в
себе - видеть, как мама умоляет сестру вернуться к жизни, а та  остается
безмолвной и безжизненной, было выше его сил.  Видя,  что  происходит  с
отцом и матерью, он не мог справиться со своим  отчаянием.  Томми  стоял
рядом с кроватью и всхлипывал, а у Лиз не  хватало  сил  успокоить  его.
Минуту они постояли обнявшись, а потом он дал  себя  увести.  Энни  мать
была нужнее. Оставить девочку она боялась даже на минуту, а с Томми  она
поговорит позже.
   Следующий час казался вечностью. Энни вдруг издала слабый стон, и  ее
ресницы вздрогнули. Лиз показалось, что она вот-вот  откроет  глаза,  но
этого не произошло. Вместо этого девочка снова застонала и  слабо  сжала
руку матери.
   Затем она  разлепила  веки,  как  будто  просто  проснулась  дома  от
обычного сна, и посмотрела на маму ясным взглядом.
   - Энни? - прошептала Лиз, потрясенная и взволнованная.  В  ее  сердце
затеплилась надежда на лучшее.
   Знаком она подозвала Джона, который  вернулся  в  палату  и  стоял  у
дверей.
   - Здравствуй, моя дорогая девочка... Папа и я здесь, и мы очень  тебя
любим.
   Джон подошел к кровати, и  теперь  они  стояли  по  обе  ее  стороны.
Малышка не могла повернуть голову, но было ясно, что она видит родителей
и узнает их. Она выглядела сонной и слабой, на мгновение  девочка  снова
закрыла глаза, а затем медленно открыла их и улыбнулась.
   - Я вас тоже люблю, - еле слышно произнесла она. - А где Томми?
   - Он тоже здесь.
   По щекам Лиз текли слезы. Она поцеловала девочку в лоб, понимая, что,
может быть, это последняя возможность показать дочери свою любовь.  Джон
тоже не мог удержаться от слез. Они слишком сильно ее любили, и он готов
был отдать все, только бы спасти свою малышку.
   - Люблю Томми... - едва слышно сказала Энни, - и вас очень люблю...
   Лицо  ее,  такое  милое  и   нежное,   осветила   ясная   улыбка.   С
разметавшимися по подушке светлыми волосами, большими голубыми  глазами,
казавшимися неестественно огромными, Энни выглядела  такой  хорошенькой,
такой  родной!  Она  улыбалась  родителям  так,  будто  знала   какую-то
неведомую им тайну.
   В палату вошел Томми и сразу же увидел, что сестренка пришла в  себя.
Она взглянула в изножье кровати и улыбнулась брату. Он подумал, что  это
признак выздоровления, и вздохнул с облегчением.
   А Энни, словно бы почувствовав, что уже сказала самое  важное,  почти
беззвучно выдохнула:
   - Спасибо.., всем вам...
   Она закрыла глаза и снова провалилась в сон, измученная разговором.
   Томми вышел из палаты радостным, но Лиз с трепетом  чувствовала,  что
тут что-то не так, что это не признак улучшения. Она смотрела на дочь  и
с ужасом сознавала, что та ускользает от них в неведомый мрак.
   Подаренный им судьбой ребенок безвозвратно уходил от них.  Ее  у  них
забирали. Энни пробыла с ними так  недолго,  что  теперь  Лиз  казалось,
будто эти пять с половиной лет пролетели, как один миг.
   Она держала Энни за руку и не отрываясь смотрела на  нее,  а  Джон  в
волнении мерил шагами  палату.  Томми  задремал  на  стуле  в  коридоре,
обессиленный событиями этого бесконечного дня.
   И около полуночи Энни покинула их навсегда. Она больше  не  открывала
глаз. Она больше не просыпалась. Энни сказала им  все,  что  нужно  было
сказать.., сказала каждому, как она любит его..,  и  даже  поблагодарила
их...
   Им только оставалось в ответ поблагодарить  ее.  Спасибо  тебе..,  за
пять чудесных лет... пять коротких, незаметно пролетевших лет... спасибо
тебе за яркую маленькую жизнь, подаренную нам так ненадолго.
   Лиз и Джон были рядом с дочерью, когда она умерла; они держали ее  за
руки - не для того, чтобы  не  пустить  ее  во  тьму  смерти,  но  чтобы
поблагодарить за все, что она дала им.
   Они знали, что не могут помешать ей  уйти  из  жизни,  -  они  просто
хотели быть с ней до самой ее смерти.
