оторые по старинной
пословице облегчают  печаль  сердца:  чистая  вода,  зеленая  трава  и
прекрасные женщины".
     Они переехали  разделяющую  город  быструю  и   прохладную   реку
Джхелум,  недалеко от кубической, с острым шпилем мечети Шах-и-Хамада,
построенной из дерева без единого гвоздя.  По отличному  шоссе  машина
обогнула гору "Трон Соломона" - двойной конус, заградивший южный конец
озера Дал.  Ивернев и Даярам объехали это пятимильное озеро по шоссе с
востока,  чтобы взглянуть на пресловутые сады могольских императоров -
Нишат и Шалимар.  Особенно  славился  Шалимар,  созданный  по  приказу
одного  из  выдающихся могольских владык,  Джахангира,  соединившего в
себе,  как нередко случается,  свирепого властителя и сентиментального
поклонника тишины,  цветов и женщин. По легенде, даже на смертном одре
на вопрос придворных,  чего  бы  желал  император,  Джахангир  ответил
только: "Кашмир!"
     Шалимар с его зелеными лужайками, тенистыми деревьями, бассейнами
и   ступенчатыми   водопадами   на  фоне  синих,  покрытых  лесом  гор
разочаровал Даярама. Может быть, потому, что он слишком часто встречал
упоминания  о  его  несравненной  красоте и создал в воображении нечто
смутное и необычайное.  А прелесть Шалимара оказалась очень похожей на
другие знаменитые парки его родины.
     Объехав озеро Дал,  они снова углубились в город,  по шоссе между
двумя  озерами,  оставив  к  северу  холм  с  крепостью  Хари  Парбат,
переехали снова Джхелум и направились по шоссе на  запад.  Проехав  от
города   миль   шесть,   шофер   остановился  у  третьего  озера,  где
разветвлялось шоссе,  обернулся и вопросительно посмотрел на Ивернева.
Геолог  молча показал на левую дорогу,  сикх удовлетворенно кивнул,  и
машина резво пошла на пологий подъем вдоль  небольшой,  очень  быстрой
речки с прозрачной зеленой водой.
     Даярам понял, что они едут прямо к подножию хребта Пир-Панджал, и
только  собрался  спросить  - куда,  как русский с немного застенчивой
мальчишеской улыбкой объяснил,  что он не  мог  удержаться,  чтобы  не
посмотреть на Гульмарг.  Расположенный у самого подножия горы Афарват,
Гульмарг был построен англичанами,  изнывавшими от зноя  на  индийских
равнинах,  как  высокогорный прохладный поселок для вакаций.  С уходом
англичан городок опустел. Комфортабельные трехэтажные отели и особняки
стояли  пустыми,  и  скот  горцев  пасся на прогулочных,  очищенных от
камней лужайках.
     - Я  всей  душой  люблю высокогорные,  но не дикие,  а устроенные
человеком места,  - говорил Ивернев,  - и потом - есть особая грустная
прелесть  во  временно  покинутых,  а не просто брошенных поселках.  Я
очень люблю бродить осенью - это  у  нас  на  севере  время  засыпания
природы  перед холодами зимы - по дачным местам Карельского перешейка.
Большая зона отдыха около моего  родного  Ленинграда  осенью  пустеет,
красивые  санатории и дачи безлюдны,  и в этом есть какой-то особенный
покой.  Он во всем - в холодном дожде и в  полете  опадающих  багряных
листьев, в шуме приморского ветра под соснами. Но это не пустыня - под
ногами асфальтовые дорожки,  по шоссе мчатся машины и в  часе  езды  -
огромный,  полный  людей город...  Но вам вряд ли интересны эти личные
ощущения,  и я виноват,  что не  предупредил  вас  об  этой  небольшой
поездке, может быть, вы предпочли бы город? Мы скоро вернемся!
     - Вы сильно ошибаетесь.  Мне очень  интересна  и  поездка  и  наш
разговор,  - возразил Даярам и,  поколебавшись, спросил: - Вы пережили
недавнюю тяжелую утрату?
     - Что вас заставило так думать? - удивился русский.
     - Даже не знаю.  Что-то в выражении глаз, какие-то слова и теперь
- вот это желание грустного одиночества. Индиец поступил бы так же, но
мне казалось,  что европеец стал бы лечить  душевную  рану  постоянным
пребыванием на людях,  шумной музыкой,  выпивкой.  Или,  может быть, я
составил неверное представление о европейцах?
     - Мне думается,  что есть разные европейцы и индийцы. С вами тоже
что-то случилось, и вы бежали в тибетский монастырь?
