ашить эти раны, и он  почти  не  сомневался,  что  в
конце концов не останется даже шрамов. Не мог он не заметить  и  синяков  на
шее девушки, поэтому сразу после операции хирург зашел поговорить об этом  с
дежурным травматологом.
   -  Ее  хорошо  отделали,  Питер,  -  сказал   он,   открывая   исписанный
невозможными каракулями  больничный  листок  Габриэлы  и  занося  туда  свой
анамнез. - Ты обратил внимание на пальчики на шее?
   Питер Мейсон кивнул. Он принимал Габриэлу, и он  же  оказывал  ей  первую
помощь, прежде чем передать ее ортопеду и хирургу.
   - Похоже, она кого-то здорово разозлила, - сказал хирург. Он был опытным,
много повидавшим в своей жизни врачом, но даже он  удивлялся,  как  Габриэла
осталась в живых.
   - Ерунда, - без улыбки отозвался Питер. - Должно быть, забыла подать мужу
тапочки или снова пересолила суп. Все как всегда.
   Это была мрачная шутка, но именно такой юмор помогал врачам-травматологам
не сойти с ума. Им приходилось видеть слишком много страшного:  пострадавшие
в автомобильных авариях, бросившиеся из окна самоубийцы, жертвы преступников
- все они попадали сюда,  и  врачам  далеко  не  всегда  удавалось  выиграть
схватку за жизнь. Иногда в приемный покой попадали дети, и  тогда  сохранить
спокойствие  бывало  особенно  трудно.  Каждый  молодой  врач,  попавший   в
отделение травматологии, либо очень быстро расставался со своими  иллюзиями,
либо уходил. Питер предпочел остаться, хотя это обошлось ему не дешево.
   - Так копы видели пальчики у нее на шее? - повторил свой  вопрос  хирург,
закрывая больничный листок.
   - После того, как  ей  взяли  руку  в  гипс,  полиция  сделала  несколько
фотографий. Сейчас, кстати, девочка выглядит гораздо приличнее. Посмотрел бы
ты, на что она была похожа, когда ее только что доставили.
   - Могу себе представить, - вздохнул хирург и, помолчав, добавил:
   - Как думаешь, она выкарабкается?
   Питер Мейсон ненадолго задумался. Список внутренних  повреждений  состоял
почти из трех десятков пунктов, а еще не до конца  просохшие  рентгенограммы
показывали не только новые переломы, но и множество старых, давно  заживших.
У Питера сложилось  впечатление,  что  мисс  Харрисон  когда-то  побывала  в
серьезной автомобильной аварии. Левый глаз у нее был поврежден,  одна  почка
перестала функционировать. Слава богу, хоть череп цел. Но  сотрясение,  судя
по всему, было серьезное.
   - Думаю, выкарабкается, - ответил Питер, хотя на самом деле у  него  были
все  основания  сомневаться.  Самым   главным   препятствием   на   пути   к
выздоровлению была все же внутримозговая гематома.  Габриэла  могла  на  всю
жизнь  остаться  совершенно  беспомощной,  полупарализованной  идиоткой,  не
способной самостоятельно ни есть, ни пить  и  соображающей  не  больше,  чем
понимает кочан капусты на грядке. В  этом  случае  для  нее  было  бы  лучше
умереть на операционном столе.
   - Надеюсь, они схватят того  сукиного  сына,  который  сделал  это,  -  с
чувством произнес хирург и, сбросив в мусорный бак резиновые перчатки,  стал
мыть руки. Его смена закончилась, и он собирался домой, ужинать.
   - Это наверняка любовничек постарался, - сквозь зубы  пробормотал  Питер.
Сожители и мужья, напившись или приревновав, часто срывались по поводу и без
повода и вымещали на подругах свою собственную ущербность. Они  готовы  были
убить, лишь бы успокоить свое собственное эго  -  за  десять  лет  работы  в
травматологии Питер не раз сталкивался с подобными случаями.
   Самому ему было тридцать пять лет. Два года назад он  развелся  с  женой,
которая в один прекрасный день просто  сказала  ему,  что  не  может  больше
выносить его бесконечных дежурств, его постоянной  озабоченности  состоянием
больных и специфического юмора. Он и сам  начинал  бояться,  что  становится
циничным, черствым, угрюмым, но ничего с собой поделать не мог. Удивлялся он
только одному - тому, как Лилиан хватило терпения на  целых  пять  лет.  Ему
выпадали редкие выходные, да и то его могли каждую минуту вызвать в больницу
- спасать очередного "летуна" или собирать из кусочков жертву  автомобильной
аварии. В конце  концов  Лилиан  променяла  его  на  пластического  хирурга,
который удалял морщины состоятельным клиенткам. У  Питера  не  поворачивался
язык, чтобы произнести хоть слово осуждения. Если уж  у  него  порой  бывали
минуты, когда он был готов  послать  все  к  черту,  то  чего  требовать  от
женщины.
