й,
следует прежде всего проверить ваше предположение.  Я попрошу  доктора
Синицына  сейчас  же позвонить родителям Миши и расспросить о периоде,
предшествовавшем заболеванию.  С точки зрения  психической  депрессии.
Палатный врач встал и пошел к телефону.
     - Великолепно!  - воскликнул Гирин.  - А потом, вероятно, следует
начать с успокоителей. Этих зонтиков, широко защищающих мозг от всяких
потрясений.
     - Зонтиков - какое меткое название!  - рассмеялась заведующая.  -
Биохимики прямо  поэты.  Мне  так  и  представляется  широкий  зонтик,
раскрытый над обнаженным мозгом больного!
     - А собственно,  так и есть.  Все эти родственные атропину,  да и
кураре,  успокоители  отлично  действуют  даже  при  эпилепсии.  Итак,
мелларил. Дадим вдвое.
     - А потом?
     - Проконсультируемся  с  профессором  Рогачевым  насчет  гипноза.
По-моему,  хорошее  внушение,  и вильсонова болезнь,  если она мнимая,
исчезнет. Это я беру на себя, а вы - зонтик. Идет?
     Заведующая кивнула,  глядя  в  конец  коридора,  откуда  появился
палатный врач.
     - Выяснили?
     - Ничего особенного.  Перед заболеванием мальчик был очень угрюм,
молчалив,  но  ни  в  чем  не признавался родителям,  не подтвердил ни
одного предположения матери:  несчастная  любовь,  плохая  компания  и
тайная болезнь: этот набор у всех матерей одинаков.
     - И,  кстати,  наиболее част на самом деле,  - сказал Гирин. - Но
это  выяснится потом,  а сейчас похоже на депрессию,  отчего бы она ни
произошла. А долго было это состояние, не сказали?
     - Сказали. Около года.
     - Вполне достаточно. Эх, родители! То слишком вмешиваются, портят
жизнь и психику детей, то предоставляют им свободу, когда этого делать
нельзя.  Скоро ли мы  сумеем  давать  обществу  правильно  воспитанных
детей?  Когда  поймем,  наконец,  что воспитание - самое важное дело и
здесь нельзя пренебрегать никакими возможностями?
     - Какой вы странный человек,  - сказала заведующая. - Огорчились,
будто вам самому нанесли большой ущерб.
     - А кому же?  Я частица нашего общества и страдаю, если в нем еще
не все идет как надо. Это касается меня непосредственно: ведь я живу в
этом обществе,  и ни в каком другом жить мне не придется.  Значит, обо
всем договорились и действуем. Только пока матери - ни гугу.
     Заведующая и палатный врач проводили Гирина до самой лестницы,  и
прощание было совсем не похоже на встречу.

     Глава четвертая. КОРОЛЕВА УЖЕЙ

     Сима лежала на диване,  закинув руки за голову, и старалась войти
в  то  расслабленное,  с  приглушенными  мыслями  состояние,   которое
помогает    спортсмену    избежать    "скованности"    или    нервного
перенапряжения.   Даже   любители   спорта,   хореографии,   циркового
искусства,  музыки  не  знают,  как  много талантливых людей не смогли
добиться настоящего успеха из-за того,  что их нервная система в самый
ответственный момент как бы цепенела, лишалась той точнейшей, поистине
музыкальной,  координации,  которая нужна каждому, кто превращает свое
тело в инструмент для выражения чувств, выносливости или силы.
     Бывает так:  долгая  тренировка  отработала  точную   координацию
движений,  мышцы  развиты  и полны накопленной силы,  сердце сделалось
неутомимым двигателем,  готовым перекачать те тонны крови, что пройдут
через  него  во  время  спортивного  соревнования  или  артистического
выступления.  И вдруг словно тайная отрава  поражает  мозг:  внезапное
предчувствие   беды,   поражения  или  страха,  может  быть,  какое-то
психическое  воздействие  вроде   гипноза   со   стороны   почему-либо
недоброжелательных  или  скептических  зрителей.  Тогда у неустойчивых
душевно  людей  возникает  самовнушение.  Достигнутый  долгим   трудом
автоматизм действий,  переведенных из сознательного в подсознательное,
переходит обратно  в  ведение  сознания,  уже  отравленного  случайным
внушением.   И  все!  Великолепная  координация  разлаживается,  мышцы
скованы устрашившимся сознанием,  вместо  плавных  движений  совершают
рывки, вместо мгновенных рывков - замедленные, заторможенные усилия. И
надолго,  если не навсегда,  поселяется в душе артиста или  спортсмена
страх   выступления,  иного  заставляя  даже  расставаться  с  любимым
занятием, избранным по призванию и по способностям.
