не сумеет  заглянуть  внутрь?  Впрочем,  Сейрос  учил  его  другому
зрению, гораздо более зоркому, чем обычное.
   Нужно закрыть глаза, чтобы ничто постороннее не отвлекало,  расслабиться,
представить себе поверхность  шара  так,  словно  ты  сам  стал  ее  частью,
удержать  ее  в  сознании,  не  отвлекаясь  никакими  посторонними  мыслями,
приблизить, рассмотреть детально со всех сторон... И тогда он увидел щель.
   Еще не веря себе, он вскочил на ноги, вновь подошел к шару. Да, щель была
именно в том месте, где он увидел  ее  своим  внутренним  зрением.  Она  шла
вверх, на высоту примерно двух метров, изгибалась и снова  опускалась  вниз.
Теперь он понял.
   Перед ним находилась самая обыкновенная дверь, ведущая  внутрь  стального
шара. Он надавил на то место, где, по его расчетам, должна была быть  ручка.
Дверь легко поддалась его усилиям и ушла внутрь  шара.  Степан  стоял  перед
черным квадратом.
   Ни зги не было видно внутри. Постояв неподвижно несколько секунд,  Степан
собрался с духом и, стиснув зубы, шагнул внутрь.
   - Если его выпустить, он начнет все сначала?
   - Несомненно. Он слишком упрям и неразумен.
   - Зато силен и упорен.
   - Да, из него получится хороший воин.
   - Не уверен. Возможно,  в  этом  случае  нам  придется  применить  полную
реконструкцию личности.
   Сила тяжести уменьшилась. Или это только  казалось?  Степан  уже  не  мог
доверять своим ощущениям. В полной темноте и тишине исчезло время,  медленно
исчезало вслед за ним и нормальное восприятие мира. Начинались галлюцинации,
кошмары.
   - Н-е-е-е-т! - закричал он в равнодушную темноту. - Я не хочу!
   Никто его не услышал.  Беспомощное,  безвольное  тело  человека  медленно
притягивалось к центру шара, внутреннему фокусу гигантского золотого  Глаза,
не ведавшему жалости, сострадания, гуманизма...
   - Ты кто такой? - спросил голос Глаза.
   - Степан.
   - Куда ты полез? Что ты можешь? Ты козявка, ничтожество.
   - Я - человек.
   - Ты забудешь даже свое имя.
   - Нет.
   - Попавший в фокус забывает все. Сейчас  ты  узнаешь,  что  такое  фокус.
Сейчас ты почувствуешь.
   Миллионы   невидимых   раскаленных   игл,    выброшенных    засветившейся
поверхностью шара, летели в одну точку - к центру. Туда, где висел  человек.
Впиваясь в его тело, они причиняли короткую нестерпимую боль и гасли, но  на
смену им летели новые иглы,  и  с  каждым  укусом  он  вспоминал  поражение,
неудачу, несчастье, обиду.
   Он ощущал величие тех, кто причинял  ему  боль.  Свое  ничтожество  и  их
могущество. Спасительная  темнота  забытья  заволакивала  время  от  времени
сознание жертвы, но хозяева золотого Глаза располагали  временем  по  своему
усмотрению, их терпение казалось безграничным.
   Иногда в голосе Глаза звучали отеческие интонации. Он наставлял,  поучал,
объяснял - и тогда на время пытки прекращались.  Вместо  раскаленных  игл  к
фокусу шара начинали поступать совсем другие излучения. Они  наполняли  тело
Степана сытостью, ощущением  благополучия  и  короткого  дремотного  чувства
счастья.
   В такие минуты он ощущал себя личинкой, помещенной в прочный  и  надежный
кокон заботливой маткой, она питала и растила, она заботилась о его будущем.
   Странные видения время от времени возникали в  мозгу  Степана.  Он  видел
гигантские пирамиды, сложенные посреди немых городов.  Его  глазам  являлись
лживые боги и пророки, которым удалось  обмануть  жителей  городов,  слишком
занятых собственными  повседневными  делами.  Боги  взбирались  на  вершины,
укреплялись там и застывали в  бронзовой  неподвижности.  А  внизу,  в  тени
пирамид, спокойно кормились их старательные почитатели.
   Но как только Степан хотел что-то изменить в  своем  положении,  едва  он
пытался дернуться, вывернуться из  проклятого  фокуса,  как  шар  оживал,  и
Степан сразу же начинал ощущать раскаленную точку  фокуса,  шарившую  внутри
его беззащитного тела, искавшую центры нервных сплетений и разрушавшую  одну
за другой кладовые его памяти.
