толпу.
     Гнетущее молчание воцарилось в уютном доме Ивернева, где три часа
назад  раздавалось  нежное пение "Слез лотоса".  Гирин угрюмо шагал по
диагонали гостиной. Сандра, искусно перевязанная, полулежала в кресле,
переодетая  в  короткое  для  нее платье Симы.  Леа курила сигарету за
сигаретой,  поглядывая на Чезаре,  спрятавшего лицо в ладони и странно
покачивавшегося.  Ивернев  в  студии  писал  на  портативной  машинке:
уезжая, он должен был оставить полиции свои показания.
     - Доктор Гирин, - окликнула Сандра, - вы смотрели рану Даярама?
     - Смотрел. Кость цела. Сильное сотрясение мозга.
     - Когда же он очнется?
     - Он должен был давно очнуться.  Когда его  увозили,  я  попросил
врачей  дать  ему большую дозу снотворного.  Чем позднее он проснется,
тем лучше. Больше наберет сил.
     - Лучше бы его убили вместе с ней, - поднял голову Чезаре.
     - Пожалуй,  да!  Но насколько  знаю  индийские  обычаи,  хоронить
Тиллоттаму,  то  есть сжечь ее,  должен он сам.  Придется отложить его
госпитализацию. Я  звонил профессору Витаркананде,  и мне стало как-то
спокойнее за Даярама.
     - Боже мой,  боже мой,  наша Тиллоттама мертва!  - Леа, все время
крепившаяся,  разразилась  отчаянными  слезами.  -  Мне...  мне всегда
казалось,  что она  бессмертна,  так  она  была  прекрасна!  Какая  же
тоненькая ниточка - человеческая жизнь!
     Чезаре привлек Леа,  прильнувшую к нему,  содрогаясь от  рыданий.
Наступившая наконец нервная разрядка была благодетельна для нее.
     Гирин заложил руки в карманы и пошел на веранду,  где  и  остался
стоять, глядя на звезды.
     Сима вошла в гостиную,  вкатив перед собой  столик  с  посудой  и
чайниками. Поискав глазами, она вышла на веранду. Широкая спина Гирина
заслоняла фонарь уличного освещения.  Он не то напевал почти неслышно,
не  то  нашептывал,  и  Сима уже знала,  что так он утешает сам себя в
трудные минуты жизни.  Она приблизилась бесшумно,  понимая,  что  мужу
нельзя мешать в такие моменты. Сима услышала слова романса "Ни отзыва,
ни слова,  ни привета" и поразилась глубине его  значения,  неожиданно
открывшейся ей в горькой тоске этой ночи. Гирин, смотревший на высокие
созвездия,  опустил голову. Голос его дрогнул и прервался с последними
словами  -  "Как  в  мрак  ночной упавшая звезда".  Сима не выдержала,
всхлипнула и, обливаясь, слезами, бросилась на грудь к мужу.
     - Вот и упала в вечный мрак "Звезда Индии", - пробормотала она. -
Неужели нельзя было спасти ее, Иван, милый?
     - Нельзя,  зорюшка!  Другая рана,  но не эта!  Не плачь, она ушла
сразу,  в полном расцвете красоты и сил. Для нее это хорошо! Куда хуже
Даяраму!
     - Я не могу...  не могу примириться,  - тихо всхлипывала Сима,  -
такая мерзкая, чудовищная жестокость! Почему так случилось, Иван?
     - Знаешь,  я впервые остро  почувствовал,  как  рядом  с  великой
любовью  всегда  тянется  черная  бездна.  Очень  верен  образ звезды,
упавшей во мрак.  Это немилосердная  несправедливость  жизни  в  нашем
мире.  Человек  озаряется  и  возвеличивается  светом и теплом большой
любви,  но одновременно появляется чувство бездны потери. Не страх, он
более  конкретен  и узок,  а нечто гораздо большее,  паника чудовищной
утраты смысла всей жизни,  когда впереди останется  лишь  непроглядная
тьма.
     Сима крепко поцеловала мужа  и  шепотом,  словно  боясь  привлечь
внимание  темных  сил,  сказала,  что черная пропасть на краю жизни ей
также знакома.
     - С той поры, как я накрепко полюбила тебя! - пояснила она.
     Гирин молча гладил густые спутавшиеся волосы жены.
     - Пойдем к людям! - наконец сказал он, увлекая Симу в гостиную.
     Чезаре, увидев Гирина,  поднялся и подошел к нему  с  официальным
видом.