   - Я люблю тебя, - прошептала  Лиз  в  последний  раз,  когда  дыхание
девочки остановилось. - Я люблю тебя, - эхом повторила она.
   Энни покинула их, улетела на крыльях ангелов. Небеса забрали свой дар
обратно. Энни Уиттейкер стала духом.
   А ее брат, ни о чем еще не зная, спал  в  коридоре,  вспоминая  ее  и
думая о ней, и сердце его переполнялось любовью, как и у его  родителей.
Ему снился день накануне Рождества, когда они с сестрой, лежа  в  снегу,
изображали ангелов - и теперь она действительно стала одним из них.

Глава 2

   Смесью боли, чувства безвозвратной потери и тихой  скорби  стали  для
них похороны любимой Энни.
   До Нового года оставалось два дня. Пришли  все  их  друзья  и  друзья
Энни, их родители, школьные учителя  и  воспитатели  из  детского  сада,
помощники и служащие Джона, однокурсники Лиз.
   Уолтер Стоун тоже пришел. Он  сказал  безутешным  родителям,  что  не
может простить себе того, что не приехал в тот рождественский вечер, что
позволил уверить себя в том, что это только простое детское недомогание,
- а он не должен был этого делать.
   Впрочем, он признался, что вряд ли смог  бы  чем-нибудь  помочь  даже
накануне рокового дня. Большинство заболевших менингитом маленьких детей
умирали.
   Лиз и Джон просили его не упрекать себя,  однако  сама  Лиз  простить
себе не могла, что не позвала доктора сразу же, как  только  заметила  у
дочери первые признаки недомогания.
   Джон точно так же корил себя за  свои  слова  о  том,  что  не  стоит
беспокоиться по пустякам.
   Они оба с  тяжелым  чувством  вспоминали  о  своей  ночи  любви.  Они
получали удовольствие в объятиях друг друга, в то время как  их  малышка
металась в своей кроватке в жару.
   И Томми, которому было не в чем упрекать себя, тоже  чувствовал  свою
ответственность за ее смерть, хотя в этом не было его вины, так же,  как
и вины его родителей.
   Как сказал в тот печальный день священник,  Энни  на  короткое  время
стала даром для каждого из них - маленьким ангелом,  которого  послал  к
ним Бог, нежным другом, научившим их любви и сделавшим их ближе  друг  к
другу.
   И это действительно было так. Каждый пришедший вспоминал озорной смех
Энни, огромные голубые глаза, сияющее личико,  при  взгляде  на  которое
любой человек начинал улыбаться и навсегда  проникался  к  этой  девочке
любовью. Никто не сомневался в том, что это был дар любви для каждого из
столкнувшихся с нею.
   Теперь надо было свыкнуться с потерей и понять, как жить без нее.  Им
всем казалось, что смерть ребенка - это напоминание о  грехах  взрослых,
предостережение о том, какие утраты подстерегают нас на каждом шагу. Это
потеря всего - надежды, жизни, будущего,  потеря  тепла,  потеря  самого
дорогого, что может быть у человека.
   Этим холодным декабрьским утром на свете не было трех более  одиноких
людей, чем Лиз, Джон и Томми Уиттейкеры. Поеживаясь, стояли они на  краю
могилы, в окружении друзей, не находя в себе сил оторваться от нее  на-,
всегда, бросить любимую Энни одну в белом, маленьком, усыпанном  цветами
гробу.
   - Я не могу... - чужим голосом  сказала  Лиз  Джону  после  окончания
службы.
   Он мгновенно понял, о чем она говорит, и крепко сжал ей руку,  боясь,
что она забьется в истерике. Каждый из них в эти дни находился на  грани
нервного срыва, и сейчас Лиз было совсем плохо.
   - Я не могу оставить мою девочку здесь.., я не могу...
   Она захлебывалась рыданиями, и Джон, несмотря  на  ее  сопротивление,
крепче прижал жену к себе.
   - Ее здесь нет, Лиз, она ушла.., ей сейчас хорошо.
   - Ей плохо. Она моя... Я хочу, чтобы она вернулась... Я  хочу,  чтобы
она вернулась, - повторяла она, всхлипывая.
   Друзья начали постепенно  расходиться,  не  зная,  чем  можно  помочь
безутешным родителям. Невозможно было найти нужные слова, облегчить боль
или утешить их. Томми стоял рядом с ними и смотрел на родителей. Боль  и
тоска по Энни переполняли его.
   - Как ты, сынок? - обратился к Томми, который уже не  пытался  скрыть
текущие по щекам слезы, его хоккейный тренер.
