ссор, я считала вас  воспитанным
человеком...
   Его глаза  немного  оживились,  а  потом  взгляд  профессора  снова  стал
напряженным и мрачным. Но мистер Томас попыток приподнять руку  и  погрозить
ей пальцем больше не  делал.  Аппарат  искусственного  дыхания  не  позволял
профессору издавать  никаких  звуков.  Габриэла  вдруг  осознала,  насколько
беспомощен сейчас этот человек и как близко он подошел к  самому  последнему
пределу. Впрочем, она тут же сказала себе, что, несмотря на свой  утомленный
вид, профессор выглядит чуть менее бледным, чем раньше, В глубине  души  она
понимала, что обманывает себя и что шафранно-желтый оттенок, появившийся  на
пальцах и на скулах профессора,  не  имеет  никакого  отношения  к  румянцу,
который, случается, играет на щеках выздоравливающих.
   Зная, что профессор слышит и понимает  все,  что  она  говорит,  Габриэла
принялась рассказывать ему о том, как  они  заживут,  когда  он  вернется  в
пансион.
   - Все будет замечательно. Я снова начну писать, - говорила она,  -  а  вы
будете разносить меня в пух и  прах  за  пристрастие  к  таким  словам,  как
"прелестный", "чудесный" и "очаровательный"... -  Тут  Габриэла  улыбнулась.
Она начинала свой монолог с некоторой принужденностью, но  теперь  разошлась
настолько, что сама почти поверила в то, что говорит. Она даже рискнула -  в
шутку, конечно, - посетовать на то, что профессор уже давно не приглашал  ее
ни в какой ресторан, как это часто бывало в начале их знакомства.
   - То, что в моей жизни появился Стив, - сказала она, - вовсе не означает,
что мы с вами не можем никуда выходить. Стив нисколько  к  вам  не  ревнует,
хотя на его месте я была бы поосторожней - такой кавалер, как  вы,  способен
отбить девчонку у самого красивого мужчины.
   Тут она лукаво улыбнулась профессору и наклонилась, чтобы поцеловать его,
но  тот  только  закрыл  глаза  и  сделал  слабое  движение,   будто   хотел
отвернуться. В его мозгу, казалось, -  кипела  какая-то  битва,  которую  он
проигрывал только потому, что язык больше ему не  повиновался.  Габриэла  не
могла его понять, как ни старалась. Поэтому она  стала  дальше  рассказывать
профессору про Стива.
   Профессор снова открыл глаза и впился в нее умоляющим взглядом.  Габриэла
ничего не могла поделать. Какая бы мысль ни терзала профессора, он  оказался
бессилен передать ее без помощи языка.
   Габриэла сидела с ним до самого вечера. Сначала она  хотела  вернуться  в
пансион, но, позвонив туда и переговорив со Стивом, решила остаться. Дома ей
все равно нечего было делать - Стив собирался ужинать  с  тем  человеком,  с
которым днем играл в теннис,  и,  судя  по  голосу,  его  дела  продвигались
успешно.  О  своем  знакомом  Стив  сообщил  только,  что  он  работает   на
Уолл-стрит, и дружеские отношения с ним могут иметь большое значение для его
дальнейшей карьеры.
   Услышав об этом, Габриэла вздохнула с  некоторым  облегчением.  Она  была
рада узнать, что у Стива есть чем занять вечер. Ей было несколько неловко от
того,  что  приходится  оставлять  Стива  одного,  но  теперь  эта  проблема
разрешилась.  Лишь  повесив  трубку,  Габриэла  задумалась  о  том,  как  он
собирается платить за ужин.
   Вернувшись в палату профессора, она снова села  на  стул  и  накинула  на
плечи теплую кофту, поскольку в палате было прохладно.  Готовясь  к  длинной
ночи в больнице, Габриэла взяла с собой какой-то журнал, но читать все равно
не могла. Она просто сидела и смотрела в бескровное, бледное  лицо  дорогого
ей человека.
   К счастью, ночь прошла спокойно -  должно  быть,  тут  сыграл  свою  роль
аппарат искусственного дыхания, благодаря которому профессору не  надо  было
сражаться за каждый глоток воздуха. Лишь иногда он ненадолго просыпался и  в
панике начинал шарить по одеялу здоровой рукой, но, нащупав пальцы Габриэлы,
сразу успокаивался и засыпал снова.
