альника;  потому-то он и начальник, что ум, мужество, сила,
здоровье  позволяют  быть  впереди.  А  если  не  позволяют - нечего и
браться.
     - Не могу согласиться с вами,  Леонид Кириллович!  Если коллектив
хороший, загорелся общей работой...
     - А надолго этого горения хватит, если никто не будет вести? Нет,
раз уж сердце сдало,  не могу больше тащить  лошадей  на  веревках  по
обрыву,  гнать плот,  рубить лес.  Не могу! А думалось раньше, что так
вот - раз,  упаду и умру на леднике,  в тайге или в пустыне. Почему-то
больше  хотелось  в пустыне,  чтоб сложили товарищи каменный холм и он
служил бы ориентиром для таких же, как я, исследователей земли. Знаешь
стихотворение  Марины  Цветаевой  про арабского коня?  О легенде,  что
ежели такой конь больше бежать не может,  то перекусывает на ходу себе
жилу и умирает, истекая кровью...
     - Да что это с вами, Леонид Кириллович, дорогой?
     - Разве не видишь?  Смерть как хочу поехать в Индию,  а знаю, что
жары там не выдержу и вернут домой как бесполезный тюк.
     - Ну и терминология у вас!  Тюк...  вьюк...  каюк! - расхохотался
Ивернев.
     Леонид Кириллович  посмотрел  на  ученика  почти  с негодованием,
подумал и улыбнулся сам.
     - Так  уж  от  века  идет.  Сам  такой  был в молодости,  тоже не
верилось,  что могу умереть.  Не думал,  что  буду  горько  жалеть  об
упущенных возможностях,  зная,  что они более не представятся. А ежели
представятся, то не будет сил.
     - Я никогда еще не жалел об упущенном.
     - Конечно. Потому, что впереди еще бесконечная дорога! Это и есть
молодость.  А вот когда придет время и поймешь, что ничего другого уже
больше никогда не будет...
     - Мне это трудно понять.
     - И долго еще не поймешь.  Ну ладно,  бог с  ними,  с  упущенными
возможностями.  Нет  их,  так есть неотложные дела!  Кстати,  нет ли в
личных бумагах твоего отца каких-нибудь указаний на древние рудники  в
Средней или Центральной Азии?
     - Как, и вы об этом!
     - Что это с тобой?  Нервы не в порядке? Комиссию проходил? Смотри
не сконфузься с командировкой,  дело ответственное. Помнится, ты путал
что-то с моим приездом, мямлил по телефону чепуху.
     - Ни при чем тут нервы!  Дело в том,  что вы уже второй  человек,
интересующийся личным архивом моего отца. - Настал черед насторожиться
профессору.
     - Собственно  говоря,  интересуюсь-то  не я,  черта мне в древних
рудниках,  это дело рудных поисковиков да еще археологов.  Как раз тут
объявился  приезжий археолог,  не то немец,  не то турок из Анкарского
археологического института.  Был,  между прочим,  и у меня,  откуда-то
узнал, что я был учеником Максимилиана Федоровича. Помнится, твой отец
описывал  рудники  трехтысячелетней  давности  где-то  на  границе   с
Афганистаном и с Ираном: Так этот профессор Вильфрид Дерагази...
     - Как, как?
     - Вильфрид Дерагази.  Звучная такая фамилия,  легко запоминается.
Он рассказал мне о дравидийской  культуре,  распространившейся  четыре
тысячи лет назад из Индии в Западный Китай и в нашу Среднюю Азию. Есть
такая культура  Анау  -  названа  по  кишлаку  близ  Ашхабада,  чем-то
сверхзамечательная,  но  якобы  у  нас  мало раскопанная,  как сетовал
турецкий профессор.  Эта культура служит мостом между Индией и Критом,
а тот,  в свою очередь,  с Северной Африкой.  Ее признаки обнаружены в
пустыне Сахара.  Найдены удивительные по красоте маленькие скульптуры,
рисунки, керамика. Институт хочет применить современные научные методы
для   прослеживания   дальних   связей   и    путей    расселения    -
спектроскопические изотопные анализы металлов и минералов в украшениях
и других предметах.  Требуется всего по  грамму  от  каждого  образца.
Профессор и собирает их по тем местам,  где, предполагается, проходили
древние связи. Интересно и дельно!
     - Интересно-то   интересно,   -  энергично  раскуривая  папиросу,
заметил Ивернев,  - но почему-то Тата...  моя невеста,  которая только
что ушла от меня, очень интересовалась личным архивом отца.
     - Что-о? Для какой цели? И кто она, собственно?
     - Дочь одного из таежных спутников отца, был такой Павел Черных.