   Один раз  он  увидел  внутреннюю  поверхность  шара,  излучавшую  мыльные
пузыри. Их радужный слой,  все  ускоряясь,  летел  к  нему  со  всех  сторон
пространства, обволакивал густой пеной, не давал дышать, забивал рот сладкой
ватой. Он глотал эту пену до тошноты, до рвоты,  она  переполняла  легкие  и
желудок, и, когда в очередной раз голос шара спросил его  об  имени,  он  не
знал, что ответить.
   Больше он не ощущал себя цельной личностью.  Его  разъяли,  разложили  на
отдельные шарики. Каждый шарик, возможно, и имел  собственное  название,  но
единой человеческой сущности они уже не составляли.
   Время  относительно.  Оно  становится  таковым,  преломившись  в   призме
человеческого  сознания.  Но  если  сознание  раздроблено,   расчленено   на
отдельные части - время тоже теряет свою целостность и как бы распадается на
от дельные крохотные  эпизоды,  не  связанные  между  co6oi  прямой  логикой
причинно-следственных связей.
   Человек, потерявший собственное имя,  упрямо  боролся  за  жизнь.  Память
изменила ему, силы оставляли его израненное тело, и он с  трудом  соображал,
что, собственно, должен делать, чтобы продлить агонию еще на несколько часов
и предоставить спасателям хотя бы ничтожный  шанс  отыскать  в  пространстве
крохотную точку его аварийной капсулы.
   Как он сюда попал? Почему стеклянная защитная сфера  капсулы  вызывает  в
нем  вместе  с  мучительной  болью  воспоминание  о  совсем  другом   месте,
излучавшем всей своей поверхностью только боль и смерть? Этого он  не  знал,
этого ему не вспомнить, об этом вообще не следовало думать,  если  он  хотел
сохранить хотя бы те крупицы здравого смысла и памяти, которые еще  остались
в его распоряжении.
   Капсула неумолимо падала, она падала так уже тысячи лет, и человек  знал,
что в конце ее гибельного пути короткая вспышка взрыва принесет ему забвение
и окончание всем его мучениям. Тем не менее он упрямо боролся за жизнь, и он
бы, возможно, справился, находя внутри  своего  разбитого  тела  неожиданные
резервы жизненной силы, он бы наверняка справился  со  свалившейся  на  него
бедой, если бы... не забыл собственное имя.
   Он не знал, кто он и как очутился в  космосе,  он  падал  в  искалеченной
спасательной шлюпке, все ближе подходя к поверхности Марса - но  он  не  был
пилотом взорвавшегося корабля, кажется, он  был  всего  лишь  одним  из  его
пассажиров... Но тогда почему с таким упорством встает перед  его  мысленным
взором управляющая рубка и строгие глаза инспектора, экзамен которому он так
и не сумел сдать? И почему он вспоминает вместе с этим сухую крымскую степь,
что это за странный чужеродный кусочек памяти, сохранившийся вопреки всему?
   Ему казалось теперь  самым  важным  вспомнить,  кто  он  такой  и  почему
оказался в шлюпке. Ему  казалось,  что  именно  это  знание  может  принести
спасение или, по  крайней  мере,  отделит  физическую  боль  от  внутренней,
вычленит ее из сознания, принесет столь необходимую  ему  сейчас  свободу  в
воспоминаниях и мыслях.
   Но в памяти упорно вставали эпизоды двух разных  жизней,  перепутавшиеся,
слившиеся в чудовищный уродливый комок. То он чувствовал себя  абитуриентом,
провалившимся на вступительных экзаменах  в  школе  Космического  центра,  и
вновь переживал горечь расставания с мечтой. То он видел караван, уходящий в
пустыню, археологическую экспедицию, пыль навсегда исчезнувших  цивилизаций.
Какое это могло иметь к  нему  отношение?  Он  не  знал.  Шлюпка  продолжала
падать, и все меньше  кислорода  поступало  из  респиратора  его  скафандра.
Температура за бортом, видимо, повышалась. Он не  мог  видеть  приборов,  не
хватало сил повернуться.  При  последнем  ударе  его  тело  заклинило  между
креслом и стенкой кабины.