     - Доктор Гирин,  я должен сообщить вам,  что продумал предложение
ваше и Тислава.  Я достану корону и передам ее вам!  Как только на юге
кончатся зимние бури,  мы  с  капитаном  Каллегари  наймем  корабль  и
сделаем это.  Как можно скорее!  Только я могу найти корону, а мало ли
что может со мной случиться. Жизнь так хрупка. - Гирин задумался.
     - Мне  кажется,  что  передача  короны  нам  была бы неправильным
делом.  Это древнейшая  реликвия  индийской  земли  и  принадлежит  ее
народу.   Поэтому   передача   черной  короны  правительству  Индии  -
справедливая вещь.  А нам,  то есть опять-таки не нам, а правительству
Советской России, следовало бы отдать один из серых кристаллов короны.
Потому что отец Мстислава открыл заново эти камни, потому что они были
у  нас  украдены  и  только с нашей помощью понято их значение.  И еще
потому,  что мы сможем обнародовать эти  исследования  вопреки  тайным
делам,  что  задумываются людьми с кольцами,  искателями серых камней.
Таково мое мнение.  Пойдите к Мстиславу,  спросите его.  Наверное,  он
скажет вам приблизительно то же.
     Чезаре порывисто пожал протянутую руку. Гирин спросил:
     - Вы  что-то  хотите узнать у меня,  но не решаетесь?  Наберитесь
храбрости.  У  меня  ведь  нет  никаких  комплексов,  и  потому  можно
спрашивать о чем угодно.
     - Да,  вы правы! Дело вот в чем, я видел, как вы... что вы можете
сделать с человеком, даже с такой опасной змеей, как Ахмед...
     - Иными словами, почему я просто не приказал вам отдать корону?
     - Да, да!
     - Ну,  не говоря уже об этике и морали, гипноз ведь не чудо и его
возможности   очень   ограничены.   Любопытно,   что  его  куда  легче
использовать на доброе,  чем на злое дело.  Отсюда и древнее  поверье,
что  врожденный  дар  внушения  пропадает,  если его используют во зло
людям.
     Чезаре нехотя простился с русскими,  казалось, накрепко вошедшими
в его жизнь.
     Билет Иверневу  достался  на ночной самолет "Эр Индиа",  и геолог
был огорчен, что не увидит напоследок снежного великолепия Гималаев.
     В полутемном самолете под ровный гул моторов Ивернев,  полузакрыв
глаза,  сосредоточенно думал,  стараясь  представить  себе  встречу  с
матерью.  Евгения Сергеевна прислала ему в Дели письмо.  В десятый раз
он развернул уже потершийся листок бумаги. Огромный самолет вздрагивал
и продолжал нести его домой,  к тому, без чего он не представляет себе
своей жизни. Но без Таты, и это теперь навсегда! Какое страшное слово!
Только  теперь  он  понял  всю  беспросветную  тьму его отрицательного
значения.
     "Мой дорогой,  -  писала мать,  - мне пришлось пережить еще горе.
Тата пришла ко мне,  прочитав "Дар Алтая". Она знала, что ты далеко, и
только потому пришла.  Так она сказала, и я чувствую меньше свою вину,
что не сумела удержать ее для тебя.  Не  смогла  убедить.  Иногда  мне
кажется,  что  права  Тата,  иногда  -  что  ты,  с твоей великолепной
уверенностью в силе своей любви.
     Тата призналась мне во всем.  Войдя в дом как враг,  вернее - как
вор,  она полюбила.  Тебя и меня. Во всю силу великого контраста между
тем,  что  она  нашла  в нашем доме,  и ее жестоким прошлым и будущим.
Между ласковой крепостью новой опоры в жизни,  новых интересов, друзей
и счастья любить и быть любимой.  И еще сильнее от отчаянного сознания
безвыходности своего положения,  невозможности спасти свою любовь,  не
подвергая смертельной опасности не только себя, но и нас.
     Тата плакала,  как девчонка,  говоря мне об этом, и я видела, что
это правда.
     Она вырвалась из державших ее цепких преступных лап и никогда  не
вернется  к  прошлому.  Это  сделала  твоя  любовь и моя тоже.  Но она
исчезнет навсегда в  необозримых  далях  нашей  страны.  И  не  потому
только, чтобы ускользнуть от мести преступной шайки. В недолгие недели
у нас,  когда она была любимой,  красивой  и  чистой,  любила  сама  и
впервые  поняла,  какой  королевой  чувствует  себя  женщина  в добром
счастье, она забыла обо всем, кроме тебя.
