама, можно и мне называть вас так?
     Тиллоттама, по-европейски  открывшая  лицо  восхищенному  взгляду
гостя, застенчиво поклонилась по-индийски, сложив ладони.
     - Вот они где скрываются! - послышался в окно звонкий голос Леа.
     Тиллоттама радостно выбежала навстречу,  увидела Сандру,  Чезаре,
худого,  с ввалившимися глазами, который шел рядом с краснолицым седым
человеком в морской форме.
     - А мы уж думали,  не напали ли  на  вас  соратники  Трейзиша!  -
сказал   Чезаре.   -   Встревожились   и  решили  навестить.  Куда  вы
провалились?
     - Работали,   -   виновато   улыбнулся   Рамамурти  и  познакомил
итальянцев с русском геологом.
     Леа немедленно  уселась  рядом,  с  намерением  дать  волю своему
жадному любопытству.
     - Что  же  вы наработали?  - спросил Чезаре,  глядя на закутанную
статую.  - Надо показать.  Хоть я и рекламный живописец -  все  же  мы
коллеги.
     Даярам резко встал,  побледнел и дрожащими руками снял покрывало.
Воцарилась тишина.  Леа замерла,  приоткрыв рот, и художник с огромным
облегчением понял, что создал незаурядное творение искусства.
     Он отдернул  занавеску,  и лучи солнца заиграли на влажной глине,
как  на  живой  коже  Тиллоттамы.  Будто  валакхильи  -  гномы  солнца
опустились с неба и забегали по статуе,  сверкая, смеясь и забавляясь.
Под их веселым огнем волшебная  тонкость  работы  художника  заставила
струиться  живыми  линиями  тело  небесной  подруги  смертных  людей -
апсары.
     Юная женщина  изогнулась в смелом порыве,  придерживая на затылке
тяжелые  косы,  отстраняясь  рукой  от   земли.   Сильными   пружинами
выпрямились ноги,  поднимая амфору крутых - широких бедер.  Выше этого
средоточия женской силы тонкий торс отклонялся назад,  подставляя небу
и  солнцу  полусферы  высоких грудей.  И еще ступенью стремления вверх
была высокая сильная шея,  прямо державшая  гордую  голову.  Озаренное
любовью и мыслью,  лицо хранило где-то в очертаниях век,  бровей и губ
мечтательную печаль раздумья.
     Тиллоттама смотрела на статую, будто впервые увидев ее.
     Чезаре посмотрел на индийского собрата почти с испугом.
     - Будь  я  проклят  десять тысяч раз!  - И пылкий итальянец обнял
индийца.
     Все заговорили  сразу.  Студия  наполнилась  шумом  итальянской и
английской  речи.  Тиллоттама  выбежала,  украдкой  бросив  взгляд  на
русского.  Тот сидел, свободно облокотясь на столик, повернув голову к
статуе.
     - Что же вы думаете делать дальше,  Даярам? Отливать в бронзе или
высекать в камне? - спросил Ивернев.
     - Не  знаю,  -  откровенно признался художник.  - Мне бы хотелось
высечь ее из  декканского  базальта,  того  же,  из  которого  созданы
древние скульптуры Карли и Эллоры,  но боюсь, что у меня недостанет на
это сил и времени.  К несчастью,  поддаваясь порыву,  я сделал  статую
здесь,  а  не в Дели,  где хочу жить постоянно.  Можно бы для скорости
обработать камень копировальной машиной и потом уж довести,  но  долго
искать материал и... нужны деньги. По той же причине не могу отлить ее
в особом бронзовом  сплаве  с  добавкой  серебра  и  кадмия,  открытом
мастерами  древности.  Он  не дает усадки,  точно воспроизводит форму,
стоек, тверд и обладает цветом кожи Тиллоттамы. Но, может быть, наберу
в долг на обычную бронзу.
     Дымок сигарет тянулся в окно,  и все смотрели  на  погрустневшего
индийца,  не  отводившего  глаз  от  своего  творения.  Первым нарушил
молчание русский геолог:
     - Даярам,  выслушайте меня внимательно! Я здесь получаю от вашего
правительства большие деньги. Вы знаете, что я не любитель приобретать
вещи,  что я одинок.  Подождите!  - Тон русского стал повелительным. -
Следовательно,  возможность внести некоторую сумму  для  вашей  статуи
будет,  для меня приятным даром вашей стране, которую я очень полюбил.
Чек на две тысячи долларов я сейчас выпишу.  Нет,  вы не имеете  права
отказываться.  Дело  идет  о  судьбе произведения,  оно не принадлежит
более вам.  Я понимаю,  что вы найдете деньги и  здесь,  но  -  время!