   "Ничего", - хотел было ответить мальчик, но слова застряли у  него  в
горле, он только покачал головой и в порыве отчаяния  припал  к  широкой
груди своего наставника.
   - Я знаю, я знаю... Я потерял сестру, когда  мне  был  двадцать  один
год, а ей было пятнадцать.., это ужасно.., это действительно ужасно.
   Помни о ней всегда... Энни была такой милой крошкой,  -  говорил  он,
успокаивающе похлопывая Томми по плечу. -  Помни  ее,  сынок.  Всю  твою
жизнь она будет сопровождать тебя.., дарить тебе свои маленькие подарки.
   Ангелы всегда дарят подарки.., ты просто не всегда это замечаешь.  Но
они не оставляют тебя. Она здесь, близко. Говори с ней, когда  остаешься
в одиночестве.., она услышит тебя... и ты услышишь ее.., ты  никогда  ее
не потеряешь.
   С минуту Томми смотрел  на  него  недоверчивым  взглядом,  не  ожидая
услышать подобные слова от тренера, а затем кивнул.
   Джону наконец удалось увести жену от могилы. Когда Лиз шла к  машине,
ноги у нее подкашивались и она буквально висла на нем.
   Лицо Джона посерело, и на обратном пути никто из них не  произнес  ни
слова.
   Люди шли к ним весь день, принося цветы.
   Некоторые оставляли цветы на крыльце,  боясь  потревожить  несчастных
родителей или взглянуть им в глаза.
   Но тем не менее в доме все время был кто-нибудь из посторонних.  Были
и такие люди, кто старался остаться в стороне, словно  боясь,  что  и  с
ними произойдет нечто подобное - как будто трагедия может быть заразной.
   Лиз и Джон сидели в гостиной, опустошенные  и  безжизненные,  пытаясь
сказать каждому пришедшему хоть несколько вежливых слов; и когда наконец
стемнело и настала пора запирать входную дверь и можно было уже не брать
телефонную трубку, они с облегчением вздохнули.
   Томми весь день сидел в своей комнате, не желая никого  видеть.  Пару
раз он заходил в комнату сестренки, но у него не было  сил  смотреть  на
эту привычную обстановку, в которой уже  не  прозвучит  заливистый  смех
Энни, не раздадутся ее легкие шаги. В конце концов он  захлопнул  дверь,
чтобы не видеть всего этого.
   Перед глазами у него стояло ее лицо в то последнее утро, когда до  ее
ухода из жизни оставались лишь  считанные  часы,  -  такое  болезненное,
безжизненное и бледное. Ему трудно было вспомнить,  как  она  выглядела,
когда была здоровой и смеялась или играла вместе с ним. Внезапно Томми с
поразительной четкостью увидел лицо сестренки на больничной подушке, эти
последние минуты, когда она поблагодарила их всех и  покинула  навсегда.
Ее нежные слова, ее ясный взгляд, прощальная улыбка преследовали его.
   Почему она умерла? Почему это произошло? Почему Бог  вместо  Энни  не
забрал его?
   Но Томми никому не говорил о своих чувствах. Ни он, ни  его  родители
до конца недели почти не разговаривали друг с другом. Лиз и Джону иногда
приходилось беседовать с друзьями, а Томми замкнулся в себе и вообще  ни
с кем не общался.

***

   На этот раз Новый год в  семье  Уиттейкеров  ничем  не  отличался  от
других будничных  дней  и  прошел  незамеченным.  Через  два  дня  Томми
вернулся в школу. Никто из ровесников не говорил с ним о  постигшем  его
семью несчастье.
   Его хоккейный тренер обращался с ним очень доброжелательно, но больше
не упоминал ни своей умершей сестры, ни Энни.
   Друзья боялись растревожить его рану и молчали, и  в  результате  ему
некуда было податься со своим горем. Даже Эмили, которая  нравилась  ему
уже несколько месяцев, показалась ему совсем чужой. Все напоминало ему о
том, что он утратил, и он не мог этого вынести.
   Томми возненавидел эту постоянную, подобную ноющему  суставу  боль  и
то, что окружающие смотрели на  него  с  сочувствием.  Может  быть,  его
друзья считали его странным.
   Они ничего не говорили ему и в итоге оставили его одного.
   Его родители тоже внезапно стали  очень  одинокими.  После  того  как
иссяк  поток  соболезнующих  посетителей,  они  перестали   с   кем-либо
видеться. Они и друг с другом-то почти не виделись.
