ло привести в порядок дом, кое-что починить, подправить...
   "И прочесть дневники его бывшей хозяйки", - добавил он про  себя,  но
Франческе он об этом рассказывать не собирался. Это была его тайна.
   - Вы нашли какие-то новые сведения о Саре и Франсуа?
   Франческа задала этот вопрос просто  так,  от  нечего  сказать,  и  с
удивлением увидела, как он вздрогнул.
   - Я.., нет. То есть не до конца... - Лицо у него при  этом  сделалось
виноватым, и Франческа поняла, что он что-то  скрывает.  Впрочем,  ей-то
что за дело?..
   Между тем Чарли, которого вопрос Франчески застал врасплох, попытался
сменить тему разговора и схватился за первое, что пришло ему на ум.
   - Моник говорила, что вы пишете... - сказал он,  прекрасно  сознавая,
что  этот  вопрос  может  снова  напугать  Франческу  и   заставить   ее
замкнуться, однако она неожиданно улыбнулась, и Чарли почувствовал,  что
совершенно сбит с толку.
   - Это исследование по истории культуры местных  индейских  племен,  -
пояснила Франческа. - Я пишу диссертацию, вот и роюсь в здешних архивах.
Откровенно говоря, я подумывала о том, чтобы со временем превратить этот
материал в книгу, но пока это скорее сухие тезисы, которые никому, кроме
специалистов, не интересны.
   "В отличие от  дневников  Сары,  которые  буквально  перевернули  все
внутри меня", - подумал Чарли и тут же  спросил  себя,  что  сказала  бы
Франческа, если бы познакомилась с ними.
   - А как поживает Моник? - с интересом спросил Чарли, снова меняя тему
разговора. Под взглядом Франчески он чувствовал себя весьма неуютно;  он
чувствовал, что она внимательно изучает  его,  пытаясь  определить,  кто
перед ней - враг или друг, однако к  каким  она  пришла  выводам,  Чарли
понять не мог. И все же ему было очень жаль,  что  Франческе  приходится
быть постоянно настороже, боясь всего, что появлялось в ее жизни. В этом
отношении она являла собой разительный  контраст  с  Сарой,  которая  не
боялась никого и ничего - ни жестокого мужа-тирана, ни  ревущих  штормов
Атлантики,  ни  самой  смерти.  Впрочем,   Чарли   признавал,   что   ей
потребовалось целых восемь лет, чтобы решиться  сделать  шаг,  полностью
изменивший ее жизнь. Сара не ушла от мужа сразу после того, как он избил
ее в первый раз - Чарли, только удивлялся ее долготерпению, - но в конце
концов она, слава богу, все же сумела сделать это. Не понимал он и того,
как после такого обращения Сара не прониклась ненавистью  к  мужчинам  и
сумела даже полюбить своего Франсуа.  Об  этом,  несомненно,  тоже  было
написано в дневниках, и Чарли ощутил острое желание поскорее вернуться к
чтению.
   - У Моник все хорошо, - ответила Франческа, тщательно подбирая слова.
- Ей очень хочется снова кататься на лыжах,  но  у  меня,  к  сожалению,
сейчас почти нет времени.
   Первым побуждением Чарли было предложить взять девочку с собой, но он
сдержался. Это могло бы напугать Франческу и  надолго  отвратить  ее  от
него. Чарли должен был продвигаться вперед с предельной осторожностью  и
делать вид, будто ее реакция на те или  иные  его  слова  вовсе  его  не
интересует. Не знал Чарли и того, почему ему так не хочется спугнуть  ее
неосторожным словом или движением, но это было легко объяснить.  "Просто
мне очень нравится ее дочь", - твердо сказал себе Чарли, надеясь убедить
себя в том, что это - единственная  причина,  по  которой  он  стремится
приручить Франческу Виронэ, однако в глубине души он понимал,  что  дело
не только в этом.  Франческа  со  своей  настороженностью  и  неприятием
мужчин действовала на него как красная тряпка на быка; она  олицетворяла
собой ходячий вызов, и Чарли не желал признавать  этого  только  потому,
что это лежало слишком на поверхности.
   -  Она  замечательная  маленькая  лыжница,  -   не   скрывая   своего
восхищения, сказал он, и взгляд Франчески потеплел  еще  на  сотую  долю
градуса.  Очевидно,  похвала  была  ей  приятна,  а  Чарли  на   это   и
рассчитывал,  благо  для  того,  чтобы  сказать  это,  ему  не  пришлось
покривить душой. Девочка действительно очень ему нравилась.
   Они вместе двинулись к кассе,  и  Франческа  слегка  приоткрыла  рот,
чтобы что-то сказать, но неожиданно передумала и даже остановилась.
   - Вы что-то хотели сказать? - повернулся к ней Чарли.  Он  так  хотел
разговорить Франческу,  побудить  ее  к  еще  большей  откровенности.  И
отчасти ему это удалось. Франческа опустила глаза.
   - Я.., я хотела извиниться перед  вами,  -  проговорила  она,  слегка
запинаясь. - Я, кажется, обидела вас, когда увидела вас с Моник в кафе и
узнала, что вы заплатили за ленч. Но и вы поймите  меня...  Моник  такая
общительная, а мне хотелось приучить ее к  тому,  чтобы  она  никуда  не
ходила  с  незнакомцами  и  не  позволяла  никому  платить  за  какие-то
лакомства или игрушки, которые ей вдруг  захотелось  получить.  Она  еще
мала и не понимает, как это опасно...
   - Конечно, вы правы, - кивнул Чарли, заглядывая ей прямо в глаза.  Он
отчетливо увидел, что ей захотелось отстраниться, отгородиться  от  него
высокой каменной стеной, но  на  этот  раз  Франческа  превозмогла  свое
желание. Сейчас она была похожа на прелестную  маленькую  лань,  которая
стоит на поляне и  чутко  прислушивается  к  любым  шорохам  и  запахам,