   - Вы - мой самый близкий человек, Теодор Томас, - шепнула ему Габриэла, и
ей показалось, что он ответил слабым пожатием. Должно  быть,  в  полусне  он
принимал ее за Шарлотту.  Так  она  подумала,  заметив,  с  какой  нежностью
смотрел на нее профессор каждый раз, когда ненадолго приоткрывал  глаза.  И,
как ни странно, в такие моменты ей даже казалось, что  этот  старый  человек
чувствует себя счастливым, но она не знала - от чего. Быть может,  он  лучше
ее знал, что поправится и что все будет хорошо. А может, во сне ему являлась
Шарлотта, маня  его  за  собой,  и  ему  было  радостно  сознавать,  что  их
двадцатилетняя разлука скоро закончится.
   Под утро, продолжая  держать  руку  профессора  в  своей,  Габриэла  тоже
заснула, уронив голову на грудь. Ей снились странные сны  про  Джо,  про  ее
отца, Стива и профессора. Отец, как всегда, стоял в стороне и смотрел, а Джо
и профессор ссорились со Стивом, но Габриэла не могла понять - из-за чего.
   Когда на рассвете она очнулась, первой ее  мыслью  было:  как  профессор?
Серое небо за окном только-только начинало  розоветь.  Габриэла  вздрогнула.
Вот, начинается новый день, и  битва  еще  не  закончилась.  Теперь  она  не
сомневалась, что профессор сумеет победить.
   Она посмотрела на него. Глаза профессора были закрыты, а  челюсть  как-то
странно отвалилась. "Искусственное легкое" продолжал? мерно дышать за  него,
и грудь профессора поднималась и опускалась все так же ритмично, но  в  лице
его было какое-то нездешнее спокойствие, которое напугало Габриэлу  чуть  не
до обморока. Но не успела она сдвинуться с места, как на одном  из  приборов
замигала   фиолетовая   лампочка,    и    сам    прибор    издал    какой-то
пронзительно-скрежещущий звук.
   Габриэла хотела поднять тревогу, но двери палаты распахнулись словно сами
собой, и внутрь ворвались дежурный врач и сиделка. Следом за ними  появилось
еще множество людей с какой-то аппаратурой, они оттеснили Габриэлу в сторону
и занялись профессором. Последним прибежал какой-то запыхавшийся  толстяк  с
металлическим чемоданчиком в руке. Он раскрыл его на том же самом стуле,  на
котором  сидела  Габриэла,  и  достал  изнутри  какие-то  провода  с  белыми
рукоятками   на   концах.    В    следующее    мгновение    широкие    спины
врачей-реаниматоров заслонили от Габриэлы  и  толстяка,  и  профессора.  Она
отчетливо  слышала  сухой  треск   электрического   разряда,   повторившийся
несколько раз.
   Сколько это продолжалось, Габриэла не знала - она потеряла счет  времени.
Лишь когда кто-то из врачей отключил  аппарат  искусственного  дыхания,  она
поняла, что произошло. Сердце профессора остановилось, и все  усилия  врачей
ни к чему не привели. Профессор Томас умер.
   Медленно, как во сне, Габриэла поднялась с кушетки, на которую  она  сама
не помнила как опустилась, и сделала два  шага  вперед,  но  дежурный  врач,
неожиданно оказавшийся перед ней, мягко придержал ее за плечи.
   - Мне очень жаль, миссис Томас, - сказал он, - но вашего отца больше нет.
   Габриэла уставилась на него  широко  раскрытыми  глазами.  Нет,  хотелось
крикнуть ей, вы лжете, этого не может быть! Ведь только что он был  жив,  он
смотрел на нее и улыбался одними глазами, а она держала его  руку  -  худую,
теплую, добрую руку и верила,  что  все  обойдется.  Не  может  быть,  чтобы
профессор  умер.  Он  не  мог  умереть  теперь,  когда  она  уже   перестала
сомневаться в его выздоровлении.
   И все-таки он умер - умер тихо, во сне, и так же тихо отправился на небо,
где давным-давно ждала его Шарлотта.
   Выключив ненужное теперь оборудование, врачи ушли, а Габриэла осталась  в
палате одна. Она молча смотрела на неподвижное, мертвое  тело  профессора  и
отказывалась верить в происходящее. Она даже снова села на стул рядом, взяла
его руку в свою и заговорила с ним так, словно он был жив и мог слышать ее.