   Приборы,  скорее  всего,  вообще  бездействуют,  а  панель  разбита.  Его
положение совершенно  безнадежно,  шансов  на  спасение  нет.  Он  отчетливо
понимал это, принял, как неизбежное, собственную гибель и не жалел  о  самом
конце. Только хотел, хотя бы на время, избавиться от  боли,  чтобы  подвести
черту, чтобы хоть немного разобраться в путанице своего сознания.
   Кто-то ему говорил... тот, кого он хорошо знал: "Человек  должен  уходить
из жизни  с  ясным  сознанием".  Почему-то  вспомнилось  странное  сочетание
звуков: "сейрос".
   Возможно, эти звуки означали чье-то имя.  Он  помнил  еще  два  таких  же
важных звуковых сочетания: "роман" и "степан". Скорее всего, это  тоже  были
имена. Но он так и не смог вспомнить, кому они принадлежали.
   Авария рейсового корабля Марс - Земля произошла по невыясненной  причине.
Большинство аварий с давних времен происходило именно так.  Взрыв  уничтожал
все следы. Правда, на этот раз большинству пассажиров удалось  добраться  до
спасательных капсул, и управляющий автомат успел вышвырнуть их в  космос  за
несколько секунд до взрыва. Часть капсул  сразу  же  подобрали  спасательные
службы, но некоторые провели в космосе по нескольку дней и даже недель, пока
не были засечены  локаторами  спасательных  кораблей.  Поиск  был  затруднен
обломками корабля, заполнившими тот сектор пространства, в котором произошла
авария,  и  мешавшими  ложными  сигналами  локаторам  поисковиков.   Хрупкие
крошечные суденышки, внутри которых в лежачем положении едва помещался  один
человек, не были приспособлены к столь  длительному  пребыванию  в  космосе.
Некоторые  пассажиры  были  найдены  в  очень  тяжелом   состоянии.   Полная
неподвижность   в   течение   долгих   недель,   абсолютная   неизвестность,
необходимость экономить крохотные запасы воды  и  пищи  сделали  свое  дело.
Особенно трудно пришлось тем из пассажиров, капсулы которых  попали  в  зону
высоких температур.  Во  время  взрыва  их  антенны  оплавились,  аппаратура
отключилась, и все эти долгие дни они находились в состоянии такой  изоляции
и абсолютной тишины, вынести которые нормальная человеческая  психика  не  в
состоянии.
   Часть вторая. РОМАН ГРАВОВ
   Глава 1
   Когда первые корабли землян робко вышли  в  космос  и  стали  исследовать
ближайшие планеты, никто точно не знал,  что  за  этим  последует.  Но  века
сменяли друг друга, люди все дальше уходили в глубь космоса от своих  первых
поселений. Наконец настали времена, когда  корабли  землян  научились  легко
преодолевать бездны пространства, отделявшие звезды друг от друга.
   Человеческие поселения рассеялись по всей Галактике, и для того, чтобы из
конца в конец пролететь территорию,  занятую  Федерацией  Свободных  Планет,
лучу  света  требовалось  уже  больше  сорока  лет.  Пространство  и   время
постепенно теряли свою беспредельную власть над  человечеством.  Каждый  мог
выбрать  себе  из  бесчисленного  разнообразия  миров  дом  по  собственному
усмотрению. Упростились потребности и вкусы. Производство материальных  благ
перестало довлеть над людьми, и вслед за этим началось  медленное  отмирание
огромных  индустриальных  планет,  напичканных  автоматикой  и   гигантскими
кибернетическими комплексами.
   Какое-то время они еще  держались,  благодаря  расширенному  производству
межзвездных  кораблей,  но  вскоре  их  выпуск  замедлился  сам   собой.   У
человечества не хватало людских ресурсов для освоения новых миров.
   Естественно и незаметно произошло  то,  чего  так  опасались  лет  двести
назад,  когда  был  изобретен  сверхсветовой  двигатель   для   звездолетов.
Раздробленная,   разбитая   на   мелкие   поселения,   Федерация   перестала
представлять собой единое целое. Каждая новая колония,  едва  обосновавшись,
стремилась прежде всего  обзавестись  собственной  администрацией  и  сводом
собственных правил.
   Древняя   столица   Федерации,   планета,   некогда   бывшая    колыбелью
человечества, медленно, но неумолимо отходила на второй план.  Надобность  в
едином  планировании  и  координации  взаимных  поставок  исчезла  -  каждое
поселение  производило  для  себя  все,  что  считало  необходимым,  и  вело
собственную торговлю с соседними колониями.