     Вот почему  психическая тренировка человека,  призванного служить
своим телом искусству или спорту,  не менее важна,  чем всякая другая.
Это одна из причин,  почему,  например,  балетные школы, чтобы создать
безупречных артистов,  начинают обучение с  детского  возраста.  Но  у
многих спортсменов,  неожиданно пришедших к спорту,  срок тренировки и
обучения  гораздо  короче,  и  тут-то  меры  психического   воспитания
чрезвычайно важны.
     Сима знала это,  но для ее здоровой психики со  слитой  в  единое
целое  сознательной  и  подсознательной работой мозга не было проблемы
скованности.  В художественной гимнастике еще помогает музыка.  Музыка
создает  настроение,  поддерживает  ритм,  помогает  соразмерности поз
силой звучания.  Другое дело - выступления на снарядах, под безмолвным
взглядом  тысяч  глаз,  оценивающих каждый поворот тела,  каждый взмах
руки или сгиб ноги.  Но и здесь  приходит  на  помощь  веселый  задор,
огненное чувство уверенности, какое дает лишь упорная тренировка.
     Сима подняла руку и посмотрела на часы.  Рита скоро придет помочь
разучивать  новую  композицию,  а  она еще не переоделась.  Сегодня ей
никак не удается сосредоточиться и продумать вторую,  медленную  часть
выступления.   Мысли  возвращаются  к  недавней  встрече  на  выставке
московских художников.  Перед Симой вновь,  в который  раз,  встала  в
памяти  сцена:  группа  людей  у  подножия огромной деревянной статуи,
скептически равнодушные или насмешливые лица. А среди них доверчивый и
в  то  же  время  с глубокой внутренней уверенностью,  слегка наклоняя
голову и простодушно спрашивая  знатоков  искусства,  стоит  он,  этот
любопытный  врач-искусствовед,  Иван  Гирин.  Такое русское имя и весь
облик,  дисциплина и точность во всех  движениях,  мыслях,  сдержанная
речь, глубокий голос.
     Сима не терпела  дешевой  насмешки,  того  вульгарного  осмеяния,
которым   люди  невежественные  или  слабые  нередко  прикрывают  свое
недоверие к новому,  зависть к красивому, испуг перед глубиной знания.
Ей  показалось,  что  художники  хотели  посмеяться  над  незнакомцем,
посмевшим как-то обосновывать свой  собственный  взгляд  (совпавший  с
восприятием Симы) на произведение скульптуры.  Полная сочувствия,  она
послала ему мысленное одобрение.  А он вовсе не был смущен или робок и
не то чтобы показал знание законов искусства,  но изложил захватывающе
интересные соображения о существе прекрасного.
     Получилось просто  и  неизбежно,  что  они  познакомились и пошли
вместе,  говоря  так  же  открыто  и  просто  обо  всем,  что  глубоко
затрагивало  и волновало обоих.  Сима впервые встретила человека,  для
которого многое в науке было открытой книгой.  Благодаря ему оно стало
доступно  и  Симе,  умеренно образованной,  обыкновенной женщине,  для
которой радость тренированного, гибкого и сильного тела, что скрывать,
не  раз казалась стоящей многих серьезных книг.  Благодаря Гирину Сима
словно отдернула завесу обычной жизни.
     Легкий стук  в  дверь прервал ее мысли.  На пороге появилась Рита
Андреева,  высокая,  золотоволосая,  с   веснушками   на   симпатичном
мальчишеском лице.
     - О великий и мудрый халиф! Я прихожу к тебе смиренным музыкантом
и  застаю  твое  величество  овеянным  восточной  негой.  Прикажешь ли
ожидать своему визирю?  Или,  быть может, Гарун-аль-Рашид захворал, да
сохранит его аллах!
     Расхохотавшись, как школьница,  Сима вскочила,  наградила подругу
поцелуем  и  большим апельсином и принялась надевать спортивный костюм
за раскрытой дверцей шкафа.  Рита была еще первокурсницей в  институте
физкультуры,  когда,  подружившись, они придумали эту наполовину игру,
наполовину  серьезную  деятельность,  продолжавшую  тимуровские  мечты
детства. Подруги занялись "самодеятельностью". Как романтический халиф
арабских сказок,  по вечерам переодевавшийся в простолюдина и вместе с
великим  визирем  обходивший  город  в  поисках  нуждавшихся  в помощи
несчастных,  Сима  приняла  имя  Гарун-аль-Рашида.  Была   приобретена
толстая  тетрадь,  куда  записывалось  содеянное - самые разнообразные
дела,  по существу, весьма скромные, ибо какие возможности были у двух
девчонок, кроме добрых сердец и сильных ног?