Нельзя   рисковать!  Примите  же  это  от  русского,  как  знак  общих
стремлений и общих чувств.
     - Нет,  позвольте, вы быстрее думаете, чем мы! - вмешался Чезаре.
- Поверьте,  что я тоже собирался сделать такое же предложение.  Я был
до  самого последнего времени нищим художником.  Кому уж,  как не мне,
Даярам, понимать вас! Случайность дала мне порядочную сумму денег. Нам
всем  -  Леа,  мне,  Сандре  - благодаря нашему дорогому капитану.  Вы
должны принять деньги и от нас.
     Мучительное колебание отразилось на лице Даярама.
     - Ну,  вот и отлично!  - примирительно сказал русский.  -  Вносим
вдвоем  в знак общей дружбы и единства высшего искусства во всем мире.
Прошу поверить,  что  если  бы  господин  Рамамурти  создал  не  Красу
Ненаглядную,  а  какой-нибудь  абстрактный  шедевр,  то я бы не дал ни
копейки при всей моей симпатии к Тиллоттаме и Даяраму!
     Чезаре остро  взглянул  на  геолога,  но  тот  уже  склонился над
чековой книжкой.
     - Значит, по две тысячи, и пусть апсара Тиллоттама будет отлита в
том древнем сплаве,  который создали металлурги  Виджаянагара!  Много?
Ну, если останется, то вернете мне и господину Пирелли. Но помните еще
о перевозке! Вот чек!
     - А вы знаете виджаянагарский сплав? - воскликнул Рамамурти.
     - Плохим бы я был геологом,  если бы не  изучил  историю  техники
страны,  в  которую  меня пригласили работать!  Древние индийцы вообще
были мастерами по части металлов.
     - И вы знаете вообще все сплавы? - заинтересовался Чезаре.
     - Ну,  не все, конечно, - улыбнулся русский. - Мало ли их во всем
мире!
     - Нет, я имею в виду металлы, применявшиеся в древности.
     - Тут  я кое-что изучал.  Но почти каждый год археологи открывают
что-либо новое. Оказывается, древние металлурги делали самые различные
добавки в сплавы,  или,  как мы их называем,  присадки.  Может быть, и
такие,  которых мы еще не знаем.  Ведь чтобы найти и разгадать тот или
другой  секрет  древности,  надо  самим стать на тот же или еще высший
уровень знаний.
     - Разве мы до сих пор не превзошли древность? - спросила Сандра.
     - Смотря в чем!  Пути древности  не  наши  пути,  и  многого  они
достигли, так сказать, обходным движением. Если хотите пример - бритвы
из "черной бронзы",  особого сплава с редкими  металлами,  обладающего
твердостью,  близкой  к  вольфрамовой  стали,  из  микенских раскопок,
сделанные мастерами три тысячи лет назад.  Или поднятый со дна моря, с
погибшего  корабля,  меч из сплава,  в составе которого есть ванадий и
марганец.
     - Боже,  как интересно!  Я не знала!  - воскликнула Сандра. - Вот
вам подводные находки...  - Она осеклась от предостерегающего  взгляда
капитана.
     Но Чезаре преисполнился доверия к русскому.  Человек, бескорыстно
отдающий свои деньги на произведение искусства чужой страны, не мог не
быть хорошим человеком.  Это не поза,  зачем ему случайно  встреченные
итальянцы  или  не  обладающий  ни  влиянием,  ни богатством индийский
художник?
     - Из  чего  может  быть  черный сплав,  который мог лежать в море
тысячи лет  и  не  подвергнуться  никакому  разрушению?  -  решительно
спросил Чезаре.
     - Как я могу сказать?  Смотря что из него было сделано.  Возьмите
известную  железную  колонну  в Дели,  воздвигнутую полторы тысячи лет
назад,  в  царствование  Кумарагупты,  из  черного,  не   поддающегося
ржавлению  железа.  Ее  размеры  - восьмиметровая высота и вес в шесть
тонн - сами по себе свидетельство немалого искусства,  не говоря уже о
металле. Может быть, ваш черный металл - просто такое вот железо?
     Чезаре решился и рассказал Иверневу о черной короне.
     Все заметили необычайное волнение русского геолога.
     - Так вы те самые  итальянцы!  -  воскликнул  он,  едва  художник
остановился перевести дух.  - Вот так совпадение!  Тогда и у меня есть
кое-что для вас интересное!
     Как ни  коротко  было  сообщение  Ивернева  о памятном вечере его
помолвки в далеком Ленинграде,  он едва смог досказать его  до  конца,
засыпанный  вопросами  итальянцев.  Поднявшийся ажиотаж в конце концов
остановила Сандра.
     - Значит, сущес