     - Да,  началось с физических ран, с болезни и слабости, а потом я
пробовал уйти от себя.
     - Не удалось?
     - Конечно. Но теперь я другой!
     - Значит, вы не считаете грустное одиночество слабостью?
     - Нет,  до тех пор,  пока вы  собираетесь  с  мыслями  и  силами,
обдумываете,  как быть дальше после случившегося.  Если же думать, что
это навсегда,  тогда вы ослабели.  Я стал понимать это после испытания
тьмой.
     - Испытание тьмой?  Что это?  - Русский достал  странные  длинные
папиросы с черным всадником на твердой коробке,  предложил Рамамурти и
шоферу.  Даярам отказался,  а сикх осторожно принял свою  и,  закурив,
впервые улыбнулся,  поддаваясь дружеской,  почти нежной внимательности
геолога из дальней северной страны.
     Художник вдруг  проникся  таким  доверием  к  Иверневу,  что стал
рассказывать свою горькую историю.  Дорога ухудшилась - дожди порядком
размыли  шоссе,  и  машину сильно трясло,  кренило на объездах рытвин.
Русский,  не обращая внимания на неудобства пути, не отрываясь, слушал
Даярама, иногда поджигая гасшую папиросу.
     - Удачи вам! От всего сердца! - сказал геолог, кладя свою руку на
пальцы  Даярама и крепко пожимая их.  - И благодарю вас.  Ваша история
так удивительна,  что мне казалось, будто дело идет совсем не о вас, а
о каком-то особом человеке...  может быть, герое кинофильма или скорее
старинной легенды!  Хотел бы я быть на вашем месте! - Ивернев замолчал
и стал закуривать новую папиросу.
     - На моем месте? - искренне изумился художник.
     - Конечно же!  У вас ясная цель,  твердое решение, прямая борьба.
Вы можете биться за свою утраченную любимую,  знаете,  где  найти  ее,
куда вести.
     - А вы не можете?
     - Не могу, ничего не знаю, и нет возможности узнать!
     - Какая-нибудь,  хотя  малая,  возможность  всегда  есть.  Только
принять решение и стойко держаться, - возразил Даярам.
     Они миновали Тангмарг,  поднявшись  на  семь  с  половиной  тысяч
футов.  Дорога  становилась все более размытой,  и после четверти часа
яростной  борьбы  с  ней  шофер  остановил  машину,  показав   широким
приглашающим жестом,  что дальше пассажирам придется следовать пешком.
Они торопливо двинулись,  чтобы пройти оставшиеся две мили и подняться
еще на четыреста метров.
     Даярам и русский пошли по пологому подъему,  пользуясь  тропинкой
для  лошадей,  проложенной  рядом  с дорогой,  превратившейся в желоб,
усеянный камнями.  Они успели отъехать на  уровень  первых  предгорий,
покрытых  лесом.  Исполинские  серебристые  ели Гималаев до семидесяти
метров высотой,  стройные как  свечи,  стояли  здесь  в  прозрачнейшем
воздухе наедине с голубым небосводом.  Мощные,  в три обхвата, деревья
вздымали в глубину неба  несчетное  число  ярусов  коротких  ветвей  с
темной  хвоей.  Люди  казались  карликами  у  подножия этих гигантских
деревьев.  Иверневу,  привыкшему  к  небольшой  высоте  деревьев   его
северной родины,  лес показался перенесенным из далеких эпох, когда на
земле обитали гигантские животные.  Он поделился своим впечатленьем  с
Даярамом. Индиец грустно вздохнул.
     - Это и в самом деле древние леса,  уцелевшие от прошлых  времен.
Старший  брат  моей  матери  - лесничий,  и от него я знаю,  что после
вырубки эти леса не возобновляются.  Во всяком случае,  такие  гиганты
больше не вырастут.  Что-то теряется в их жизненном окружении,  так же
как у секвой в Америке.
     - Или  кедров  у  нас  в Сибири!  Кстати,  своей темной хвоей они
сильно напоминают мне кедры - так называется у нас сибирская сосна. По
стройности  гималайские ели похожи на наши тянь-шаньские,  но хвоя тех
светлее и размер вдвое меньше!  Как же здесь хорошо!  Сам  становишься
гораздо  лучше,  -  задумчиво  сказал  геолог,  набирая  полную  грудь
воздуха.  - Нас,  северян,  донимает индийская жара. Завтра мы будем в
Дели, где все совсем другое, а мне еще дальше на юг.
     - На юг? Не будет нескромным спросить - куда?
     - В Мадрас, там база экспедиции, в которой я работаю.