     Короткое счастье   злополучной  девушки  не  возродится.  Она  не
способна прийти в наш дом, к тебе, ко мне, прощенным вором, потому что
это вечно будет стоять между ней и нами. И единственное, что она могла
сделать, - это уйти навсегда. И она ушла, сын!"
     Ивернев понял, что мать права и Тата потеряна. Еще не было острой
боли или тоски, рана безнадежности только начинала давать себя знать.
     Виденное и  испытанное им за прошедший трудный год - "перевертыш"
- сделало его взрослее на несколько лет.  Он пережил  счастье  и  горе
большой  любви,  увидел  огромную страну с древней культурой и великим
многообразием  четырехсотмиллионного  народа.  Встретился  с   людьми,
мудрыми,  как Гирин,  прекрасными, как Тиллоттама и Сима, ищущими, как
Даярам, столкнулся с темными силами международных гангстеров...
     Впервые осознал  Ивернев,  насколько  сходны  стремления  людей к
красоте,  к яркой,  насыщенной творчеством и пользой  жизни  в  разных
странах   и   эпохах.   Стремления,   остававшиеся   неисполненными  с
незапамятных времен,  пока не началась  борьба  за  устройство  нового
общества в его стране.  Общества,  где,  "взвешивая правое и взвешивая
левое",  по древней индийской поговорке, люди будут требовать от самих
себя всегдашней ответственности за каждый поступок, слово и мысль - на
пользу ли это людям?
     - Нельзя   понимать   мое  выражение  о  пути  по  лезвию  бритвы
буквально,  - сказал ему  Гирин  на  прощание,  -  это  скорее  высшая
тонкость решений,  исследований,  законов и морали и,  конечно, выбора
направления.
     И сам  Ивернев,  многому научившись,  вернется в родной Ленинград
познавшим простую мудрость:  счастье не ищут,  как золото или выигрыш.
Его создают сами, те, у кого хватает сил, знания и любви.

     Глава седьмая. МОСТ АШВИНОВ

     Даярам еще не поднялся с больничной  койки,  когда  прилетел  его
друг Анарендра,  вызванный Витарканандой. Старый ученый сумел подавить
в Даяраме первый порыв жестокого отчаяния.  Но художник  был  в  таком
плохом  состоянии,  что нуждался в непрестанном присмотре.  Он нашел в
себе  силы  быть  на   обряде   похорон   своей   Красы   Ненаглядной,
поддерживаемый с двух сторон Анарендрой и Чезаре.
     Волна общественного возмущения докатилась от Мадраса до Бомбея, и
главный  виновник  убийства  Тиллоттамы  едва  успел скрыться;  бросив
сообщников на суд и расправу.
     Гирин больше  не  мог  откладывать  отъезда.  Витаркананда собрал
своих друзей накануне отлета русского врача.
     Уже совсем стемнело, когда Гирин уселся рядом с очень серьезным и
очень почтительным Анарендрой, Машина понеслась прочь с залитых огнями
центральных  улиц  Мадраса,  через слабо освещенные кварталы маленьких
коттеджей и темные дороги предместий  к  редким  огням  на  отдаленных
холмах   юго-запада.   Гирин,   на   пути  в  Мадрас  знакомившийся  с
путеводителем,  определил,  что они едут около горы Святого Фомы,  где
известны  развалины  древней  несторианской церкви.  Путь был довольно
далек,  и художник мчался со  скоростью  в  шестьдесят  миль.  Наконец
Анарендра  уверенно  свернул  на  неприметную  в темноте узкую дорогу,
обсаженную деревьями.  Лучи фар уперлись в железную решетку  массивных
ворот, распахнувшихся сами собой, точно в детской сказке. Дорога круто
поднимавшаяся на склон холма,  продолжалась и за воротами.  Дом на его
вершине,  показавшийся Гирину очень большим, был едва освещен и оттого
не сразу заметен в густой тропической темноте.
     Двое людей,  очевидно  слуг,  вынырнули  из-за ваз с растениями с
боков подъезда.
     Гирин энергично  отстранился от всех знаков почтения и взбежал по
лестнице под аркаду подъезда,  где стоял Витаркананда. Профессор повел
гостя в глубь дома,  в огромный центральный зал. Из всех четырех углов
зала поднимались,  красиво изгибаясь,  лестницы белого камня, каким-то
не сразу понятным поворотом сходившиеся к нависшему над залом балкону.