     - Точно был?
     - Не знаю. В голову не приходило проверить. Да и как это сделать?
     - Попытаемся. Хотя... почему бы ему и не быть?
     - Вы хотите сказать, что Тата... может быть, вовсе не Черных?
     - Как я могу такое предположить? Тут уж ты сам должен определить,
в чем дело. И что же интересовало твою Тату?
     - Просто личность моего  отца,  его  маршруты,  детали,  рисующие
облик моего и ее отца.
     - М-м... И давно она... гм... ушла?
     - Несколько дней. Я был в Москве, когда мама мне телеграфировала.
     - Кто знает,  может,  случайное  совпадение?  Скорее  всего.  Ну,
пойдем пить чай, слышишь: Екатерина Алексеевна звякает чашками.
     Ивернев продолжал сидеть в напряженном раздумье.  Андреев  встал,
положил руку на его плечо.
     - Пошли!
     Ивернев поднялся, затем жестом остановил профессора.
     - А на кого он похож, этот заграничный археолог?
     - Красивый,   довольно   молодой.   Мрачно  красивый,  что-то  от
киногероя, демоническое, сильное. Словом, примечательный человек. Он у
меня  ужинал  и  всех очаровал.  Ритка повела его в Большой на балет и
прямо в восторге от  такого  кавалера.  Говорит,  все  девчонки  глаза
пялили на этого Дерагази.
     - На каком языке говорит?
     - С нами на любых трех,  у нас принятых: английском, французском,
немецком.  Немного  знает  по-русски.   Говорит,   что   владеет   еще
несколькими языками!
     - Счастливый человек!
     - Ну,  ты изучил два,  и куда лучше,  чем я.  Не способен есмь. -
Профессор задумался и добавил:  - А как одет этот  турок!  И  еще  мне
бросилось в глаза у него кольцо с интересным камнем.  Пожалуй,  только
геолог и может оценить выдумку.  Представь себе,  кристалл  хиастолита
разрезан поперек главной оптической оси, так что на свету дает...
     - Серый крест!
     - Ну,  разумеется.  Бог  мой,  ты побледнел как стена!  Что это с
тобой творится? Сядь! Ивернев нетерпеливо топнул ногой.
     - Леонид Кириллович, что же это такое? Тата, она... она постоянно
носила такое же кольцо!
     - Хо-хо!..  -  Андреев  сразу  посуровел  и даже взял папиросу из
портсигара Ивернева.  Закурил,  подумал,  поискал  что-то  в  записной
книжке  и  снял  телефонную  трубку.  -  Совпадение или не совпадение,
посмотрим.  Мало ли что!  Это  профессор  Андреев,  геолог,  мне  надо
посоветоваться по срочному делу, - продолжал он в трубку. - Нет, пусть
лучше кто-нибудь от вас придет ко мне на дом или в институт.  А я  вам
говорю,  что  лучше,  у  меня  есть  и своя голова на плечах!  Хорошо,
соедините меня  с  кем-нибудь  постарше.  Смотрите,  будете  отвечать!
Так-то лучше!
     Ивернев слушал отрывистый  односторонний  разговор,  а  в  голове
вертелись жалящие мысли: "Тата, Тата! Неужели?.. Дар Алтая... Зачем?"
     - Товарищ подполковник,  - продолжал Леонид Кириллович и  вкратце
рассказал  о Дерагази и Тате.  - Да,  он еще здесь,  приехал в научную
командировку.  Конечно,  может  быть,  чистая  случайность.  -  Леонид
Кириллович облегченно и негромко рассмеялся.  - Мой ученик? Здесь, да.
Сейчас у меня. Через час будете? Очень хорошо, прямо к чаю.
     Профессор повесил  трубку  и  пристально  посмотрел в лицо своему
ученику.
     - Понимаешь,  Мстислав,  это  мы  должны сообразить,  зачем нужны
сведения о твоем отце и какие сведения.  Иначе кто же поймет?  Как это
хорошо  получается  в  шпионских книжках:  премудрый детектив садится,
размышляет  и  ловит  нить  мотива.  Да  ведь  сила  врага  в  том   и
заключается,  что ему уже все ясно с начала, а нам невдомек. Если есть
вообще враг, а не выдумка от начала до конца, построенная на случайном
совпадении.
     - Совпадений-то два,  - тихо и морщась,  точно от боли,  возразил
Ивернев.
     - Как так?
     - Первое:  два  человека  -  обоих  интересуют какие-то данные из
неопубликованных,  не маршрутных, а личных дневников отца. Второе: оба
носят совершенно одинаковые кольца, каких мы ранее ни на ком другом не
видели.
