с готическими сводами, узким
окном  и  тяжелой  мрачной   мебелью,   какая   поражает   посетителей
Ленинградской публичной библиотеки.  Но и вполне современное помещение
казалось угрюмым от  громадных  книг  в  толстых  кожаных  переплетах,
хранящих  следы  железной  оправы  от эпох,  когда книги приковывались
тяжелыми цепями.  Сима вся подтянулась и шла,  осторожно ступая, будто
опасаясь  западни.  Они  вполголоса  приветствовали знакомого Гирина -
хранителя средневековых инкунабул.  Тот подвел их к отдельному  столу,
на   котором   лежала   порядочно  потрепанная  книга  толщиной  более
полуметра, в гладком переплете из побелевшей кожи.
     - Он? - односложно спросил Гирин.
     - Он, "Молот". Издание примерно пятое, конец пятнадцатого века.
     - Сколько же изданий насчитывает эта проклятая книга?
     - Двадцать девять,  последнее  в  1669  году,  первое  в  1487-м.
Неслыханное количество для тех невежественных веков!
     Гирин хмыкнул  неопределенно  и  угрюмо.  Хранитель  книг  сделал
приглашающий жест и удалился. Гирин медленно подошел к столу, глядя на
книгу,  и стоял перед ней так долго,  как будто забыл обо всем в мире.
Сима  с  любопытством  наблюдала,  как  изменилось  доброе  лицо,  уже
становившееся  для  нее  близким.  Оно  стало  жестким,   суровым,   а
сузившиеся,   холодные   глаза,  казалось,  принадлежали  безжалостной
мыслящей машине.  Сима подумала, что таким должен быть Иван Родионович
в  часы  неудач  или  поражений,  неизбежно  сопровождающих  настоящую
творческую деятельность.
     Не оборачиваясь  к  своей  спутнице,  Гирин молча раскрыл толстый
кожаный переплет.  Сима  увидела  крупные,  видимо  рисованные,  буквы
заглавного листа,  сохранившие свою грубую четкость. Латинские слова в
готической прописи были совершенно  непонятны  Симе,  и  она  перевела
вопрошающий  взгляд на Гирина.  Беглая гримаса отвращения исказила его
хорошо очерченные губы,  неслышно читавшие заглавие загадочной  книги.
Он очнулся, только когда она коснулась его руки.
     Лежавшее перед ним чудовище вызывало гнев и боль,  породившие,  в
свою  очередь,  яростную  скачку  мыслей.  Гирин  увидел  страшный мир
европейского  позднего  средневековья,  словно  отрезанный   от   всей
просторной  и прекрасной земли,  тонувшей во мгле отравленного злобой,
страхом,  подозрениями  религиозного  тумана.  Тесные  города,  где  в
ужасной   скученности  и  грязи  жило  стиснутое  крепостными  стенами
рахитичное население,  променявшее чистый воздух полей  на  нездоровую
безопасность.  Но  в полях обитатели небольших деревень тоже жили под
вечным  страхом  грабежей,  внезапных  поборов,   голода   от   частых
неурожаев.  Запуганные  люди  находились  в  жестоких  клещах  военных
феодалов  и  отцов   церкви,   более   мстительных,   изворотливых   и
дальновидных,  чем владетельные сеньоры.  Непрерывные угрозы всяческих
кар за непослушание и вольнодумство  сыпались  от  власти  светской  и
духовной  на  головы,  склонявшиеся  в  покорности.  Ужасные муки ада,
придуманные больным воображением,  сонмы чертей и злых  духов  незримо
витали  над  психикой  легковерных  и невежественных народов,  давя ее
неснимаемым бременем.
     Как психологу,   Гирину   была   совершенно   ясна   неизбежность
возникновения массовых психических заболеваний.  Деспотизм  воспитания
семьи и церкви превращал детей в фанатиков-параноиков.  Плохая,  нищая
жизнь  в  условиях  постоянного  запугивания   вызывала   истерические
психозы,  то есть расщепление сознания и подсознания,  когда человек в
моменты подавления сознательного в психике мог совершать самые нелепые
поступки,  воображать себя кем угодно, приобретал нечувствительность к
боли,  был одержим галлюцинациями.  Необыкновенное  число  паралитиков
было среди мужчин. Психические параличи, подобные болезни матери Анны,
были  попыткой  бессознательного  спасения   от   окружающей   гнусной
обстановки. Но еще тяжелее была участь женщин. Вообще более склонные к
истерии, чем мужчины, вследствие неснимаемой ответственности за детей,
за  семью,  женщины  еще  больше  страдали  от  плохих  условий жизни.