   - Вы не можете так поступить со мной, - глотая слезы, шептала она.  -  Вы
мне так нужны... Не уходите, не бросайте меня одну. Вернитесь, пожалуйста, я
прошу вас...
   Но она знала, что все бесполезно. Профессор обрел покой; он ушел  в  мир,
где над ним были не властны беды, болезни и огорчения. Теодор  Томас  прожил
большую, полную самыми разными событиями жизнь длиной в восемь  с  небольшим
десятилетий, и теперь больше не принадлежал ни земле, ни ей, Габриэле.
   Он вообще никогда ей не  принадлежал.  Господь  послал  ей  его  лишь  на
короткое время. По ее мнению, слишком короткое, -  но  Бог  рассудил  иначе.
Теперь профессор принадлежал только Ему и Шарлотте, и к ним он отправился  в
назначенный свыше срок.
   И все же Габриэла  не  могла  не  чувствовать  горечи.  Как  и  все,  кто
когда-либо был ей близок, профессор ушел, оставив ее одну. Он ни за  что  ее
не осуждал, не злился, не сводил  счеты.  Все  их  отношения  были  окрашены
пониманием, дружбой и нежной, почти родственной любовью, которую они  питали
друг к другу. Но даже несмотря на это профессор не задержался возле  нее  ни
на один лишний час, ни на одну лишнюю минуту. Он  ушел,  воспарил,  вознесся
куда-то в другой мир, перебрался в  другое  время  и  в  другое  место,  где
Габриэла уже не могла к нему присоединиться.
   В палату заглянула сиделка. Она спросила,  не  нужно  ли  что-нибудь,  но
Габриэла отрицательно покачала головой. Она хотела  только  одного:  вернуть
профессора, но это было невозможно, и Габриэла наконец поняла  это  со  всей
жестокой беспощадностью и бесповоротностью. И, как  ни  странно,  эта  мысль
неожиданно помогла ей собраться. Габриэла вытерла слезы и встала.
   - Нет, мне  ничего  не  надо,  все  в  порядке.  Тогда  сиделка  деловито
осведомилась, как следует поступить  с  телом  и  не  было  ли  у  покойного
каких-нибудь особенных желаний.
   - Я не знаю, - спокойно ответила Габриэла. - Мне надо уточнить...
   Она действительно не знала и больше того - не знала, у кого можно об этом
спросить. Быть может, у миссис Розенштейн?.. У профессора не было ни  семьи,
ни детей, ни родственников - только соседи по пансиону, где он прожил  почти
двадцать лет. Печальный финал долгой и интересной жизни. Огромная потеря для
всех них, и в особенности для самой Габриэлы... Профессор научил ее многому,
дал много ценных советов, наконец - заставил поверить в свои  силы  и  помог
почувствовать себя настоящей писательницей. Как она будет без него?
   Наклонившись к профессору, Габриэла в  последний  раз  поцеловала  его  в
холодеющий лоб и снова  с  пронзительной  ясностью  почувствовала,  что  его
больше нет. Дух отлетел, осталась только бренная оболочка - дряхлая, пустая,
никому не нужная. Того, что делало профессора профессором, больше не было  -
перед ней лежал труп, похожий на все другие трупы.
   - Передайте от меня привет Джо... - прошептала Габриэла и,  выпрямившись,
медленно вышла из палаты. Почему-то она не сомневалась, что профессор и  Джо
обязательно встретятся.
   Лифт доставил ее на первый этаж, и Габриэла вышла в жаркое июльское утро.
Солнце светило ярко и празднично, на небосводе не было  ни  облачка,  и  его
акварельная голубизна казалась глубокой и  безмятежной.  Самые  разные  люди
окружали   Габриэлу,   они   выходили   и   входили   в   двери    больницы,
переговаривались, смеялись, и Габриэле это казалось странным,  почти  диким.
Она еще не осознала, что, несмотря на смерть профессора,  которая  произвела
переворот в ее душе, мир остался стоять как стоял.  Жизнь  продолжается  для
всех - в том числе и для нее. Габриэле вспомнился тот день, когда  она  была
принуждена оставить монастырь, и, стоя возле входа в больницу, Габриэла  как
наяву слышала за спиной лязг монастырских ворот, навсегда отрезавших  ее  от
прошлой жизни. . Она еще долго стояла там и  пришла  в  себя,  только  когда
дежуривший у дверей охранник, который уже некоторое время с  подозрением  на
нее косился, подошел и спросил, не может ли он чем-нибудь  помочь.  В  ответ
Габриэла только отрицательно покачала головой. Нет, никто ничем  не  мог  ей
помочь.