     - Ишь ты! В самом деле! Так ты думаешь, что твоя Тата...
     - Ничего я не думаю и не хочу думать! - резко воскликнул Ивернев.
     - Думать придется,  - со вздохом ответил Андреев. - Смерть как не
люблю таких дел.  Разом вспоминаешь,  что, кроме земной коры, пустынь,
лесов  и гор,  есть всякая гадость заугольная и подпольная.  Ощущение,
что ходишь по полу,  а  пол-то  стоит  на  болоте  и  под  ним  что-то
копошится.
     - Ну,  это вы уж чересчур,  Леонид Кириллович.  - Горькие морщины
выдавали внутреннюю борьбу Ивернева.
     - А вот и Каточек!  - преувеличенно громко приветствовал  Андреев
входившую жену.
     - Курил опять?  - подозрительно спросила та.  - А где же клятвы и
решения?
     - Да вот,  понимаешь,  Каточек,  тут разволновался насчет  Индии.
Едет вот, - он кивнул на Ивернева.
     - Ну и что?  Мстислав - в Индию, Финогенов - в Африку, завтра еще
кто-нибудь из твоих учеников отправится в Афганистан или Ирак. Тебе не
придется папиросы из зубов выпускать...
     - Нет,  нет,  согрешу разок и больше не буду! Как там насчет чаю?
Сейчас придет один геолог, с Дальнего Востока.
     - Кто такой?
     - Ты не знаешь. Он геолог-эксплуатационник.
     - Да, этих совсем не знаю. По-моему, скучный народ.
     - Бывает, бывает. А где Ритка?
     - Укатила  в  театр.  С твоим турком.  Он ей ответное приглашение
сделал.  И мне это не нравится,  чертить крылом вокруг нее принялся. А
Рита, знаешь, девчонка горячая, шальноватая, вся в отца!
     - Благодарю вас!  - Андреев низко поклонился.  - Но  вообще-то...
конечно...
     - Может, изъяснишься понятнее?
     - Потом.  Чуть-чуть  повременим с чаем.  Эксплуатационник будет с
минуты на минуту.
     После ухода  "геолога  с  Дальнего Востока" Ивернев и Андреев еще
посовещались в кабинете, но так ни к чему и не пришли.
     - Останешься ночевать! - геолог поднялся. - Проветри как следует,
накурил. Пойдем принесем постель.
     - Не засну я, Леонид Кириллович!
     - Постарайся!  Впрочем,  как знаешь. А мне надо выспаться, с утра
важный совет.  Значит,  договорились.  Дерагази приглашу,  пока ты еще
здесь,  а "геолог" будет наведываться. Только как кольцо увидишь, чтоб
ни сном,  ни духом, а то он прав - спугнем. А Ритка пусть повертится у
него под носом, может, он и с ней заведет разговор на ту же тему.
     - А вы не боитесь за Риту?
     - Девчонка она очень открытая.  Я с ней поговорю, она мать не так
слушает, как меня! Рискнем немного.

     "Вот эта  железная  лестница,  и  она знак радости.  И этот вечер
самая хорошая и светлая радость", - думал Гирин, поднимаясь к Симе.
     Сима встретила  его в черном свитере и широкой серой юбке.  Гирин
стал расспрашивать о работе,  о спорте. Сима вдруг разоткровенничалась
и  рассказала  ему  все  о  "халифе  Гарун-аль-Рашиде"  и его "великом
визире".  Удивительно наивную и добрую попытку найти свою  собственную
справедливость увидел Гирин в бесхитростном рассказе Симы.  Она сидела
против него,  слегка  смущенная,  выпрямившись  и  положив  на  колени
сцепленные руки,  а ее громадные серые, широко открытые глаза смотрели
прямо в лицо Гирину с доверчивой надеждой на  одобрение.  Нестерпимая,
подступающая к горлу нежность проснулась в нем.
     - Когда я слушаю вас,  мне хочется  стать  верным  телохранителем
халифа, - вдруг сказал он.
     Сима внезапно покраснела, вскочила и прошлась по комнате.
     - Я  ни  разу  не  видел  вас  в  брюках,  - сказал Гирин,  чтобы
переменить тему. - Вы их не носите?
     - Обычно нет.
     - Почему?
     - Они не годятся для моей фигуры,  вот и свитер тоже не очень,  -
девушка покраснела еще больше.  - Обязанность  хозяйки  -  приготовить
чай,    -    сказала    она    свойственным   ей   полувопросительным,
полуутверждающим тоном и вышла.