     - В Мадрас!  Но я  ведь  тоже  буду  там  через  несколько  дней.
Необходимо   найти  родных  Тиллоттамы  и  восстановить  ее  индийское
подданство. Начинать надо с Мадраса - это единственный ключ.
     - Понимаю.  Может быть,  вы дадите мне знать,  чем кончилось ваше
смелое намерение, которому я так желаю успеха. Поверьте, это не пустое
любопытство.
     - Где найти вас в Мадрасе? - Русский достал из бумажника визитную
карточку.
     - Здесь все: и телефон и адрес. Рояпетта, недалеко от Маунт-Род.
     - Благодарю.  Вы скоро узнаете...  или не узнаете ничего, и тогда
поймете, что я потерпел неудачу.
     - Мне почему-то кажется, что будет удача. Может быть, из-за того,
что в вас есть та железная решимость, которая обеспечивает успех.
     Зеленая поляна Гульмарга,  окаймленная темными,  почти черными от
густых  еловых  лесов  холмами,  обдувалась  холодноватым  ветром   со
скалистых  круч.  Над  синей ступенью гор поднимались еще две ступени,
покрытые снегом вплоть до ледяного острого гребня хребта Пир-Панджал.
     Ряды деревянных  домов,  отелей  и  магазинов  выстроились  вдоль
улицы,  на которой  не  встретилось  ни  одной  живой  души,  точно  в
заколдованном  замке.  Жалобно  скрипели  и  хлопали на ветру ставни и
кем-то  приоткрытые  двери,  усиливая  впечатление   заброшенности   и
одиночества.
     Вернувшись из Гульмарга,  они вместе пообедали, потом катались на
шикара  -  лодочном такси по каналам и озеру Дал,  уставленному рядами
плавучих гостиниц и сдаваемых внаем  барж-особняков.  Расстались  лишь
поздно вечером.
     Даярам, усталый от множества впечатлений,  долго не  мог  уснуть,
переживая  и  перебирая  в памяти день,  проведенный в обществе нового
знакомого,  казалось  бы  такого  чужого  и  в  то  же   время   столь
дружественно близкого, каким редко бывает и родственник.
     Художник по обыкновению лежал с закрытыми  глазами,  и  мысленные
картины виденного проходили перед ним, как на медленной киноленте.
     Веселые скопления  домиков,  теснящихся   один   над   другим   в
предгорных  поселках,  среди поросших соснами холмов.  Сам город с его
рекой, каналами и спокойными озерами, с трехэтажными каменными домами,
в  которых  не  найдется  и  нескольких  окон,  расположенных на одном
уровне,  с крышами из утрамбованной глины,  поросшими травой и нередко
кустарником.  Высокие  стены  каналов  из  грубой  каменной  кладки  и
нависающие над ними выступы домов,  подпертые до ужаса  непрочными  на
вид деревянными укосинами. Веселые мальчишки, плавающие по каналу Мар,
среди  лодок  и  выбрасываемого  из  домов  мусора.  Сады,  обнесенные
вдающимися в реку стенами,  плавучие огороды на озерах,  выращенные на
плотах из тростника,  дерна и водорослей, заякоренных воткнутыми в дно
шестами.
     Пестрые базары с толпами торговцев,  бесстрастно сидящих у  своих
товаров,  и покупателей, ничего не покупающих. Везде и всюду, как и по
всей Индии,  нищие  калеки,  нахальные  мальчишки,  грязные  цыганские
девчонки с правильными,  красивыми личиками и огромными глазами. Суета
и нищета рядом с простотой  и  величием.  Сверкающие  снега,  холодные
чистые  озера  -  и узкие улочки с вонью и грязью.  Здесь,  в чудесной
долине,  окруженной всем великолепием горных хребтов,  лугов и  лесов,
эти обычные контрасты родины Даярама выступали резче.  Или он сам стал
более зорким?
     Бесчисленные лодки  торговцев плавали по озерам и каналам.  В них
под холщовым навесом восседали важные или,  наоборот,  подобострастные
люди, покуривая хуки - разновидность восточного кальяна. Они продавали
все - от шапок и вышивок до  устрашающего  вида  ножей  и  пистолетов.
Великолепны  были лодки,  заваленные цветами.  Пышные,  свежие букеты,
ярко-красные,  желтые,  синие,  лежали плотной пахучей грудой по  всей
длине узкой посудины.