   Вечером он несколько раз заходил в палату интенсивной терапии, в которой,
кроме Габриэлы, лежали еще две пациентки. Одна из  них,  выпрыгнув  из  окна
четвертого этажа, отделалась сложным переломом таза. Питер вот-вот собирался
переводить ее в общую терапию. Второй в палате была юная наркоманка, которая
не рассчитала дозу и свалилась на рельсы метро. Она доживала свои  последние
часы - Питер, во всяком случае, был уверен, что девчонка не выкарабкается.
   Что касалось Габриэлы, то ее жизнь была все еще под  вопросом.  Состояние
ее оставалось стабильным, и Питер отметил это с удовлетворением. Но  она  до
сих пор не пришла в сознание, а выжить Габриэла могла только в  том  случае,
если бы сама захотела этого и начала бороться.
   От сиделок Питер  узнал,  что  из  пансиона,  в  котором  жила  Габриэла,
несколько раз звонили и  справлялись  о  ее  состоянии,  однако  среди  этих
пожилых людей не было ни близких родственников, ни мужа. Следовательно,  как
изначально полагал Питер, с ней расправился любовник. Застигнутые  на  месте
преступления взломщики и квартирные  воры  никогда  не  избивали  случайного
свидетеля с таким  усердием  -  для  них  это  жестокое  действо  было  лишь
необходимостью, и они никогда не вкладывали в него всю душу. Тот, кто  напал
на Габриэлу, не пожалел ни  сил,  ни  времени,  чтобы  нанести  ей  максимум
повреждений. Единственное, что ему оставалось сделать,  чтобы  картина  была
полной, это облить ее бензином и поджечь - во всем же остальном он преуспел.
На Габриэле, что называется, не было живого места.
   - Есть какие-то изменения у мисс Харрисон? -  спросил  Питер  у  дежурной
сестры, в очередной  раз  зайдя  в  отделение  интенсивной  терапии,  но  та
отрицательно покачала головой.
   - Никаких.
   - Что ж, отсутствие перемен к худшему -  уже  успех,  -  пофилософствовал
Питер. - Но все же будем надеяться на лучшее.
   И он посмотрел на часы - начало первого ночи. Питер подумал, что было  бы
неплохо вздремнуть. На дежурство он заступил в полдень, а  значит,  половина
смены уже прошла.
   - Разбуди меня, если что-нибудь случится, о'кей? - Он улыбнулся сестре, и
та ответила ему дружеской  улыбкой.  Ей,  как  и  многим  другим,  нравилось
работать с Питером.  Он  был  отличным  парнем,  а  мягкие  русые  волосы  и
темно-карие глаза делали его весьма и весьма привлекательным. Правда,  Питер
бывал  крут,  ибо  не   терпел   расхлябанности   и   пренебрежения   своими
обязанностями, но он был чертовски хорошим врачом.
   Потом  Питер  ушел  в  комнатку,  которая  использовалась  для   хранения
медикаментов, запасных носилок и  перевязочных  материалов.  Там  же  стояла
складная походная кровать, на которой врачи и сестры могли  отдохнуть,  если
выдавалась свободная минутка. Через пять минут он уже спал.
   Сестры и сиделки внимательно наблюдали за Габриэлой до  самого  утра,  но
она так ни разу и не пошевелилась. Дыхание ее было неглубоким  и  редким,  а
пульс - слабым, но стабильным. Утром в палате прозвучал сигнал  тревоги,  но
он не имел к Габриэле никакого отношения - умерла юная наркоманка,  лежавшая
на соседней койке. Сознание так и не вернулось к  Габриэле,  и  Питер  начал
опасаться самого худшего - комы.
   Настроение в  пансионе  тоже  было  тревожным.  Утром  мадам  Босличкова,
которая весь предыдущий  вечер  просидела  у  телефона,  снова  позвонила  в
госпиталь и  узнала,  что  состояние  Габриэлы  не  изменилось.  Пансионеры,
расходившиеся по делам, обнаружили на  входных  дверях  написанный  от  руки
информационный бюллетень, в котором хозяйка извещала жильцов, что  Габи  все
еще без сознания, но врачи надеются на лучшее.