готовая каждую секунду снова скрыться в чаще.
   - Я понимаю, - повторил он, и Франческа  отвернулась,  но  прежде  он
увидел в ее глазах такую  боль,  что  она  обожгла  его  самого,  словно
раскаленное тавро. Что могло с ней случиться? Что она пережила? Было  ли
у нее все гораздо хуже, чем то, что выпало на долю  Сары?  Было  ли  это
хуже того, что пережил он сам, когда  Кэрол  ушла  от  него  к  Саймону?
Почему Франческа оказалась такой легкоуязвимой и такой ранимой?
   - Иметь ребенка - это  огромная  ответственность,  -  глубокомысленно
сказал Чарли, пристраиваясь со своей тележкой в конец небольшой  очереди
в кассу. Таким образом он пытался показать  Франческе  свое  уважение  и
восхищение тем, как она воспитывает  Моник.  Он  хотел  сказать  ей  еще
многое, но понимал, что сейчас не время.  С  другой  стороны,  Франческа
была почти одного с ним возраста, и, уж конечно, она  могла  понять  его
скорее, чем Глэдис, которой, что ни говори, было  почти  семьдесят,  или
чем девяти  Моник,  или  чем  Сара,  которая  умерла  уже  очень  давно.
Франческа представлялась Чарли вполне разумной современной  женщиной,  и
он подумал, что если он не будет  хотя  бы  время  от  времени  пытаться
разговаривать с ней, то совсем одичает в своем шале.  Разумеется,  Чарли
отдавал себе отчет в том,  что  это  довольно  странная  причина,  чтобы
стремиться  подружиться  с  другим  человеком,  однако  она  его  вполне
устраивала. Кроме того, ему представлялось, что  если  двое  израненных,
одиноких, потерпевших крушение на камнях жизни людей сумеют  найти  друг
друга, то обоим станет от этого только легче. К сожалению, он пока  знал
историю Франчески лишь со слов ее дочери, а Франческа  не  знала  о  нем
ничего.
   Тем временем они оказались уже  у  кассы,  и  Чарли  помог  Франческе
выложить покупки на прилавок. В ее тележке оказалось несколько  упаковок
с  замороженными  бифштексами  и  гамбургерами,   цыпленок-полуфабрикат,
замороженная пицца, несколько брикетов мороженого, пара  пачек  печенья,
множество  фруктов  и  овощей  и  большой  пакет  молока.  Как  он   мог
догадаться, все это - за исключением, может быть, молока - были  любимые
блюда Моник.
   У Чарли же в тележке находились лишь две пластиковые бутылки  тоника,
мороженые овощи и несколько пачек овсянки. Это была пища вегетарианца, и
Франческа не сдержала улыбки.
   - Вы так любите овсянку, мистер Уотерстон? Она, оказывается,  помнила
его фамилию! Чарли почему-то казалось, что Франческа пропустила ее  мимо
ушей.
   - Только на завтрак, - уточнил он поспешно.  -  Вообще-то  я  питаюсь
нормально.
   Возможно, так оно и было, пока Чарли жил в Лондоне и в Нью-Йорке,  но
в последнее время он совсем перестал следить за своим питанием,  и  это,
наверное, сказалось на его внешнем виде.
   - Хотела бы я знать,  каким  образом  вам  это  удается?  -  заметила
Франческа с  невинной  улыбкой,  хотя  обоим  было  известно,  что  и  в
Дирфилде, и в Шелбурн-Фоллс хватало маленьких  ресторанчиков  и  кафе  с
хорошей  кухней.  Правда,  на  зиму  большинство  из  них   закрывалось,
поскольку туристов в эту пору не было,  а  местные  жители  предпочитали
питаться дома. А уж Чарли ездить каждый раз из шале в  город  и  обратно
просто для того, чтобы поужинать или пообедать, было не слишком удобно.
   Не переставая улыбаться одними глазами, Франческа ждала, как он будет
выкручиваться.
   - Боюсь, что вы правы, - сказал Чарли с виноватым видом. -  Наверное,
мне снова придется начать готовить  самому.  Завтра  я  приеду  и  куплю
что-нибудь посущественнее.
   Он улыбнулся ей, и его лицо стало по-мальчишески открытым и озорным.
   Потом Чарли вызвался помочь Франческе донести покупки  до  машины.  У
Франчески было три больших пакета разной снеди, нести которые ей было бы
неудобно. Чарли это предложение показалось вполне  естественным,  однако
Франческа сразу насторожилась.
   Как бы там ни было, Чарли не дал ей опомниться. Прежде чем она успела
возразить, он сгреб пакеты с прилавка и понес на улицу, и  Франческе  не
оставалось ничего другого, кроме как последовать за ним. Она открыла для
него дверцу своей машины, и Чарли,  уложив  пакеты  на  заднее  сиденье,
выпрямился и повернулся к ней. . - Ну ладно, -  сказал  Чарли,  стараясь
продемонстрировать Франческе, что он не собирается  навязывать  ей  свое
общество. - Я, пожалуй, поеду. Передавайте Моник от меня привет.
   Он не добавил слова "увидимся" и  не  пообещал  ни  заглянуть  к  ней
как-нибудь по дороге, ни  даже  позвонить,  и  Франческа  была  искренне
благодарна ему за это.  Сдержанно  улыбнувшись  ему,  она  забралась  на
переднее сиденье своей машины и сухо кивнув, захлопнула дверцу.
   Это было явное отступление, но Чарли тем не менее  отметил,  что  оно
нисколько не похоже на паническое бегство, которое он наблюдал в прошлый
раз.
   Идя к своему "Форду",  он  думал  о  том,  какие  невероятные  усилия
понадобятся ему, чтобы сломать между ними толстый лед настороженности.
   Как ни странно, именно Сара Фергюссон, которая не побоялась  полюбить
снова и все  начать  сначала,  подарила  ему  надежду  на  то,  что  его
собственная жизнь еще не кончена. И теперь ему хотелось поделиться  этой
надеждой с Франческой.