   Правительство  Федерации  держалось  в  основном  за  счет   исторических
традиций да  за  счет  организации  и  управления  научными  исследованиями,
требовавших для своего осуществления все больших материальных затрат  и  все
реже и реже приносивших ощутимые практические результаты.
   Никто не знал, как долго сможет продержаться это неустойчивое равновесие,
и именно в этот момент на границах своих владений  Федерация  столкнулась  с
неведомым и неуловимым врагом. Разваливалась экономика отдельных  поселений.
Люди теряли инициативу, их охватывало равнодушие и полная потеря интереса  к
жизни. Все данные говорили о том, что кто-то ведет  четко  организованную  и
спланированную  работу  по  разрушению  окраинных  поселений  Федерации.  Но
выявить и доказать существование реальных противников так и не удалось.
   Даже специально созданное в связи с этими событиями Управление внешней  и
внутренней  безопасности  до  сих  пор  топталось  на  месте,  хотя  в   его
распоряжении была вся современная техника и совсем неплохие кадры.
   Председатель Центрального Совета Федерации Ридов  грузно  поднялся  из-за
стола и подошел к матовому, в полстены, окну. Нажав  скрытую  в  подоконнике
кнопку, он подождал, пока стекло станет совершенно прозрачным, и лишь  затем
надолго погрузился в созерцание открывшейся перед ним панорамы улицы, словно
увидел ее впервые.
   Перед ним возвышались слепые, с матовыми бельмами  вместо  окон,  громады
старинных зданий. Улица казалась безжизненной. Далеко внизу, на мостовой, не
было заметно ни малейшего движения. Все важнейшие  коммуникации  давно  ушли
под землю, и  никто  больше  не  увлекался  старинным  спортом  -  ездой  на
электромобилях мимо заброшенных зданий, многие из которых  грозили  обвалом.
"Совсем еще недавно Земля казалась нам такой  маленькой,  такой  тесной!-  с
горечью подумал Ридов. - Но космос впитал и растворил нас в своих просторах.
Большинство колоний не насчитывает и миллиона поселенцев. Когда-то  в  одном
этом городе жителей было в сотню раз больше. Где они сейчас, эти миллионы? И
что собой сегодня  представляет  человечество  в  целом?  Продолжит  ли  оно
существование как нечто единое? Что с ним станет завтра?"
   От решения, которое он должен был принять, от оттиска его  личной  печати
на пластиковом листе документа с короткой  надписью  "утверждаю",  возможно,
зависело то, каким оно будет, это "завтра". "Я  слишком  стар  для  принятия
подобных решений, я не знаю, к чему  это  приведет.  Никто  этого  не  может
знать.  Но  я  и  не  обязан   принимать   слишком   ответственные   решения
самостоятельно. Именно для таких случаев и создан Центральный Совет".
   Он отошел от окна и назначил через автоматический  селектор  внеочередное
чрезвычайное заседание Совета на завтра.
   - За час до  начала  мне  понадобится  Райков,  разыщите  его  и  пошлите
официальное приглашение.
   Мигнул зеленый огонек, означавший, что автоматический секретарь приступил
к исполнению полученного  задания.  Матовая  поверхность  стола  отсвечивала
тускло, на ней не было ничего  лишнего,  ни  одного  постороннего  предмета.
Кабинет всегда оставался для Ридова лишь местом работы. Выключив  автоматику
и  вызвав  свой  личный  глайдер,  он  подумал   о   том,   что,   уйдя   от
самостоятельного решения, ничего, в сущности, не добился. Некогда  восточные
мудрецы не без основания считали, что бездействие - это тоже часть действия,
к тому же далеко не самая пассивная.
   Запустив  пружину,  приводящую  в  действие  механизм  Совета,  он   лишь
отодвинул решение на  сутки.  Привлек  к  обсуждению  разных  людей,  но,  в
сущности, ничего не изменил и ничего не добился.  Никто  не  снимет  с  него
конечной ответственности, не простит ошибки,  если  она  произойдет,  именно
ему, председателю. К тому же,  вызвав  Райкова,  он,  собственно,  предрешал
результат этого заседания.