   После обеда мадам  Босличкова  и  миссис  Розенштейн  снова  позвонили  в
больницу, но новости были неутешительными. Никаких перемен, сказал им мистер
Мейсон - тот самый молодой врач, который занимался Габриэлой вчера. "Прогноз
неопределенный", - добавил он, и две пожилые  женщины  всполошились,  решив,
что Габриэла непременно умрет. Врач объяснил, что,  пока  она  не  пришла  в
сознание, сказать что-либо  наверняка  очень  трудно,  и  обещал  непременно
позвонить им, если что-нибудь изменится.
   Смена кончилась два часа назад, но Питер все  еще  был  на  месте.  Врач,
который должен был его сменить, позвонил ему в одиннадцать и сказал,  что  у
его жены трудные роды. Он с шести утра находится вместе с  ней  в  родильном
отделении той же больницы. Питер сразу согласился  выручить  приятеля,  хотя
это означало, что ему придется дежурить вторые сутки  подряд.  Впрочем,  для
него это  было  в  порядке  вещей.  В  сложных  случаях  Питер  оставался  в
отделении, даже если ему не надо было  никого  подменять.  В  конце  концов,
именно это и привело их брак с Лилиан к такому бесславному концу.  Но  Питер
ни о чем не жалел и всячески оправдывал свою бывшую жену. В последнее  время
ему все чаще и чаще  казалось,  что  врач-травматолог  федеральной  больницы
вовсе не должен жениться.
   - Что новенького? -  спросил  Питер  у  дежурной  сестры,  вернувшись  из
столовой. Утро выдалось довольно тихим:  до  конца  его  смены  они  приняли
только двух  пострадавших  -  десятилетнего  темнокожего  мальчика,  который
сильно обгорел во время пожара в Гарлеме, и восьмидесятишестилетнюю женщину,
которая упала на крыльце собственного дома и заработала перелом шейки бедра.
Ничего экстраординарного. Мальчишку передали в ожоговое отделение,  и  Питер
отправился обедать.
   - Все по-прежнему, - ответила сестра, с сочувствием глядя  на  него.  Она
уже знала, что Питер работает вторые сутки подряд. - У  меня  полный  термос
кофе. Хочешь?..
   - Потом. - Питер покачал головой и, скорее по рутинной привычке,  чем  по
необходимости, зашел в палату интенсивной терапии, чтобы проведать Габриэлу.
Минуты две он стоял возле  ее  койки,  созерцая  показания  приборов,  потом
приподнял пальцем веко здорового глаза.
   И в этот момент ему показалось, что  лицо  Габ  -  Как  тут  наша  Спящая
Красавица? - осведомился он беззаботно, и  сиделка  пожала  плечами.  Как  и
велел  Питер,  она  много  разговаривала  с  Габриэлой,  но  та   никак   не
реагировала. Сиделка решила,  что  либо  врач  ошибся,  и  это  был  обычный
рефлекс, либо девушка просто не хотела возвращаться в мир, который  обошелся
с ней так жестоко. Такие вещи иногда случались: спасаясь от боли,  страданий
и несправедливости, пациент порой отступал так глубоко в себя,  что  уже  не
мог вернуться.
   Знаком отпустив сиделку, Питер сел на стул рядом с  кроватью  и  еще  раз
вложил палец в ладонь Габриэлы, но ничего не произошло,  хотя  он  продолжал
звать ее по имени и разговаривать с ней. Он уже отчаялся, но вдруг  Габриэла
неожиданно шевельнула рукой. Глаза ее оставались закрыты,  но  Питер  понял,
что она услышала его.
   - Ты так разговариваешь? - ласково спросил  Питер.  -  Может,  попробуешь
что-нибудь сказать по-настоящему?
   Ему было очень важно знать, не повреждены ли речевые центры, и если  нет,
то способна ли она рассуждать логически и здраво. Но  пока  Питеру  было  бы
достаточно одного слова, одного взгляда или звука.
   - Как насчет  того,  чтобы  спеть  мне  какую-нибудь  песенку?  -  весело
предложил он и негромко засмеялся. В любых,  самых  тяжелых  обстоятельствах
Питер умел рассмешить пациента, вдохнуть в него веру в собственные силы.  За
это его любили и  больные,  и  сестры.  Но  главным,  что  завоевало  Питеру
уважение коллег, было, безусловно,  его  умение  возвращать  к  жизни  самых
тяжелых больных, которые уже утратили способность к сопротивлению или просто
не хотели бороться.