   Даниэла СТИЛ
   БОЛЬШЕЙ ЛЮБВИ НЕ БЫВАЕТ


   ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru

Анонс

   Скрылся в глубине океанских вод непотопляемый "Титаник", унося  жизни
сотен пассажиров. Юная  Эдвина  Уинфилд  потеряла  в  ту  страшную  ночь
родителей и жениха.
   Долгие годы ее мучает вопрос - почему ее мать предпочла умереть рядом
с мужем, оставив сиротами шестерых детей. И только когда к самой  Эдвине
приходит наконец большая любовь, она понимает мать и прощает ее.

Глава 1

10 апреля 1912 года

   Тишину в столовой нарушало  лишь  тиканье  больших  резных  часов  на
каминной полке да позвякивание столовых приборов.  В  огромной  комнате,
где за длинным столом сидели одиннадцать человек, было так холодно,  что
Эдвина едва шевелила озябшими пальцами. Она взглянула на сверкнувшее  на
солнце обручальное кольцо и улыбнулась родителям. Она заметила, как отец
слегка улыбнулся, хотя вроде бы смотрел в тарелку. Эдвина была  уверена,
что под столом он сжимает мамину руку.
   Когда родители были вместе, они вечно подшучивали друг над другом,  о
чем-то  шептались,  и  их  друзья  любили  повторять,  что  ничего   нет
удивительного в том, что у Уинфилдов шестеро детей.
   В свои сорок один год Кэт Уинфилд выглядела все еще молодо. Она  была
гибкая, с тонкой талией и легкой  походкой,  и  со  спины,  особенно  на
расстоянии, нелегко было отличить Кэт от ее старшей  дочери,  Эдвины,  -
тоже высокой и  стройной,  с  блестящими  черными  волосами  и  большими
голубыми глазами. Мать и дочь были очень близки между собой.
   Уинфилды слыли удивительно дружным семейством и все  в  жизни  делили
поровну - радости и печали.
   Эдвине было трудно сохранить  серьезность,  когда  она  взглянула  на
покрасневший нос брата Джорджа. Их дядя Руперт, лорд Хикэм, любил, чтобы
в доме было почти так же холодно, как на Северном полюсе. Дети Уинфилдов
чувствовали себя в этих ледяных чертогах неуютно. Они привыкли к  своему
дому в Америке, к его комфорту и к теплому калифорнийскому климату.
   Месяц назад все семейство прибыло из Сан-Франциско, чтобы погостить у
родственников, а заодно сообщить о помолвке Эдвины.
   Казалось, их связь с Англией  не  прерывается.  Сестра  Кэт  двадцать
четыре года назад вышла замуж за лорда Руперта Хикэма и уехала в Англию,
чтобы стать второй виконтессой, хозяйкой Хавермура Мэнора. Элизабет было
двадцать один год, когда  она  встретила  лорда  Хикэма,  приехавшего  в
Калифорнию с друзьями. Она влюбилась в немолодого виконта.
   Теперь, спустя двадцать с лишним лет, ее  племянникам  и  племянницам
было довольно сложно понять, чем же он так привлек их тетю.  Лорд  Хикэм
был холодным и резким,  на  редкость  суровым  человеком,  казалось,  он
никогда не улыбался. Всем  было  ясно,  что  присутствие  многочисленной
родни в доме не доставляет ему ни малейшего удовольствия. Он не то чтобы
не любил шумную молодежь с ее выходками и проказами, объясняла тетя Лиз,
а просто не привык к ней, так как своих детей у них не было.
   Именно поэтому, наверное, лорд Хикэм разозлился, когда Джордж  бросил
пару головастиков в его пиво,  пока  они  со  старшим  Уинфилдом,  отцом