Беспощадная мстительность бога и церкви,  невозможность избежать греха
в бедности давили на и без того угнетенную психику, нарушая нормальное
равновесие  и  взаимодействие  между  сознательной  и  подсознательной
сторонами мышления.
     Заболевания разными формами  истерии  неминуемо  вели  несчастных
женщин  к  гибели.  Церковь  и  темная  верующая  масса всегда считали
женщину существом  низшим,  греховным  и  опасным  -  прямое  наследие
древнееврейской  религии  с ее учением о первородном грехе и проклятии
Евы.  Кострами и пытками  церковь  пыталась  искоренить  ею  же  самой
порожденную болезнь.  Чем страшнее действовала инквизиция,  тем больше
множились  массовые  психозы,  рос  страх  перед  ведьмами  в   мутной
атмосфере чудовищных слухов, сплетен и доносов. Перед мысленным взором
Гирина пронеслись солнечные  берега  Эллады  -  мира,  преклонявшегося
перед   красотой   женщин,  огромная  и  далекая  Азия  с  ее  культом
женщины-матери...  и все застлал смрад костров  Европы.  Чем  умнее  и
красивее  была  женщина,  тем  больше  было  у  нее шансов погибнуть в
страшных церковных застенках,  ибо  красота  и  ум  всегда  привлекают
внимание,  всегда выделяются и падают жертвой злобы,  вызываемой ими в
низких душах доносчиков и палачей...
     Гирин провел рукой по лбу и увидел встревоженное милое лицо Симы.
     - Что с вами? - спросила она.
     - Простите меня,  Сима,  - выпрямился Гирин. - Слишком велика моя
ненависть к этому позору человечества,  и я никак не могу подняться на
высоту   спокойного  и  мудрого  исследования  прошедших  времен.  Мне
кажется,  что я сам становлюсь участником  злодеяний  и  несу  за  них
ответ.  Так вот, книга, лежащая перед нами, - это чудовище, замучившее
несметное число людей, главным образом женщин. Мне противно трогать ее
страницы,  с них,  кажется, и сейчас капает кровь. Это "Молот ведьм" -
"Маллеус   малефикарум",   сочиненный   двумя   ученейшими    монахами
средневековой  Германии  - Шпренгером и Инститором.  Руководство,  как
находить ведьм, пытать их и добиваться признания.
     - Это вы хотели показать мне? Зачем?
     - Чтобы  вы  острее  почувствовали  страстную,   от   всей   души
убежденность  в  собственной  правоте,  в верности своих суждений,  ту
убежденность,  которая  составляет  силу  интеллигентного  человека  и
которой часто не хватает вам,  женщинам. Устроенная мужчинами культура
даже в своих высших формах кое в чем грешит... даже теперь!
     - Оправданием сильного пола и осуждением слабого?
     - Да,  в самых общих чертах.  Но начало этого лежит глубоко, тому
доказательство "Молот".
     - Неужели он только касался женщин? А колдуны?
     - Находились  в  числе несравненно меньшем.  Самое название книги
"Маллеус малефикарум" говорит об этом. - Гирин начал читать по-латыни,
и   звучные   четкие   слова  казались  ударами  молотка.  -  "Маллеус
малефикарум:  консэквэнтер хэрэзис децэнда  эст  нон  малефикорум  сэд
малефикарум ут а поциори фиат деноминацио".  "Молот злодеек, поскольку
эта ересь не злодеев,  а злодеек,  потому  так  и  названо!"  -  Гирин
перевернул несколько страниц и продолжал, уже прямо переводя с латыни:
- "Если бы не женская извращенность,  мир был бы свободен от множества
опасностей.    Женщины   далеко   превосходят   мужчин   в   суеверии,
мстительности,   тщеславии,   лживости,   страстности   и   ненасытной
чувственности. Женщина по внутреннему своему ничтожеству всегда слабее
в вере, чем мужчина. Потому гораздо легче от веры и отрекается, на чем
стоит   вся   секта   ведьм..."  Ну,  здесь  половина  страниц  занята
перечислением гнусностей женского пола,  взятых  у  древнехристианских
писателей, вроде   Иеронима,   Лактанция,  Иоанна  Златоуста.  Даже  у
древнегреческих, вроде больного истерией Сократа. Хватит, пожалуй?