     - Поиграй что-нибудь,  я разомнусь,  - сказала Сима, выходя из-за
шкафа.
     Рита тщательно вытерла смоченные липким апельсиновым соком пальцы
и  уселась  за  пианино,  огласив комнату торжественным гавотом.  Сима
начала  разминку,  глядясь  в  зеркало,  занимавшее  всю  стену  бедно
обставленной, просторной комнаты.
     - Пока можно с тобой разговаривать?  - спросила Рита. - Вообще-то
есть серьезное дело, гарун-аль-рашидское, но о нем после. А пока... ты
знаешь, я люблю трещать, как говорил твой бывший муж.
     - Только я буду молчать, чтобы не терять дыхания.
     - Знаю.  Я вдруг вспомнила,  как ты рассказывала о своей приемной
матери.  Давно еще,  когда я впервые пришла к тебе, я удивилась, что у
одинокой девчонки большая комната,  пианино да еще зеркало такое.  Это
от нее и твой английский язык, и знание искусства?
     - Да,  она воспитала и выучила.  И положила массу труда,  чтобы я
стала  образованной.  А  я  не  сумела.  -  Сима закружилась,  сделала
несколько прыжков и, перевернувшись через голову, оказалась на диване.
- Теперь пять минут отдыха,  и начнем композицию.  В нотах я отметила,
что пропустить. Ты уже разыгрывала адажио из "Эгле"?
     Вскоре лицо Симы стало сосредоточенным. Она встала перед зеркалом
в застывшей позе,  выдвинув вперед правое плечо и скрестив опущенные и
напряженные руки.
     - Я начну прямо с этой,  как ее...  замедленной части? - спросила
Рита.
     Сима молча кивнула. Рита заиграла, стараясь следить и за нотами и
не упускать из виду отраженную в зеркале подругу.
     Композиция, задуманная  Симой,  была  нелегка.  Размеренный   шаг
аккордов  отражался  в резковатых,  с внезапными остановками движениях
гимнастки,  которые показались бы отрывистыми,  если бы  не  сменялись
плавными,  как  бы  растянутыми  переходами.  Гимнастка хотела создать
композицию,  соответствующую темпу современной жизни и частой, нервной
смене впечатлений.  Сима давно сказала Рите,  что многие танцы, вернее
выражение чувств в них,  созданы по образцу прошлых  времен,  когда  у
женщины  имущих  классов  было  много  времени  на сложнейшее развитие
ощущений и эмоций,  когда ей надлежало переживать муки и радость любви
во много раз сильнее,  чем мужчине,  безраздельно поддаваться страсти,
быть  шаловливой,  быть  забавной.  А  Симе  хотелось,  чтобы   в   ее
танцевально-гимнастической   сюите   была  современная  женщина,  тоже
чувствующая сильно и глубоко,  но пытающаяся осмыслить  свое  место  в
жизни  и  мире.  Женщина,  занятая  разнообразным  делом,  а не только
ожидающая прихода избранного мужчины.  Вряд  ли  задуманное  полностью
удалось, но что-то получалось, серьезное и красивое.
     - Финал играть? - спросила Рита, не останавливаясь.
     - Да, да!
     Быстрые, почти  неуловимые  движения  Симы  сменялись  мгновенной
остановкой  в  позе,  полной  пластического  изящества,  неподвижность
которой подчеркивалась  коротким,  резким,  вызывающим  заключительным
сгибом руки, поворотом головы или раскрытием пальцев. Резко поднятая и
остановленная нога,  сгибание или  выпрямление  кистей  закинутых  над
головой   рук   казались   смешливыми   после   трудных   балетных  па
гимнастического танца.
     И превосходное сложение Симы сделало танец похожим на кинокадры с
отточенного произведения живой скульптуры.  Смена выразительных поз  в
ритмической  последовательности,  и  все  тело  застывало в немыслимой
балансировке,  а резкие заключительные движения рук как бы говорили  о
том, как легко и весело гимнастке. Адажио кончилось.
     - Еще раз финал! - отрывисто потребовала Сима.
     - Отдохни!