     Гирин с любопытством рассматривал причудливую архитектуру здания.
     - Не думайте, что это мой дом, - сказал профессор со своей беглой
и суровой улыбкой,  не подходившей к его доброму лицу.  - Один из моих
учеников   из   рода   южноиндийских   раджей   захотел  почтить  меня
предоставлением мне приюта,  не соответствующего ни моим заслугам,  ни
вкусам. Но пойдемте выше, там ждут нас мои друзья. Должен предупредить
вас,  что они очень редко встречаются  с  европейцами.  Это  замкнутый
круг, который открылся для вас после вашего доклада в Дели. Поэтому не
осудите их за незнание европейских манер!
     Они поднялись   на   балкон,  затем  прошли  в  большую  комнату,
наполовину  открытую  звездному  небу,  слабо  освещенную,  застланную
коврами.  В  ней  сидели на широких диванах человек десять в белом,  в
таких же белых тюрбанах,  какой был на  Витаркананде.  Бороды,  седые,
смоляно-черные, широкие, узкие, казалось, были главными отличительными
признаками  всех  этих  людей.  Все,  кроме  одного,  самого  старого,
поднялись,  приветствуя  вошедших  молчаливым  поклоном.  Едва  слышно
шелестели под низким потолком раскидистые веера механических опахал.
     Витаркананда усадил Гирина так,  что они с ним оказались напротив
одного из присутствующих,  глубокого  старика  с  короткой  бородой  и
золотой  пряжкой  в  тюрбане.  Бесшумные слуги поставили перед Гириным
столик с напитками и  ящичек  с  несколькими  сортами  сигарет.  Гирин
отказался  и  попросил  стакан простой воды.  Немедленно столик исчез.
Непроницаемые лица индийцев ничего не выразили.  Лишь в темном взгляде
сидевшего   слева   близко  от  него  чернобородого  Гирину  увиделось
одобрение.
     Несколько минут тянулось молчание. Гирин физически ощущал на себе
концентрированный  взгляд  собравшихся  и  старался   сосредоточиться,
понимая,  что не из пустого любопытства захотели встретиться с ним эти
серьезные, молчаливые люди.
     - Мы все рады узнать, - заговорил наконец профессор Витаркананда,
- что в Делийском конгрессе впервые участвует ученый-психофизиолог  из
той огромной дружественной и глубоко симпатичной нам страны, в которой
до сих пор этой науке не уделялось внимания.  Это  немало  озадачивало
нас,  ибо  впервые за всю историю человечества ваша страна предприняла
гигантский подвиг строительства нового мира.  Но какой же  может  быть
новый  мир  без  новых  людей  и  как  воспитать  этих новых людей без
глубочайшего знания человеческой природы?
     Тысячелетия лучшие умы Индии работали над познанием человека, его
души и тела и достигли немалых успехов  на  этом  труднейшем  пути.  К
сожалению,  Запад,  не считая отдельных людей большой и широкой мысли,
не придал значения философским открытиям Индии.  Погруженные в  заботу
об  изготовлении  великого  множества  вещей,  идущие путем нарастания
технического могущества в ущерб заботе о  совершенствовании  человека,
европейцы сочли наивными наши изыскания в области психологии.
     И в то же время западные люди предаются детской  вере  в  чудеса,
якобы  творимые  нашими фокусниками,  достигшими физического развития,
равного  самой  первой  ступени  хатха-йоги,   кажущегося   европейцам
сверхъестественным.   Мнимые   чудеса   совершенно  заслонили  от  них
подлинные достижения человеческой  мысли  в  индийской  философии.  Не
сомневаюсь,   что   суеверия,   нагромоздившиеся   вокруг  пресловутых
индийских факиров,  сказки  о  йогах  и  тот  туман  тайны  и  мнимого
всемогущества, каким полны для жаждущих чуда людей сочинения теософов,
антропософов и им подобных,  якобы  призванные  открыть  Западу  тайны
индийской  науки,  -  не  сомневаюсь,  что  все  это  помешало  ученым
Советской  России  всерьез  ознакомиться  с  вкладом  Индии  в   общую
сокровищницу   человечества.  Нам  странно,  что,  отвергая  идеологию
Запада,  которую  вы  называете  буржуазной,  ваши  ученые  и  деятели
культуры пошли по следам известных необъективных исследователей Англии
и Америки,  для которых наше искусство - преимущественно  порнография,
мораль  -  примитивная,  философия - наивно-религиозная и поскольку не
христианская, то и вредная.