     Новый русский  друг  удивил  Даярама,  привыкшего  к  тому,   что
европейцы  с  жадным  интересом  устремляются  на базары и в магазины,
стараясь накупить как можно больше.  Ивернев с любопытством смотрел на
замечательные  вышивки,  ковры,  чеканные  кувшины,  резные деревянные
изделия,  которыми так  славится  Сринагар,  но  его  интерес  был  не
большим,  чем ко всем другим особенностям жизни города.  Геолог ничего
не купил и  в  то  же  время,  как  заметил  Даярам,  не  стеснялся  в
средствах,  если  дело касалось поездки на автомобиле или лодке-такси.
Только один раз, когда настырный торговец, подплывший борт о борт к их
лодке,  расстелил  перед  русским  роскошную  шкуру снежного леопарда,
Ивернев выразил не то колебание, не то сожаление и, отпустив торговца,
надолго задумался...
     Смена образов,  проходивших перед художником, незаметно перешла в
дремоту.  Даярам  проснулся  за  минуту  до  того,  как  в номер вошел
гостиничный бой.
     Пока такси  мчалось  к аэропорту по запыленной дороге,  Рамамурти
часто оглядывался,  тщетно пытаясь увидеть машину русского геолога.  В
аэропорту  он  узнал  причину  -  полет откладывался на два часа из-за
грозы у Амритсара.  Вероятно,  Ивернев узнал об этом  заранее.  Даярам
вышел из помещения и сел на скамью под навесом, любуясь белыми зубцами
Пир-Панджала,  кое-где увитыми шарфом прозрачных облаков.  Задержка  -
пустяк,  два  часа  и еще два часа полета...  Он надолго расстанется с
чистым  воздухом  нагорья,  со  снежными  гигантами,  устремленными  в
ярко-голубое небо. С этой последней высокой ступени в пять с половиной
тысяч футов он спустится на знойные равнины,  нещадно палимые солнцем,
тонущие  в  пыли  и мареве горячего ветра под свинцовым небом,  так же
давящим на головы людей, как этот тяжелый и мягкий металл.
     А потом влажная жара Бомбея. Бомбея, где томится Тиллоттама!
     Аэропорт наполнялся пассажирами. Издалека художник заметил своего
нового русского друга,  окруженного целой группой людей,  единственным
знакомым среди которых  был  начальник  ладакхского  отряда  геологов.
Даярам постеснялся подойти, приветствовал обоих издалека и поторопился
забраться в самолет,  уже изрядно нагревшийся на  солнце.  Лишь  после
взлета  они  с  русским  уселись рядом на свободное сиденье в хвосте и
говорили о том,  как возможность  быстро  перебрасываться  на  далекие
расстояния   изменила   жизнь   людей.   Перемена  в  окружающем  мире
совершалась буквально в считанные часы, и так же поворачивалась жизнь,
вынуждая к изменению действий,  решений или привычек.  Не удивительно,
что такие резкие повороты в жизни человека,  разрушая  весь  привычный
его уклад,  подвергали нервную систему большим напряжениям и требовали
прочной  психики.  А  по  условиям   цивилизованной   жизни   организм
ослабевал,  и  получался разрыв между требованиями нового и состоянием
человека.
     Самолет швыряло  и качало в полосе,  где холодный воздух Гималаев
сталкивался с горячим фронтом Индо-Гангской долины. Внизу расстелилась
однообразная  желтая  дымка.  Еще  немного  времени,  и самолет плавно
покатился по  плитам огромного аэродрома Нью-Дели.  Зной сразу охватил
вышедших из самолета. Даярам простился с русским и поспешил к махавшим
ему издалека Анарендре и толстому веселому инженеру Сешагирирао.
     - Тебе   на  пользу  Тибет!  -  воскликнул  инженер.  -  Ты  стал
неотразим. В самый раз отправляться на завоевание красавиц!
     - Да, если не считать отсутствия волос. Еще не отросли, - ответил
Даярам.
     - Под  тюрбаном  не видно!  Теперь понимаю,  отчего ты одет,  как
магараджа.
     Анарендра укоризненно  посмотрел  на приятелей - как можно шутить
серьезными вещами! - и сказал:
     - Если  ты  не  устал,  то  можно  лететь  сегодня же.  Два места
забронированы.
     - Разве ты, Сешагирирао, не с нами?
     - Нет. Анарендра сказал мне, что людей достаточно и без меня. Это
и к лучшему, потому что сейчас мне нелегко освободиться. Однако можно,
если будет надобность.
     - Решительно  никакой,  -  твердо  сказал  Анарендра,  - пойдемте
обедать.  У нас еще полтора часа.  Идите занимайте столик, а я выкуплю
билеты.