     Гирин пересел к пианино,  медленно перебирая пальцами клавиши. Их
прохладное и гладкое прикосновение было приятно и немного грустно, как
воспоминание о чем-то далеком и утраченном. Звонкой капелью с весенних
берез начали падать звуки одной из любимых песен Гирина,  прошедшей  с
ним  по  жизни.  Сима  вошла  стремительно  и присела на ручку кресла,
совсем рядом с черной боковиной инструмента.
     - Иван Родионович, - прошептала она, - еще. Я так люблю эту вещь.
     Гирин повиновался.  Сима сидела,  как изваяние, пока не вспомнила
про чайник.
     Японская песня "Сказка осенней ночи",  только дважды слышанная им
по  радио,  врезалась в память Гирина,  как все,  что сильно нравилось
ему.  Прижимая обе педали,  он  старался  извлечь  звуки,  похожие  на
звенящие  протяжные  ноты  кото  и  семисена.  Они взлетали печальными
сумеречными птицами,  метались над темными водами  молчаливых  озер  и
замирали,  удаляясь в безграничную ночь. Эта картина рисовалась Гирину
в  звуках  песни  и  размеренном  медленном  аккомпанементе.  Негромко
подпевая мелодию, Гирин не заметил, как снова появилась Сима.
     - Мне кажется,  что я давно  знала  и  любила  это,  -  задумчиво
сказала  она.  -  Может  быть,  потому,  что здесь звучит наша женская
печаль.
     - Почему  именно женская?  Мне кажется,  что и мужская тоска тоже
сюда подходит.
     - Нет, это женская, - уверенно заявила Сима. - Потому что женщины
страдают больше.  Нет,  я не имею в виду обычное  рождение  детей.  Мы
психологически  более  ответственны  за  жизнь,  чем  мужчины,  и  эта
ответственность на всю  жизнь,  она  не  снимается,  а  усиливается  с
любовью, стократно возрастает с рождением ребенка. Нет, я не совсем...
     - Совсем!  Вы,  оказывается,  думаете так же,  как и я,  а я ведь
немало лет...
     В комнату вихрем влетела Рита,  такая красная от возбуждения, что
даже веснушки совершенно исчезли.  С мальчишеской улыбкой девушка была
так очаровательна,  что Гирин невольно залюбовался ею, и Рита, заметив
это, смутилась.
     - Сима, роднуля, великий мой халиф, спасай визиря! Он погиб!
     - Что такое?  - встревожилась ее подруга.  Рита в нерешительности
посмотрела на Гирина, потом отчаянно тряхнула головой.
     - Скажу все!  Иван Родионович,  он свой, поймет, а с тех пор, как
вы...  - Рита еще больше покраснела и внезапно  выпалила:  -  Сима,  я
влюбилась!
     - Зачем  же  трагический  тон?  Могу  только  поцеловать  тебя  и
сказать: наконец-то!
     - Ой,  халиф,  все очень скверно!  Он иностранец и вообще мне  не
нравится!
     - Опомнись, Маргарита! Что ты городишь! Влюбилась, а не нравится?
Когда это случилось?
     - Совсем на днях,  и с тех пор  я  точно  под  гнетом.  Когда  мы
вместе,  стоит  ему посмотреть,  и я вся во власти его силы.  Кажется,
прикажи он,  и я кошкой подползу и буду тереться о его  ноги.  Ужасно,
так еще у меня не было.  И главное,  я еще не знаю, полюбила ли, а уже
нет радости.  Теперь понимаю то, что прежде казалось сантиментами. И я
готова  о всем забыть и боюсь его,  боюсь сделать какую-нибудь ошибку,
неверный жест,  не то слово. Он ласково улыбается, а изнутри его точно
смотрят недобрые глаза и следят, следят!
     - Как-то нехорошо, девочка. Не понимаю. Кто он?
     - Не   скажу!   Голова  идет  кругом.  Вот  так!  -  Рита  бешено
закружилась перед зеркалом,  остановилась, притихла и села на винтовой
стул перед пианино.
     Сима и Гирин молча наблюдали  за  ней.  Рита  медленно  коснулась
рукой клавиш,  взяла несколько нот и вдруг заиграла красивую тревожную
мелодию,  никогда  не  слышанную  прежде  Гириным.  Он   вопросительно
посмотрел на Симу.

                   Тянется дорога, дорога, дорога,
                   Катятся колеса в веселую даль...
                   Что ж тогда на сердце такая тревога,
                   Что ж тогда на сердце такая печаль!

     - Песенка шофера из бразильского кинофильма, - шепнула Сима.