     Мы удивляемся,   как   вы   не  разглядели  суровой  практической
диалектики, пронизывающей всю нашу философию, тонко, осторожно и мудро
развитых   правил   общественного  поведения  и  общественной  морали.
Открытий в области психофизиологии,  во многом опередивших европейскую
научную мысль,  некоторых разделов философии,  как,  например, вопроса
перехода единства во множественность  и  множественности  в  единство,
разработанных  в  совершенстве.  -  Профессор  Витаркананда помолчал и
закончил:  - Неужели то,  что большинство  этих  открытий  облечено  в
религиозную форму изложения,  мешает вам познать их истинную сущность?
Вот  почему  мы  хотели  встретиться   с   вами.   Ученый,   изучающий
психофизиологию, не может пройти мимо всех этих вопросов и не может не
быть серьезно знакомым  с  индийской  наукой,  как  бы  он  к  ней  ни
относился.   Мы  хотим  услышать  от  вас,  ученого  страны,  строящей
коммунизм,  то есть борющейся за высший,  наиболее мудрый общественный
строй  на  земле,  ваш  взгляд  на  возможность  сочетания  достижений
исследователей Индии и Советской страны.
     Витаркананда умолк  и опустился на диван,  приняв позу спокойного
ожидания.  Никто не  произнес  более  ни  слова.  Усилием  воли  Гирин
заставил себя подавить волнение. Он медленно поднялся с мягких подушек
сиденья,  устойчиво  стал,  раздвинув  ноги,  и  разом  обрел   нужное
спокойствие.  "Точность,  помни  о  точности выражений,  не увлекайся,
говоришь не на родном языке",  -  мысленно  сказал  он  себе,  глубоко
вздохнул и начал:
     - Величайшим  достижением  религиозно-философской  мысли   Индии,
почему-то не отмеченным Западом и,  пожалуй, как следует не осознанным
даже самими индийцами,  было то,  что еще в  незапамятные  времена  вы
поставили человека наравне с богом. В формуле, что бог и человек равно
не  властны  над  Кармой,  над  общими  законами  вселенной,  я   вижу
величайшее  мужество  древней  мысли.  Человек  и бог являются частями
мировой души,  нет божьей воли, а есть общий ход процессов мироздания,
для  преодоления  которых  необходимо  познать  их и считаться с ними.
Насколько сильнее эта концепция, чем рабское преклонение перед грозной
силой    бога,   определяющего   всю   судьбу   человека,   карающего,
преследующего  и  проклинающего,  преклонение,   составляющее   основу
древнееврейской  религии  и  ее  дериватов  -  христианства  и ислама,
охватывающих все основы религиозной философии и морали Запада,  -  мне
нечего вам пояснять.
     Гирин остановился,  услышал легкое  покашливание  Витаркананды  и
повернулся к профессору.
     - Не покажется ли затруднительным  для  уважаемого  гостя  делать
паузы   после  окончания  каждой  формулировки?  -  осторожно  спросил
Витаркананда.
     Гирин улыбнулся дружелюбно и виновато.
     - Очень хорошо! Мне легче будет собираться с мыслями.
     Витаркананда успокоенно  поклонился  и  стал переводить сказанное
Гириным на мелодичный, незнакомый Гирину язык. Присутствующие закивали
головами, некоторые переглянулись.
     - Многие положения индийской философии  теперь,  после  того  как
европейская  наука  сделала  гигантский шаг вперед,  предстают в новом
свете,  - продолжал Гирин.  - Гуны  -  их  три  -  это,  по  индийским
понятиям,  основные  качества  материального  мира  вечно изменяющейся
природы.  Индуизм включает сюда и психику,  следовательно,  считая  ее
материальной и вечно изменяющейся. Это понимание развития психического
мира человека давно уже принято философской мыслью Индии.  Если  взять
учение о метампсихозе, в просторечии - переселении душ, перевоплощении
из одного тела в  другое,  то  с  точки  зрения  наследственности  мы,
материалисты, можем принять, что происходит вечная передача механизмов
наследственности.  Эти механизмы в половых продуктах и есть  настоящее
бессмертие вида, передача эстафеты жизни от одного индивида к другому.
В этом смысле мы все - отдаленные братья и уже много раз  возрождались
и умирали,  как звенья великой цепи вида,