   Поблагодарив охранника, она медленно пошла по улице, держа путь обратно к
пансиону. От денег мадам Босличковой у  нее  осталось  больше  половины,  но
Габриэла не хотела ни брать такси, ни спускаться  в  метро.  Она  никуда  не
торопилась, к тому же ей хотелось немного подышать свежим воздухом и еще раз
вспомнить профессора.
   И когда она прошла уже порядочный кусок пути, ей  вдруг  показалось,  что
профессор Томас тоже шагает  рядом  с  ней  по  залитым  солнцем  тротуарам.
Значит, поняла Габриэла, он вовсе не покинул ее. Он  оставил  ей  так  много
чувств, слов, так много самых разных историй, что Габриэла просто  не  могла
считать его одним из тех, кто когда-то покинул ее,  не  оставив  после  себя
ничего, кроме горечи и боли. Да, рассудком она знала,  что  профессор  Томас
умер, но сердце твердило другое, и Габриэле стало легче на душе от  сознания
того, что он не предал ее.

Глава 10

   Ко всеобщему удивлению, дела профессора Томаса оказались в порядке  почти
образцовом.  Всем  обитателям  пансиона  он  казался  человеком,  обладающим
порывистым  и  оттого  -  несколько  неорганизованным  характером.  Габриэла
предвидела, что им с мадам Босличковой придется, возможно,  долго  рыться  в
бумагах, прежде чем они  выяснят  последнюю  волю  профессора,  Но  их  ждал
сюрприз, вызвавший в обоих  изрядное  удивление.  В  отдельном  ящике  стола
лежала аккуратная кожаная папка, в которой  оказался  запечатанный  по  всем
правилам конверт с завещанием и несколько  листков  бумаги  с  инструкциями.
Профессор желал, чтобы ему устроили небольшую поминальную службу на открытом
воздухе и чтобы над гробом обязательно прочли отрывок из поэмы  Теннисона  и
небольшое стихотворение Роберта  Браунинга,  напоминавшие  ему  о  Шарлотте,
рядом с которой он и хотел быть предан земле. В  записке  также  содержалось
указание, как  поступить  с  корреспонденцией,  которая  была  разобрана  по
алфавиту и содержалась в огромном шкафу-картотеке в кабинете  профессора,  и
сообщался шифр депозитной ячейки, которую профессор, оказывается,  арендовал
в одном из крупных банков в деловом центре города.
   Информация была более чем исчерпывающей, и Габриэла с  мадам  Босличковой
взялись за организацию похорон. От миссис Розенштейн, которая вела себя  как
безутешная вдова, не было никакого проку, но им очень помог Стив, который  -
как он сказал - хорошо помнил, как хоронили его отца. Он отыскал приличное и
недорогое похоронное бюро, взявшее на себя все формальности,  помог  выбрать
гроб и венки и целыми днями пропадал в  городе,  курсируя  между  больничным
моргом, страховой компанией и местным отделением социального обеспечения.
   В  день  похорон  все  обитатели  пансиона  отправились  на  арендованном
лимузине-катафалке на Лонг-Айленд, где была похоронена  Шарлотта.  Похороны,
как и хотел профессор Томас, были очень  короткими  и  скромными.  Были  еще
только  кладбищенский  распорядитель  и  протестантский  священник,  который
совершил над гробом сокращенный чин отпевания. Потом Габриэла  прочла  стихи
Теннисона и Браунинга и - после  некоторого  колебания  -  свое  собственное
стихотворение, которое она посвятила профессору. Голос  Габриэлы  дрожал  от
переполнявшего ее горя, и если бы не молчаливое присутствие  Стива,  который
бережно поддерживал ее под  локоть,  она,  наверное,  разрыдалась  бы.  Стив
вообще как мог утешал и помогал им всем. Ему  даже  удалось  реабилитировать
себя в глазах мадам Босличковой.
   На этом похороны завершились - профессор не хотел, чтобы кто-либо  видел,
как его  будут  засыпать  землей.  Им  пришлось  уехать  еще  до  того,  как
распорядитель дал команду опускать гроб в  могилу.  Габриэла  только  успела
положить на гроб красную розу - свой последний дар человеку, который  сделал
для нее так много.