     Рита продолжала  петь  о  спутнице,  сидящей  рядом,  о том,  что
поворот сменяется поворотом,  а далекая  цель  не  показывается.  Рита
умолкла,  опустив голову, и Гирину показалось, что на ее глаза, только
что вызывающе блестящие, навернулись слезы.
     - Ну, хорошо, мы все поняли, а теперь рассказывай. Кто он?
     То, что  Сима,  не  задумываясь,  сказала   "мы",   а   не   "я",
промелькнуло радостью в душе Гирина.
     - Он профессор археологии из Анкары, зовут Вильфрид Дерагази.
     - Постой  чуточек.  Из  Анкары?  Это  из Турции?  А что он делает
здесь? В научной командировке?
     - Да,  да!  Он  приходил  к папе.  Я познакомилась с ним,  была в
театре два раза.  Потом мы гуляли,  потом ездили на машине просто так,
по Москве катались,  потом он хотел,  чтобы я пошла в ресторан, а я не
пошла, потом он у нас ужинал.
     - И все?
     - А что еще?
     - Ну,  говорил  он  тебе  что-нибудь?  Предлагал  руку  и сердце?
Целовались?
     - Говорил,  ну,  что  в  таких  случаях  говорится:  я  ему очень
нравлюсь,  и русские девушки вообще,  а я из них самая лучшая, и что я
такая  веселая  и  спортивная,  -  он  так и сказал - спортивная,  что
счастлив  тот  путешественник,  исследователь,  у  которого   я   буду
спутницей. И потом он поцеловал меня и... и еще раз... и еще раз...
     Рита прикрыла ладонями запылавшие щеки.
     - Несколько раз поцеловались,  так, - деловито выспрашивала Сима,
- и гуляли, и говорили, на каком, между прочим, языке?
     - Французском.
     Рита умоляюще посмотрела на  подругу  и  уловила  взгляд  Гирина,
глубокий,    сосредоточенный,   показавшийся   девушке   узким   лучом
напряженной мысли.  Она вдруг встрепенулась и повернулась на  винтовом
стуле к доктору.
     - Взгляните на  меня  еще  раз  так,  -  попросила  Рита,  -  мне
почему-то становится спокойней.
     - Кажется, я начинаю понимать, в чем дело, - объявил Гирин.
     - В чем? - одновременно воскликнули Рита и Сима.
     - Не  могу  пока  сказать,   иначе   могут   быть   нежелательные
последствия.  Скажите, вы бы не познакомили меня с вашим археологом? -
Рита кивнула головой.
     - Мы  должны  с  ним  пойти в Дом дружбы,  он обещал показать мне
выставку фотографий какого-то своего знакомого.
     - Ну,  это  самое  лучшее.  Дайте  нам знать когда,  и мы с Симой
"случайно" вас там встретим.  Только ему ни слова обо мне не говорите,
особенно что я психолог.  И старайтесь не смотреть ему в глаза,  когда
он говорит вам что-либо.  Смотрите на его плечо,  заставьте себя. Если
он будет сердиться, повышать голос - не обращайте внимания.

     Вильфрид Дерагази  непринужденно  сидел в удобном кресле одной из
гостиных Дома дружбы.  Как отлично воспитанный  человек,  он  позволил
себе   лишь   едва  заметно  разглядывать  своих  собеседников,  пряча
насмешливую искорку в своих глубоких темных глазах.
     Рита сидела как на иголках,  то заливаясь краской, то бледнея. На
Гирина Дерагази почти не обращал внимания,  следя сквозь голубой дымок
египетской  сигареты  за Симой,  которая с момента условленной встречи
целиком захватила его внимание.  Сима задавала вопрос за  вопросом  на
своем медленном и слишком мягком английском языке.  Гирин, внимательно
следивший за всем,  заметил,  что и Сима,  душевно куда более стойкая,
чем  Рита,  постепенно  подпадает  под влияние притягательной личности
археолога.
     "Пора!" -   решил   он,   собирая   всю  свою  нервную  силу  для
предстоящего поединка.  Он знал уже,  с кем  имеет  дело,  но  это  не
облегчало задачи.
     - Скажите,  уважаемый профессор,  - обратился Гирин  к  Дерагази,
выбрав  момент,  когда  археолог  ответил  Симе  на  какой-то вопрос и
устремил задумчивый взгляд на ее скрещенные в  щиколотках  ноги,  -  с
каких  пор  в археологическом институте принято...  - тут Гирин сделал
нарочитую паузу и,  устремив  на  лепной  потолок  безразличный  взор,
закончил:   -   обучение  современным  методам  внушения?  Или  это  в
зависимости от личного дарования?
     Сима и    Рита,   удивленные   вопрос