     - Но  что же дальше?  - воскликнула Сима.  - Не в одной же только
глупой брани по адресу женщин ужас этой книги?
     - Конечно,  нет! Это все, так сказать, подготовка для того, чтобы
ожесточить сердце судей-мужчин.
     - И?..
     - Дальше следуют прямые указания.  Вот. - И Гирин открыл особенно
потертую   страницу:   -   "Необыкновенность   и  таинственность  этих
совершенно исключительных дел ведут к беспомощности  обычной  судебной
процедуры.  Уликами являются или собственное признание,  или показания
соучастников. Принцип "хэретикус хэретикум аккузат" - "еретик обвиняет
еретика"  -  должен  быть  положен  в  основу.  Опыт  показывает,  что
признания и имена сообщников  добываются  лишь  силой  самой  жестокой
пытки:  "сингуляритас исциус казус экспозит тормента сингулярна" - вот
видите,  строчка,  написанная  киноварью,  будто  запекшейся   кровью:
"особенность  этих  случаев  требует  особенных пыток".  Отказаться от
пыток значило бы в угоду дьяволу "потушить и похоронить все дело", ибо
здесь  "ведется  состязание судей не с человеком,  а с самим дьяволом,
владеющим еретиками".
     Вся остальная  книга  посвящена  описанию  пыток,  того,  как  их
применять, и технике допроса, ибо добиваться признания во что бы то ни
стало - вот естественная задача подобных расследований.  Райские венцы
были обещаны инквизиторам римской церковью  в  знаменитой  булле  папы
Иннокентия  Седьмого,  да  и многими более ранними писаниями.  Бешеное
усердие этих "Домини канес", то есть "собак господа", приводило лишь к
массовому   распространению   истерических  психозов.  Груды  доносов,
наговоров и оговоров на  пытках  росли  горой,  уменьшая  и  без  того
небольшое  население.  В  одном  лишь  немецком  городке  Оснабрюке  в
шестнадцатом веке за год сожгли и замучили четыреста ведьм  при  общем
числе женского населения около семисот человек!  Церковь совершенно не
понимала психических заболеваний.  Глубочайшее  невежество  и  тупость
обусловливали  легковерие судей:  они верили самым нелепым измышлениям
замученных,  запуганных и  истерзанных  людей.  Что  же  говорить  про
простой народ, пребывавший в чудовищном незнании!
     - Так неужели народ не вставал на  защиту  несчастных  женщин?  -
спросила Сима, все более возмущаясь.
     - Не только  не  вставал,  но,  хуже  того,  проклинал  и  травил
осужденных.
     - Чем же это можно объяснить?
     - Использованием  церковной  и  светской властью скверных условий
жизни! Неумелое управление, войны, поборы, истребление людей привели к
неустойчивости экономики, и прежде всего сельского хозяйства. Малейшие
недостатки в обработке земли,  случайности погоды вели  к  неизбежному
голоду  среди  и без того несытого населения.  Возраставшее озлобление
народа надо было отвести во что бы то ни стало. Не могли же признаться
отцы церкви,  что бог бессилен облегчить участь своих "детей",  так же
как и светская власть не могла признаться в своем неумении управлять.
     Очень удобно: неурожай - ведьмы устроили; коровы не дают молока -
ведьмы;  напала вредная мошкара на виноград - ведьмы, и так во всем. И
вот  результат:  все  допросные листы наполнены признаниями несчастных
женщин в том,  что  они  вызвали  голод,  мор  скота,  болезни  людей.
Озлобление народа против ведьм росло с каждым годом,  по мере того как
ухудшалась экономика средневековой жизни.  Но  церкви  этого  казалось
мало  -  на  ведьм  возводились  самые  чудовищные  обвинения  в таких
гнусностях, что даже говорить противно.
     - А все же?
     - Ну,  например,  их обвиняли  в  выкапывании  из  могил  трупов,
особенно младенцев,  в пожирании их...  Да что там, разве расскажешь о
всей мерзости, какую мог выдумать невежественный и гнусно направленный
ум,  распаленное воображение бездельников и садистов?  Помните рисунок
Гойи "Нет помощи"?  В нем все сказано.  Измученная молодая  женщина  в
дурацком  колпаке  с  изображениями  чертей привязана к мулу,  лицом к
хвосту,  ее везут, очевидно, на казнь. Широко раскрытые глаза "ведьмы"
в   мольбе   о  помощи  с  безмерной  тоской  устремлены  поверх  моря
разъяренных и тупых лиц.