   - Ну  же,  Габриэла!  -  продолжал  уговаривать  ее  Питер.  -  Спой  мне
"Звездно-полосатый стяг". Или "Маленькая звездочка, свети!"...
   И он сам запел эту известную детскую  песенку.  У  него  совсем  не  было
музыкального слуха, и заглянувшая в операционную сестра невольно улыбнулась.
В больнице Питера  считали  немного  сумасшедшим,  однако  его  "музыкальная
терапия" давала порой совершенно удивительные результаты.
   - А может, ты предпочитаешь "Алфавит"? - спросил Питер, прерывая пение. -
Он поется на ту же мелодию, что и "Маленькая звездочка...". Знаешь?..
   Так он продолжал болтать и петь, и вдруг Габриэла негромко застонала.
   - Что-что? - быстро спросил Питер,  воодушевленный  успехом.  -  Это  был
"Звездно-полосатый" или "Отель "Калифорния"? Я узнал мелодию, но  что-то  не
расслышал слова...
   Габриэла снова застонала, на этот раз - громче, и Питер  понял,  что  она
возвращается. Реакция была вполне сознательной.
   Тут ресницы Габриэлы снова затрепетали. Опухоль на скуле все  еще  мешала
ей, и Питер осторожно коснулся ее век кончиками пальцев. Лишь с его  помощью
Габриэла сумела открыть глаза. Все еще расплывалось перед ней, но она сумела
рассмотреть рядом  с  собой  очертания  человеческих  плеч  и  головы.  Губы
Габриэлы чуть заметно дрогнули, и, хотя она не издала ни звука, Питер  готов
был завопить от радости. С помощью одного лишь волевого усилия  ему  удалось
заставить ее вернуться чуть  не  с  того  света.  Теперь  у  него  появилась
надежда, что, может быть, - пока еще только "может быть"! - Габриэла  сумеет
поправиться.
   - Привет, - сказал он. - Я очень рад,  что  ты  вернулась.  Нам  тебя  не
хватало.
   Габриэла снова застонала. Ее губы так распухли, что она не могла говорить
внятно, но Питер видел, что она старается. Ему очень хотелось спросить,  что
случилось и кто сотворил с ней такое,  но  он  понимал,  что  торопиться  не
стоит.
   - Как ты себя чувствуешь? - осведомился он самым  беззаботным  тоном,  на
какой только был способен. - Или это глупый вопрос?
   На этот раз Габриэла чуть заметно кивнула и сразу же зажмурилась. Двигать
головой было невыносимо больно, и она невольно застонала, но  минуту  спустя
снова открыла глаза, чтобы посмотреть на него. В ее голубых  глазах  застыло
страдание.
   - Вижу, вижу, как  тебе  скверно,  -  пробормотал  Питер  с  сочувствием.
Несколько позднее он планировал дать ей болеутоляющее, но сейчас делать  это
не стоило: Габриэла только что пришла в сознание, и Питер не хотел сразу  же
погружать ее в наркотический сон, вызванный тем или иным лекарством. Пока он
не выяснит все, что ему необходимо, ей придется потерпеть.
   - Можешь сказать что-нибудь еще? - спросил он. - Петь  не  обязательно  -
просто сказать...
   Лицо Габриэлы снова чуть заметно дрогнуло. Питер  видел  -  она  пытается
улыбнуться ему, но то, что у нее в конце концов получилось, больше  походило
на гримасу боли.
   - Больно... - Это было  единственное  слово,  которое  Габриэле  в  конце
концов удалось произнести, а вернее - простонать.
   - Вижу, все вижу, - повторил Питер и ненадолго задумался.
   - Голова болит? - уточнил он несколько секунд спустя.
   - Д-да... - хрипло шепнула Габриэла. - Голова.., лицо.., рука...
   Питер кивнул. Он знал, что у Габриэлы должно было болеть  буквально  все,
но об этом можно было подумать потом. Главное,  она  понимала  его  и  могла
отвечать, а значит, он должен был  задать  ей  вопросы,  ответы  на  которые
интересовали и его, и полицейского  инспектора,  который  обещал  заехать  в
больницу завтра утром. Такое пристальное  внимание  к  Габриэле  со  стороны
полиции объяснялось тем, что копы уже давно не сталкивались с таким жестоким
избиением и горели желанием как можно скорее поймать того, кто это сделал.
   - Ты знаешь, кто на тебя напал? - спросил Питер самым будничным тоном, но
Габриэла не ответила.  В  наивной  попытке  уйти  от  этого  одновременно  и
простого, и очень сложного вопроса она  даже  закрыла  глаза,  но  Питер  не
отступал.