   Томми больше не обедал с ними. Он просто не мог сидеть за столом  без
Энни,  каждый  раз  вспоминая,  как  они  торопились  на  кухню,   чтобы
перекусить вместе молоком и булочками.  Он  не  выдерживал  самого  вида
вдруг опустевшего дома.
   Поэтому Томми болтался в школе или на улице как можно дольше, а затем
съедал обед, который мама оставляла ему на кухне. В большинстве  случаев
он ел стоя, прямо над плитой, и выкидывал половину своей обычной  порции
в мусорное ведро, не потому что Лиз стала плохо готовить - просто  кусок
не лез ему в горло. А иногда он уединялся в своей  комнате  со  стаканом
молока и печеньем и совсем не обедал. Его мать, казалось, вообще  ничего
не ела, а отец приходил с работы все  позже  и  позже  и  тоже  старался
уединиться.
   Настоящие семейные обеды ушли в далекое прошлое.
   Лиз, Джон и Томми боялись сходиться вместе и всячески избегали этого.
Они понимали, что, если  соберутся  все  втроем,  отсутствие  четвертого
члена семьи станет невыносимым. Поэтому они прятались друг от друга и от
себя самих.
   Все напоминало  им  об  утрате,  все  бередило  свежую  рану.  Бывали
мгновения, когда боль словно бы утихала, но чаще всего  для  каждого  из
них она была почти невыносимой.
   Тренер по хоккею видел, что с Томми происходит что-то неладное; перед
зимними каникулами это заметила и одна из учительниц.
   В первый раз за все время учебы в школе  он  совершенно  не  думал  о
своих отметках - без  Энни  эта  сторона  жизни,  подобно  всем  прочим,
потеряла для него значение.
   - Уиттейкер совсем выбит из колеи смертью своей сестренки,  -  как-то
раз сказала классная руководительница Томми учительнице математики.  Они
сидели в школьном кафетерии и пили  кофе.  -  Я  собиралась  на  прошлой
неделе позвонить его матери, а потом встретила ее в торговом центре. Она
выглядит еще хуже, чем  он.  По-моему,  они  слишком  тяжело  переживают
смерть своей чудной деточки.
   - А кто это переживет легко? - сочувственно откликнулась  учительница
математики.
   Она сама была матерью и не могла представить  себе,  как  бы  вынесла
такое. - Что,  у  Томми  совсем  плохи  дела?  Он  завалил  какой-нибудь
предмет?
   - Пока  нет,  но  все  идет  к  этому,  -  честно  ответила  классная
руководительница. - Он всегда был одним из лучших моих учеников.
   Я знаю, как высоко ценят образование  его  родители.  Его  отец  даже
как-то обмолвился, что собирается отправить его в колледж Айви Лиг, если
Томми захочет и сможет туда поступить.
   Теперь у него это вряд ли получится.
   - Я уверена, что он может выправиться.
   Ведь прошло совсем немного. Со временем боль  утихнет.  Дай  мальчику
шанс. Я думаю, что мы должны оставить его и  его  родителей  в  покое  и
посмотреть, как он закончит год. Мы  всегда  можем  позвонить  им,  если
Томми действительно не сдаст экзамена или запустит какой-нибудь предмет.
   - Я просто смотреть не могу на то, как он мучается.
   - Может быть, у него сейчас просто нет  выбора.  Может  быть,  в  нем
происходит что-то серьезное, какая-то внутренняя  борьба  за  выживание.
Наверное, это для него сейчас главнее. Может быть,  я  не  должна  этого
говорить,  но  в  жизни  есть  более  важные  вещи,  чем   история   или
тригонометрия. Пусть мальчик переведет дыхание  и  восстановит  душевное
равновесие, мы должны помочь ему чем только можем.
   - Уже три месяца прошло, -  напомнила  классная  руководительница.  -
Пора бы уже примириться с потерей...
   Был поздний март. Эйзенхауэр уже два месяца жил в Белом доме, вакцина
Салка  против  полиомиелита  успешно  прошла  испытания,   Люсиль   Болл
наконец-то  родила  своего  широко  разрекламированного  ребенка.  Жизнь
стремительно шла вперед - но только не для Томми Уиттейкера.  Его  жизнь
остановилась вместе со смертью Энни.
   - Знаешь, если бы это был мой ребенок, я бы за всю жизнь  с  этим  не
смирилась, - мягко сказала более добросердечная учительница.
   - Я понимаю.