     - Но  неужели  же  не нашлось ни одного разумного,  образованного
человека,  который смог бы подняться на защиту не с мечом, а с пером в
руке?
     - Находились! Хотя бы известный ученый богослов Вейер, знаменитый
противник  инквизиции.  Он  доказывал,  что  все  эти процессы ведьм -
хитрости самого дьявола,  им же устроенные. Вот что писал он - я помню
почти  дословно  перевод одного из лучших наших исследователей истории
ведьм,  Николая Сперанского:  "Толпа стоит и смотрит,  как  на  телеге
живодера  везут ведьм на место казни.  Все члены у них часто истерзаны
от пыток,  груди висят клочьями;  у одной переломаны  руки,  у  другой
голени перебиты,  как у разбойников на кресте, они не могут ни стоять,
ни идти, так как их ноги размозжены тисками. Вот палачи привязывают их
к столбам,  обложенным дровами. Они стонут жалостно и воют из-за своих
мучений.  Одна   вопиет   к   богу,   другая   призывает   дьявола   и
богохульствует.  А толпа,  где собрались и важные особы,  и беднота, и
молодежь,  и старики,  глядит на все это,  нередко насмехаясь и осыпая
руганью несчастных осужденных..."
     Гирин остановился, заметив, как повлияли на Симу его слова.
     - Думаю,  что довольно.  Добавлю лишь, что нельзя обвинять в этих
ужасных  злодействах   только   католическую   церковь.   Протестанты,
кальвинисты  и  лютеране едва ли не с большей жестокостью преследовали
мнимых злодеек и не уступали католикам в чудовищной  изобретательности
пыток.  И  книга,  лежащая  перед вами,  - это не начало,  а результат
вековых экспериментов  в  застенках  и  обдумывания  их  в  монашеских
кельях!
     - Ужасно! - прошептала Сима. - Я так мало об этом знала.
     - Здесь   не  вы  виноваты.  Не  научились  мы  еще  понастояшему
преподавать историю.  Античные времена в учебниках очень  красивы,  но
мало  там  настоящего экономического марксизма,  средние века стыдливо
прикрыты христиански настроенными учеными,  и мы  их  как  следует  не
разоблачили.  Только  недавно  началось  равноправие  истории Запада и
Востока,  но и теперь еще ничтожные  события  Европы  мы  знаем  лучше
великих исторических перемен Востока.  Надо изучать реальную жизнь:  и
успехи и ошибки человечества,  строящего эту жизнь...  особенно  такие
страшные ошибки, как эта. Мрачные имена Шпренгера и Инститора, Бодена,
Дельрио,  Карпцова должны служить не пугалами жестокого изуверства,  а
сделаться  предметом  научного исследования.  Пора отогнать от истории
средневековья  церковников  или  верующих,  стремящихся   смягчить   и
замазать  этот  позор  церкви,  и  призвать материалистически мыслящих
ученых, сведущих в психологии и общественных науках.
     - Неужели   все   подозреваемые  женщины  сознавались  в  гнусных
измышлениях, внушаемых им? - спросила Сима.
     - Что  же  им  было делать?  Уже по поразительному однообразию их
признаний можно было заключить,  что тут что-то неладно.  Но где  было
рассуждать  их фанатичным палачам?  И все же многие протоколы допросов
говорят о великолепном  геройстве  некоторых  женщин:  и  совсем  юных
девушек,  и  старух.  Я  склоняюсь перед их памятью,  ибо нет на Земле
высшего геройства,  чем подобная стойкость. Непреклонность этих женщин
ожесточала  инквизиторов.  Пытку  усложняли,  доводя  до  самых высших
ступеней,  самими судьями называвшихся  бесчеловечными.  А  подсудимые
упорно не сознавались или, уступив невероятным страданиям, потом сразу
же брали признание обратно.  Пытку повторяли множество  раз.  В  одном
протоколе  записано:  пятьдесят три раза!  Героини умирали в застенке,
оставленные всеми, отрезанные от мира, не сознавшись и не сказав того,
что  требовали  судьи.  Не из страха казни (потому что пытка была куда
страшнее смерти,  "ужаснее десяти смертей",  по  признанию  одного  из
инквизиторов,  "отца" - иезуита Шпе),  а из-за своей высокой моральной
чистоты,  не давшей им оболгать невинных  и  обречь  их  на  такие  же
мучения.   Полные  отвращения,  отвергая  мерзкие  наветы,  выдуманные
церковниками, в одиночку боролись эти женщины, могущие быть примером и
честью человечества.  Вот записанные показания, вернее, вопль невинной
и стойкой души,  какими не раз оглашались проклятые  застенки:  "Я  не
виновна,  господи Иисусе,  не оставь меня,  помоги мне в моих муках...