   - Кто?.. - повторил он. - Если ты знаешь - скажи мне. Ведь ты не  хочешь,
чтобы он поступил так же с кем-нибудь еще, правда? Подумай об этом... Может,
как раз в эти минуты этот человек избивает другую  беспомощную  женщину  или
ребенка. Ты можешь его остановить. Только ты...
   Он сидел очень тихо, и Габриэла снова открыла глаза и посмотрела прямо на
него. Казалось, она думает, думает изо всех сил, и Питер понял, что тот, кто
избил ее, был когда-то очень ей близок.
   А Габриэла и в  самом  деле  думала  о  Стиве  и  о  прочих.  Она  всегда
выгораживала их, защищала, оправдывала перед собой и перед  другими  людьми,
но в словах врача была своя правда, которая неожиданно смутила ее.
   - Ты знаешь, кто это был? - повторил Питер. - Это сделал  твой  приятель,
да?
   Но Габриэла не ответила, и он покачал головой.
   - Ладно, поговорим об этом потом, - сказал он, и Габриэла моргнула в знак
согласия. Потом губы ее шевельнулись, и она попыталась снова заговорить.
   - Имя... - произнесла она, и Питер, который уже собирался встать,  уселся
обратно на стул.
   - Имя?  Чье?  Того,  кто  побил  тебя?  -  переспросил  он,  но  Габриэла
недовольно нахмурилась оттого, что врач ее не понял. Слегка пошевелив рукой,
она с усилием приподняла ее и вытянула  палец  в  его  сторону.  Она  хотела
знать, как его зовут.
   - А-а!.. - протянул он. - Меня зовут Питер... Питер Мейсон. Я -  врач,  и
ты - в больнице. В самой лучшей больнице в городе,  -  добавил  он,  немного
подумав. - Мы тут немножко тебя подлечим и отправим домой.  Нам  нужно  быть
уверенными, что там тебе ничего не будет грозить. Вот почему нам надо знать,
кто сделал это с тобой.
   Но Габриэла лишь застонала и снова закрыла глаза.  Вскоре  Питер  увидел,
что она заснула, и, посидев рядом с ней еще две-три  минуты,  ушел.  Он  был
весьма доволен: Габриэла мыслила совершенно ясно и разумно, она  откликалась
на все его вопросы и захотела узнать, как  его  зовут.  Для  человека  в  ее
состоянии это было весьма обнадеживающее начало.
   Этой ночью  Питер  спал  совсем  мало,  а  утром  снова  пошел  проведать
Габриэлу. Она выглядела несколько лучше, чем накануне, и  могла  говорить  -
правда,  только  шепотом,  зато  она  вспомнила,  что  его  зовут  Питер,  и
улыбнулась, когда он вошел в  палату.  Ее  энцефалограмма  выглядела  вполне
прилично, да и показания остальных  приборов  вполне  удовлетворили  Питера.
Похоже, кризис миновал, и девушка пошла на поправку, хотя, конечно, была еще
очень слаба.
   Питер все еще сидел у нее,  когда  прибыла  полиция.  Следователь  весьма
воодушевился, узнав, что Габриэла пришла в себя; его очень  интересовали  те
сведения, которые она могла сообщить, но Питер предупредил, что пострадавшая
говорит еще с трудом, и попросил не очень на нее наседать.
   Сев у постели Габриэлы, инспектор задал ей те же вопросы,  что  и  Питер,
однако, несмотря на предупреждение, полицейский держался достаточно  жестко.
Чтобы защитить ее и, возможно, других  людей,  сказал  он,  ему  обязательно
нужно знать имя или приметы человека, который на  нее  напал.  Если  же  она
предпочтет  промолчать,  добавил  полицейский,  то,  возможно,   из-за   нее
пострадает кто-то другой.
   Услышав эти слова, Габриэла, казалось, задумалась, и  лицо  ее  сделалось
виноватым. Но, поскольку она молчала, Питер решил немного ей помочь.
   - Ты не должна так относиться к себе, - сказал он негромко. - В этот  раз
тебе повезло, и ты осталась в живых, но в следующий раз все может  кончиться
гораздо хуже. Тот, кто избил тебя, хотел  искалечить  и,  быть  может,  даже
убить тебя. И ему это почти удалось...
   Питер уже  говорил  с  этим  следователем,  когда  Габриэла  поступила  в
приемный  покой,  и  коп  сказал,  что,  судя  по   характеру   повреждений,
пострадавшую били ногами,