     - Нет! Я не устала.
     Рита играла снова и снова, пока Сима не попросила перерыва. Рита,
повернувшись на винтовом табурете, пристально смотрела на подругу.
     - Ты хороша! Прямо по-свински хороша!
     - При чем же тут свинство?  Хороша,  как свинья?  И это дружеское
одобрение?
     - Перестань!  Не  прикидывайся,  что  ты  ничего  не   понимаешь!
Свинство  заключается  в том,  что у тебя все так ладно:  и фигура,  и
движения,  и чутье при исполнении.  Сколько  бьешься,  чтобы  все  это
привести в соответствие,  а у тебя оно готовое...  Помнишь австрийскую
фигуристку, выступавшую на показательных соревнованиях в апреле. Карин
Фронер?
     - Конечно.  Помню ее произвольную композицию - танец "модерн".  И
что же?
     - Она совсем такая же черненькая симпатяга,  и фигура в  точности
твоя.
     - Рита,  милый мой визирь,  - Сима усадила подругу и обняла ее за
плечи,  - а мне вот хочется быть повыше,  такой,  как ты. И с таким же
легким телом,  как у Люси.  Вспомни ее прыжки! Куда мне! А вспомни эту
дивную   маленькую   девчушку,   Лену   Карпухину.  Несомненно,  будет
чемпионка.  Гибкость,  подлинное изящество,  не могу  точно  выразить,
красивая свобода движений,  быть может.  И все ладно в этом ее крепком
теле, несмотря на рост.
     - А  ты  очень  похожа  на Карпухину,  знаешь?  Только,  конечно,
взрослее и - очень женщина,  в этом  твоя  особенность  и  твоя  сила.
Мужчины должны бы повалиться к ногам твоим и на руках тебя носить.
     - Они и рады носить,  только быстро роняют, - рассмеялась Сима, -
как Георгий, мой бывший муж. Ну, ты его знаешь!
     - А другие? Ведь на нем свет клином не сошелся.
     - Не сошелся,  ничуть.  Но как-то получается, что от тебя требуют
быть такой, какой им хочется. Стараются тебя слепить по подходящей для
них  форме.  И  беда,  если  ты  оказываешься  сильнее!  Тогда им надо
выказать свое превосходство,  а если его нет, то, значит, надо унизить
тебя, пригнуть до своего уровня и даже еще ниже.
     - Ух,  это я знаю!  - важно  согласилась  Рита.  -  Ну,  поставим
чайник? Кончили?
     - Если не устала, еще разок? До девяти часов, хорошо?
     И Рита  играла  адажио  из балета Бальсиса еще целый час,  а Сима
старательно отрабатывала  свою  произвольную  программу.  Наконец  она
умчалась под душ, оставив Риту в задумчивости перед пианино.
     - Что ты скажешь о моей программе?  - спросила  Сима,  причесывая
свои густые волосы.
     - Знаешь, все хорошо. Но... - Рита подумала, собираясь с мыслями,
-  я бы искала что-то другое.  Тут нет завершения,  последнего взлета,
какого-то отчаянного  накала,  ну  того,  чем  бы  должна  закончиться
композиция,  идущая  так  сильно.  Я  бы  даже  сказала,  что она чуть
холодновата для тебя. Впрочем, может быть... - Рита умолкла.
     - Что может быть? Я сама кажусь тебе холодноватой?
     - Иногда.  Но и как-то странно: где бы женщине надо быть пылкой -
ты спокойна, а порой проявляешь прямо яростный темперамент.
     - О,  интересно!  А ведь ты,  наверно,  права,  - ответила  Сима,
садясь  на  край дивана.  - Мне почему-то всегда думалось,  что любовь
сильных и здоровых людей должна быть легка и светла.  В ней ничего  не
искажается   и   не   подавляется.   А  если  проходит,  то  тоже  без
"самораздирательства",  без  мрака  и  безысходности.  У  меня  так  и
получалось - проходило легче,  чем у других людей. Но не потому, что я
прыгала по верхушкам.
     - Не потому,  - согласилась Рита. - Я тебя достаточно знаю, чтобы
не сделать предположения,  какое,  наверное,  пришло  бы  некоторым  в
голову.  Если у тебя разные интересы,  если захватывает работа,  тогда
понятно,  что ты не та женщина,  у которой один свет  в  окошке  -  ее
любовь.
     - Может быть. Всегда бывало так: горько, печально, тяжело, и в то
же  время  где-то  в  глубине таится уже какое-то облегчение:  вот все
кончилось, и стало по крайней мере ясно.