Господин судья,  об одном молю вас, осудите меня невиновною. О боже, я
этого не делала,  если бы я это делала, я бы охотно созналась. Осудите
меня невиновною! Я охотно умру!.."
     Гирин переводил, не замечая, как вздрагивает Сима.
     - Дальше тут говорится,  что она так и  умерла,  подобно  другой,
очень красивой молодой женщине, которая не издала ни звука, хотя в нее
"били, как в шубу, сажали на козла и раздробили кости...".
     - Но как же это возможно?
     - Это явление известно в психологии как истерическая  анальгезия,
или  утрата  болевых  ощущений от заболевания тяжелой истерией.  Среди
"ведьм",  как я уже говорил,  было много нервнобольных, и, уж конечно,
психические расстройства возникали от пыток. Но в большинстве случаев,
и это физиологически вполне закономерно, что от тюрьмы, голода, страха
и  пыток психика человека надламывалась.  Он превращался в безвольное,
покорное своим палачам существо,  готовое возвести на себя любую вину,
сознаться  в  чем  угодно,  лишь  бы  избавиться от мук.  И все шли на
костер.  Впрочем,  не  все.  Кальвин  в  отличие  от  "псов   господа"
замуровывал  женщин  живыми.  За  редчайшими  исключениями,  никто  из
схваченных не спасался: слуги божьи не могли ошибаться...
     - Довольно! - вырвалось у Симы.
     - Я тоже думаю.
     - И  вы  считаете,  что связь между несчастьем Нади и "Молотом" -
это ненависть к женщине, взращенная церковью...
     - Да  в  этом-то  и  скрыта  суть дела!  Воспитанием европейского
человека  уже  примерно  веков  семнадцать   занималась   христианская
церковь.  Не удивительно,  если остатки этой морали уцелели в скрытых,
подчас неосознанных формах и в нашей Советской стране, давно порвавшей
с религией. Именно по отношению к женщине у нас еще много христианских
предрассудков, и случай с Надей имеет прямое ко всему этому отношение.
Я  привел  вас  к  "Молоту ведьм",  чтобы показать ту глубину позора и
падения, ту кульминацию мракобесия и жестокости, которая не может быть
ничем смыта с христианской церкви ни теперь, ни в будущие тысячелетия.
Точно так же,  как позор фашизма и лагерей смерти ничем не  смоется  с
европейской культуры нашего века!
     - Да, всех тяжелей приходилось женщине.
     - Христианство  полностью взяло из древнееврейской религии учение
о грехе и нечистоте женщины.  Откуда оно взялось у  древних  евреев  -
самого  архаического  народа  на  планете,  пережившего всех остальных
своих современников;  кроме разве китайцев, - это нетрудно установить,
если  подумать  о  бытовых  условиях  их  жизни  на краю пустыни,  под
ежечасной угрозой нападения соседей. Но сейчас не об этом речь. Дело в
том, что эти моральные принципы вошли полностью в христианскую религию
и затем прочно усвоились церковью.  Основатель римской церкви  апостол
Павел,  с  современной  точки  зрения  -  явный параноик с устойчивыми
галлюцинациями, особенно круто утвердил антиженскую линию церкви.
     Церковь к  концу  средневековья разрослась в мощную организацию с
широкой  и  неограниченной  властью,  и  по  законам   диалектического
развития  зерна  ошибок,  посеянных  при  ее основании,  разрослись до
неизбежного противоречия с самим существом христианской религии  -  до
чудовищного  по  кровожадности  и  жестокости  преследования ведьм,  а
заодно  и  всякого   свободомыслия,   на   века   отбросившего   назад
человечество  - вернее,  нашу европейскую цивилизацию - и поставившего
Европу на грань полного экономического краха.  Если  бы  не  подоспело
ограбление  Азии  и Африк