     В углу ресторана было  много  свободных  мест.  Когда  они  сели,
инженер оглянулся, сдавил руку Даярама.
     - Обещай мне, что дашь знать, если тебе понадобится моя помощь. А
сейчас  не  отказывайся,  -  и  Сешагирирао  вытащил бумажник.  Даярам
остановил его.
     - Поверь,  что  денег  не  надо!  Смотри,  я вожу с собой крупную
наличность,  как спекулянт,  - художник  показал  инженеру  свой  туго
набитый бумажник.
     - О боги!  Тут мои пятьсот рупий выглядят смешными.  Но  остается
еще  одна  вещь.  Протяни  руку под скатертью!  - Даярам ощутил в руке
тяжелую металлическую вещь.
     - Что  такое?  -  воскликнул  он  и увидел большой автоматический
пистолет  с  кургузым  стволом  и  странной  большой  гашеткой.  Сталь
массивного оружия сурово поблескивала.  - Зачем?  - воскликнул Даярам,
возвращая оружие с инстинктивным отвращением индийца к убийству.  - Мы
не можем становиться на одну доску с гангстерами.
     Сешагирирао весело рассмеялся и беззаботно махнул рукой.
     - Я  не  хуже тебя знаю нелепость законов,  по которым порядочный
человек всегда останется без оружия,  а любой бандит и  вор,  которому
плевать  на  закон,  делает что угодно с безоружными людьми.  Так вот,
чтобы избежать унижения от своей беззащитности перед каждым  негодяем,
я  создал  это  оружие.  Никакой  суд  не признает его огнестрельным и
вообще чем-либо стреляющим. Смотри! - Инженер открыл защелку и вытащил
из  ручки  пистолета плоский флакон с опалесцирующей жидкостью.  - Вот
что вместо обоймы  и  патронов.  Вот  поршень,  давящий  снизу,  здесь
клапан,  открывающий  дуло  с  нажатием  гашетки  и еще один поршень с
разбрызгивателем.  Нападающий  получит  в  рожу  порцию   едкого,   но
безвредного химического вещества - мой секрет.  Никакого убийства,  но
полное  торжество  над  любым  врагом!  Флакон  -  на  двадцать  таких
"выстрелов",  а  вот  тебе  еще  два  запасных.  Разве плохо?  Возьми,
пригодится!  Мусульмане  говорят:  "Последнее  лекарство  -  огонь,  и
последняя хитрость - меч!"
     Даярам вспомнил слова гуру:  "Ты сейчас вступаешь в  нижний  мир,
где  одной  душевной  силы,  как  бы  она  ни была велика,  тебе будет
недостаточно!" - и, благодарно улыбнувшись, опустил тяжелый пистолет в
карман.
     Пришел Анарендра с билетами. Друзья просидели за обеденным столом
до вызова к самолету.  И,  только когда они были уже в воздухе, Даярам
решился задать Анарендре мучивший его вопрос: "Как надеются бомбейские
приятели найти Тиллоттаму?"
     - Она уже найдена! - хладнокровно отвечал Анарендра.

     Глава седьмая. ЗВЕЗДНЫЙ ОГОНЬ

     Тиллоттама стояла,  опираясь  плечом  на  увитый растениями столб
крытой веранды,  выходившей в сад.  Склон холма, на котором находилась
вилла, был огорожен каменным забором. За ним ряд похожих домов, дальше
виднелись холмы с редкими деревьями,  поблескивало  гладкое  шоссе  до
Бомбея  и  Океана.  Сюда,  на  окраину курортного городка Лонавли,  ее
привез  после  съемок  фильма  продюсер  Трейзиш.  Случай   на   стене
Говиндарха,   когда  она,  повинуясь  мгновенному  импульсу,  чуть  не
прыгнула в лапы тигра,  озаботил американца. Он решил дать отдых своей
звезде,  развлечься  сам  и  заодно  провести кое-какие дела в Бомбее.
После Кхаджурахо он не мог не видеть, что Тиллоттама изменилась, стала
печальнее,  тверже  и с каждым днем отдалялась и от прежних привычек и
от  него,  не  оказывая  прямого  сопротивления:   Эта   презрительная
пассивность приводила Трейзиша в бешенство.
     И сейчас Трейзиш,  тихо вошедший  на  веранду  в  мягких  туфлях,
украдкой  разглядывал  свою  звезду,  глубоко задумавшуюся и ничего не
замечавшую вокруг.
     Ее иссиня-черные волосы небыли заплетены в косы,  а по-европейски
подняты  вверх  и  скручены  огромным  пучком,  казавшимся  непосильно
тяжелым для ее вы