     - И одиноко и пусто.
     - Да.  Вот этот страх одиночества, по-моему, самый сильный у нас,
женщин.  Сколько  хороших девушек поспешили из-за него выскочить замуж
за первого попавшегося и до сих пор расплачиваются за эту поспешность.
Одиночество пугает,  как представишь себя больной, пожилой... Да, этот
страх всосан с молоком матери,  он идет от старой  деревенской  жизни,
когда действительно одинокой женщине предстояла нищета, горькая жизнь.
Не то теперь.  Женщина умеет заработать свой  хлеб  не  хуже  мужчины,
вокруг нее много людей, она всегда может найти себе дело и в старости.
- И Сима потянулась,  унесшись мыслями к событиям позавчерашнего  дня,
пока Рита не встряхнула ее за плечо.
     - Что с тобой,  о несчастная?  Ох,  халиф, уж не влюбился ли ты в
какую-нибудь рабыню из далекой страны?
     - Нет, я лишь подружился. Она во-от такого роста.
     - Что-то  новое,  Сима!  Ты  веришь  в  дружбу  между  мужчиной и
женщиной?
     - Как  хочется верить!  Иногда мне кажется,  что мы,  современные
люди,  еще не доросли до этого.  Во всяком случае, двое хороших мужчин
говорили  мне  о дружбе,  а кончили...  Один подолгу объяснял,  что он
тоскует без женщины-друга, что сейчас совсем прекратилась дружба между
мужчиной   и  женщиной  из-за  засилья  мещанства,  что  было  бы  так
замечательно дружить без обязательного требования любви, от которой он
устал. Но ничего не вышло!
     - Может, вышло бы, будь ты похуже?
     - Не  знаю.  Но  уверена:  в дружбе не так,  как в любви,  дружба
требует обязательной взаимности. И равенства во что бы то ни стало. Но
не в смысле одинаковости. Понимаешь?
     - Конечно,  и,  думается,  ты права,  Сима.  Но расскажи о рабыне
халифа.
     - Я люблю таких людей за то,  что они работники в  полном  смысле
этого слова!
     - Как мой отец и мама!  - воскликнула Рита.  - Мама говорит,  что
никогда не устает, если ей что-либо интересно или нужно позарез.
     - Мне надоели люди, считающие, что они все уже сделали для семьи,
государства и себя. Часто это скрытые бездельники...
     - Сколько же все-таки лет рабыне?
     - Она не очень молода, честно говоря, много меня старше.
     - Не знаю, не знаю, - неодобрительно покачала головой Рита.
     - Ты выглядишь разочарованной. Что тебе не нравится?
     - Я могу  поклясться,  что  ты  увлечена,  Сима.  Но  мне  всегда
думалось,  что  у  тебя появится такой настоящий,  достойный тебя и ты
станешь для него богиней, зажигающей его, он должен дрожать от желания
и нетерпения. И он будет фантазер, неистощимый на выдумки и неутомимый
в старании выразить свою любовь,  восхищение.  А пожилой... Я понимаю:
знание,  опыт жизни, чуткое понимание, все эти рассказы о пережитом...
И все это ничего не стоит перед большой и юной любовью.
     - Ты забываешь, что я уж не юна сама, и потом... все это уже было
у меня.  И если б ты знала,  как быстро  исчезает  новизна,  если  нет
обоюдного понимания пути, я не знаю, как лучше сказать. И конечно, мне
нужно, чтоб был у обоих интерес ко многому, а у него еще знание.
     - Я  жду  другого.  Пусть  он будет весь в мечтах обо мне,  пусть
будет восхищаться мной и ревновать,  пусть даже  будет  какая-то  доля
мужской  свирепости,  чтобы  я  чувствовала  себя  сразу и богиней,  и
покорной невольницей!
     - Ой,  это  кончится  плохо,  Рита!  Времена  корсаров  и рыцарей
миновали.  Твой партнер в жизни будет скорее всего следить,  как бы ты
не заставила его делать больше, чем делаешь сама.
     - Не смейся,  халиф,  я совершенно серьезна. Не выйдет, то обрету
опять свободу.
     - Свобода возможна лишь при  условии  большого  одиночества,  это
люди часто не понимают, и ты тоже. Лучше будем пить чай. И что за дело
к халифу?
     Рита рассказала  о  происшествии,  взволновавшем всех ее учениц в
общежитии.  Одна из работниц,  юная, хрупк