   Профессора похоронили в его единственном темном  костюме;  остальную  его
одежду они еще раньше передали в ближайший церковный приход  для  бедных.  В
"Нью-Йорк тайме" появился небольшой некролог, из которого все  с  удивлением
узнали,  что  профессор  Томас  был  автором  нескольких  книг   и   научных
исследований, обладателем  высших  ученых  степеней  и  почетных  наград,  о
которых он из скромности умалчивал.
   Но главное потрясение ожидало их, когда в гостиной состоялось  формальное
чтение завещания.  Огласить  его  взялся  один  из  пансионеров,  в  прошлом
адвокат. Он собрал в гостиной всех постояльцев и  вскрыл  в  их  присутствии
запечатанный конверт.
   Габриэла пришла в гостиную в полной  уверенности,  что  чтение  завещания
представляет собой простую формальность. Всем было известно,  что  профессор
жил На одну весьма скромную пенсию и, кроме книг, у него ничего не было.  Но
то, что прочел адвокат, поразило ее, да и всех остальных тоже.  Оказывается,
профессор жил в пансионе вовсе не по необходимости, а потому, что  это  было
единственное место, где он не чувствовал себя одиноким.  На  самом  же  деле
профессор Теодор Томас вполне мог позволить себе нечто более  солидное,  чем
скромная квартирка на втором этаже, которую он занимал на  протяжении  почти
двух десятилетий. Всю жизнь он копил деньги и вкладывал их в  акции  крупных
корпораций, которые приносили немалый доход, да и на рынке  они  стоили  уже
намного  больше  номинала.  Иными  словами,  скромный  одинокий  старик  был
обладателем неплохого состояния в деньгах и ценных бумагах.
   Но еще более удивительным было то, как он распорядился  этим  богатством.
Своим добрым друзьям Марте Розенштейн и Эмме Босличковой  профессор  оставил
по пятьдесят тысяч долларов, присовокупив к  ним  слова  любви  и  искренней
благодарности за ту  доброту  и  внимание,  которыми  они  окружали  его  на
протяжении всех двадцати лет знакомства. Миссис Розенштейн  профессор  также
завещал свои золотые часы; это была его единственная дорогая вещь. Он  знал,
что его верной поклоннице будет приятно получить их на память. Свою  богатую
библиотеку и все деньги, которые находились на его текущем счету  и  в  виде
акций в депозитной ячейке банка, профессор завещал  "своей  юной  коллеге  и
ученице мисс Габриэле Харрисон". В общей сложности  Габриэла  получала  чуть
больше шестисот тысяч долларов, и все присутствующие  дружно  ахнули,  когда
адвокат огласил этот пункт завещания.
   Габриэла не верила своим ушам.  Сначала  она  подумала,  что  ослышалась,
потом - что все это просто шутка. Это невозможно - такова была ее  последняя
мысль. Почему профессор оставил ей столько денег? Но в  своем  завещании  он
объяснял и это. Профессор считал, что Габриэла способна распорядиться  этими
средствами разумно и с пользой. Шестисот тысяч ей  должно  быть  достаточно,
чтобы  серьезно  заниматься  писательством.  По  мнению  профессора,  сумма,
которую он ей оставил, давала свободу и служила определенной  страховкой  на
случай непредвиденных  обстоятельств.  В  конце  завещания  профессор  также
приписал, что всегда относился к Габриэле как к родной дочери и этот подарок
он преподносит ей со всей любовью, ибо восхищается ею и как писателем, и как
личностью.
   Свою последнюю волю профессор подписал  полным  именем  -  Теодор  Роусон
Джеймс  Томас,  и  адвокат,  огласив  число  и  назвав  фамилию   нотариуса,
заверившего  собственноручную  подпись  профессора,  сказал,  что  завещание
находится в полном  порядке  и,  значит,  имеет  законную  силу  и  начинает
действовать с момента оглашения.
   Когда он замолчал, в  гостиной  ненадолго  воцарилась  тишина.  Все  были
настолько ошеломлены, что не могли произнести  ни  слова.  И  вдруг  в  одно
мгновение эта тишина сменилась взволнованным гомоном голосов, удивленными  и
радостными восклицаниями соседей по пансиону, которые  от  души  поздравляли
Габриэлу.  Все  были  так  рады  за  нее,  что  никто  даже  не  позавидовал
свалившемуся на нее неожиданному богатству.
   А  Габриэла  совершенно  растерялась.  Еще  вчера  она  была  бедна,  как
церковная мышь, а сегодня вдруг стала богатой и к тому же -  облада