   Издали  дом  напоминал  игрушечный  стеклянный  шар,   забытый   каким-то
великаном посреди лесной  поляны.  Его  задняя,  срезанная  наискось,  часть
заканчивалась верандой, плавно переходившей в дикие заросли.  Высокий  худой
человек подошел к дому с северной стороны вместе с мальчиком лет девяти.
   - Мы теперь всегда будем ходить на лыжах? Каждый день?
   - Всегда. До тех пор, пока у тебя не кончатся каникулы.
   - А почему тебя уволили?
   - Кто это тебе сказал?
   - Миша. Мы вчера разговаривали по видику, и он сказал, об этом передавали
в новостях.
   - Говорят не "видик", а "видеофон".
   - Но тебя все-таки уволили?
   - Это шутка. У меня есть друг, который умеет так шутить. Тебе не  следует
вмешиваться в дела взрослых.
   - Спросить нельзя, что ли? Если хочешь  знать,  я  очень  рад,  что  тебя
уволили!
   - Да?
   - Да! По крайней мере, теперь у меня будет отец.
   - А это, конечно, мама.
   - Ага.
   - Ты у меня замечательный цитатер.
   - Кто-о?
   - Цитатер - это человек,  который  не  умеет  разговаривать  собственными
словами, он, как попугай, повторяет только чужие фразы.
   - Ну, ты даешь! Я это слово запомню!
   - Еще бы!
   Они остановились перед выходом на веранду, сняли лыжи и отряхнули снег  с
блестящей ветрозащитной одежды.
   В доме их встретила тишина, настоянная на запахе хвои и яблочного пирога.
   - Позовем маму?
   - Не стоит. Разве ты не чуешь,  чем  пахнет?  В  этот  момент  ей  нельзя
мешать, иначе пирог не удастся.
   Дом, разделенный на четкие функциональные зоны, выглядел изнутри  слишком
просторным. Сразу за гардеробной начиналась "музейная". По крайней мере, так
эту часть дома называла Анна. Здесь стояли стеллажи с  пластиковыми  копиями
древних книг, чучела никогда не виданных на Земле  животных,  встречались  и
предметы вовсе уж непонятные: например, головоломка, найденная  на  Гидре  и
похожая с виду на рогатый каменный шар. При  нажатии  в  определенном  месте
отдельные части этой  конструкции  менялись  местами.  Она  могла  принимать
практически любую форму.
   Легенда гласила, что человек,  которому  удастся  собрать  из  нее  любой
знакомый предмет, тут же получит его в натуре. Но пока эту задачу не удалось
решить даже с помощью большого компьютера.
   Переодевшись и освежившись ионизированным паром, Райков прошел в  рабочую
часть дома. Еще с порога кабинета ему бросилась в  глаза  лежащая  на  столе
рядом с дисплеем домашнего компьютера желтая карточка визиограммы.
   Обычные сообщения оставались в памяти компьютера и попросту высвечивались
на  дисплее.  С  отпечаткой  текста  передавались  только  сообщения  особой
важности и официальные документы.
   Стараясь  унять  волнение,  уже  догадавшись  о  том,  откуда   поступила
визиограмма, Райков подходил к столу нарочито медленно. На  его  узком  лице
под широким разлетом бровей  возбужденно  блестели  разбойничьи  зеленоватые
глаза.
   Взяв карточку и разглядев на ней штемпель  Совета,  он  медленно  перевел
дыхание и лишь затем прочитал все сообщение  залпом:  "К  трем  часам  прошу
прибыть для получения задания. Ридов".
   После такого вызова его увольнение и  в  самом  деле  стало  походить  на
шутку.
   Только сейчас он понял, почему в доме стояла настороженная тишина, почему
Анна не вышла их встречать и откуда в доме запах его любимого пирога.
   Предстоял трудный разговор с женой и еще более трудное прощание... Но это
позже, это  потом.  Пока  еще  можно  сделать  вид,  что  он  ни  о  чем  не
догадывается, не знает  причины  вызова...  Только  надолго  ли  хватит  его
притворства? Он чувствовал,  что  с  каждым  отлетом  в  дальнюю  экспедицию
отчуждение между ним и Анной все глубже пускало свои ледяные корни.
   - Садитесь, Райков.
   Ридов опустил в  прорезь  пневмопочты  очередной  рулон  документов,  над
которыми работал перед  приходом  Райкова,  и  внимательно  осмотрел  своего
посетителя.
   Последний раз  они  виделись  года  два  назад,  когда  Райков  руководил
спасательной экспед