   Обе помолчали, думая о своих семьях, и к концу ленча решили  оставить
Томми в покое на некоторое время.
   Но его угнетенное состояние заметили все.
   Казалось, что его вообще ничего не интересует. Этой весной Томми даже
не играл в баскетбол и  бейсбол,  несмотря  на  увещевания  тренера.  Он
перестал прибираться в комнате и делать уроки; в первый раз за всю жизнь
перестал ладить со своими родителями.
   Да и они сами совершенно  не  ладили  друг  с  другом.  Мама  и  папа
постоянно спорили, и не было момента, чтобы один из них  не  выговаривал
какие-нибудь претензии другому. Супруги Уиттейкер перестали мыть машину,
выкидывать мусор, выгуливать собаку, оплачивать счета, отправлять  чеки,
покупать кофе, отвечать на письма. Это все  потеряло  для  них  смысл  -
казалось, что единственным занятием для них стали постоянные споры. Отца
никогда не бывало дома. Мама никогда не улыбалась.
   И никто не говорил друг другу ни одного доброго слова. Они  выглядели
не печальными, а скорее озлобленными. Они словно были смертельно обижены
друг на друга, на весь мир, на жизнь, на  судьбу,  которая  так  жестоко
забрала у них Энни. Но об этом они никогда не говорили - лишь вздыхали и
жаловались по любому поводу, например из-за непомерно большого счета  за
электричество.
   Томми избрал для себя самый легкий выход и  просто  перестал  с  ними
общаться. Большую часть свободного времени он проводил в саду,  сидя  на
ступеньках заднего крыльца и размышляя. Он начал курить. Иногда даже пил
пиво.
   Весь месяц шли дожди, и один  вечер  плавно  перетекал  для  Томми  в
другой - все те же " ступени, все то же пиво, все тот же "Кэмел".
   Он чувствовал себя ужасно  повзрослевшим  и  однажды  даже  улыбнулся
мысли о том, что, если бы Энни сейчас его увидела, она бы его не узнала.
Но сестренка не могла его увидеть, а его родителей больше не  волновало,
что с ним происходит и что он  делает.  И  потом,  ему  уже  исполнилось
шестнадцать. Томми вырос.
   - Меня мало волнует, что тебе уже шестнадцать, Мэрибет  Робертсон,  -
сказал одним мартовским вечером отец своей шестнадцатилетней дочери.
   Дело было в Онаве, штат Айова, в двухстах пятидесяти  милях  от  того
места, где Томми с банкой пива сидел  на  заднем  крыльце  своего  дома,
рассеянно  наблюдая  за  тем,  как  ветер  пригибает  к  земле  когда-то
посаженные его матерью цветы, теперь заросшие сорняками.
   - Я не разрешу тебе надеть это легкомысленное платье.  И  потом,  что
это за боевая раскраска? Немедленно смой косметику и переоденься.
   - Но, папа, это весенний бал,  -  запротестовала  Мэрибет.  -  И  все
девочки красятся и надевают короткие выпускные платья.
   Подружка ее брата два года назад, то есть  как  раз  в  ее  возрасте,
выглядела гораздо более вульгарно, чем она, и даже отец не  мог  с  этим
поспорить. Но она была девушкой Райана, а Райану было позволено  все.  В
отличие от Мэрибет он был мальчиком.
   - Если ты вообще хочешь сегодня  выйти  из  дома,  ты  должна  надеть
скромное платье.
   В противном случае ты останешься  здесь  и  будешь  вместе  со  своей
матерью слушать радио, - пригрозил строгий отец.
   С одной стороны, Мэрибет не особенно тянуло на вечер, но,  с  другой,
среднюю школу оканчивают только раз в жизни. Лучше уж остаться дома, чем
идти на выпускной бал в платье, которое сделает ее похожей  на  монашку;
но и сидеть с родителями у радиоприемника ей совсем не хотелось.
   Мэрибет одолжила платье у старшей сестры своей подруги, и оно было ей
немного велико, но все равно казалось прекрасным.
   Сшитое из переливчатой голубой тафты, с заниженной талией и  коротким
жакетом-болеро сверху, оно прекрасно подчеркивало ее формы, которыми она
отнюдь не была обделена, и именно против  этого,  вне  всяких  сомнений,
папа и возражал.
   Вдобавок Мэрибет надела туфли на шпильках, которые, будучи на  размер
меньше, сильно жали ей,  но  она  готова  была  это  стерпеть,  лишь  бы
выглядеть красивой и взрослой.
   - Папа, я не буду снимать жакет, - попыталась н