Джорджа, были на охоте.
   Много лет назад Руперт подумывал о наследнике, которому он бы оставил
Хавермур Мэнор и другое имущество. Но после того как у его  первой  жены
случилось  несколько  выкидышей,   а   рождение   на   свет   очередного
бездыханного младенца стоило бедняжке  жизни,  лорд  Хикэм  смирился  со
своим одиночеством и семнадцать лет прожил вдовцом.
   Женившись на молодой американке, он вновь обрел надежду на  появление
потомства, но Лиз не оправдала его ожиданий.  Правда,  ему  не  хотелось
иметь детей столько, сколько их было у Кэт и Бертрама, и, разумеется, не
таких горластых и нахальных. Это совершенное безобразие, уверял он жену,
что этим детям все сходит с рук. Впрочем, что возьмешь  с  американцев?!
Никакого   чувства   собственного   достоинства,   ни   воспитания,   ни
образования, ни дисциплины. Он с большим облегчением воспринял сообщение
о том, что Эдвина выходит за молодого Чарльза Фицджеральда. "Может, хоть
теперь-то эта девица из семейства Уинфилдов  угомонится",  -  сказал  он
жене.
   Лорду Хикэму было семьдесят, и он не особенно обрадовался, когда  Лиз
пригласила Уинфилдов к  себе.  Американские  родственники  собирались  в
Лондон, чтобы встретиться с Фицджеральдами и  объявить  о  помолвке,  но
Руперт совершенно не желал их видеть в Хавермуре.
   - Что, они приедут всем выводком? - с ужасом  спросил  Руперт,  когда
Лиз осторожно сообщила ему эту новость.
   Это было под Рождество, а  Уинфилды  хотели  приехать  в  марте.  Лиз
надеялась, что к тому времени Руперт свыкнется с мыслью об  их  приезде.
Сама она давно мечтала о встрече  с  сестрой  и  надеялась,  что  приезд
дружного большого семейства скрасит ее унылые дни.
   За двадцать четыре года жизни с  Рупертом  она  успела  возненавидеть
Хавермур и скучала по сестре, вспоминая счастливые годы,  проведенные  с
нею в Калифорнии.
   С Рупертом, который был на четверть века старше Элизабет, было трудно
ладить, вовсе не о такой семейной жизни она мечтала  перед  замужеством.
Поначалу на нее производили впечатление его величавые манеры, его титул,
безукоризненная вежливость в обращении  и  его  рассказы  о  "культурной
жизни", которую они будут вести в Англии.
   Но когда Лиз приехала в Хавермур, она с ужасом обнаружила там  унылое
запустение и жуткий беспорядок. В то время Руперт имел еще  один  дом  в
Лондоне. Однако лорд Хикэм не любил шумную столицу, и через четыре года,
так ни разу и не переступив порог лондонского дома,  Руперт  продал  его
своему другу. Лиз казалось, что, если бы у них были дети,  все  было  бы
иначе, и она страстно желала иметь  большую  семью  и  услышать  звонкие
детские голоса и веселый смех в этих мрачных стенах.
   Но шло время, и с каждым годом надежды Лиз стать матерью таяли, и она
жила только радостью видеть  детишек  Кэт  во  время  редких  поездок  в
Сан-Франциско.
   Вскоре и в этих маленьких радостях ей было отказано, так  как  Руперт
стал с трудом переносить  утомительные  путешествия  и  в  конце  концов
объявил, что он для этого слишком стар. Ревматизм, подагра, да и  вообще
возраст превратили его в домоседа, и, поскольку он требовал, чтобы  жена
денно и нощно о нем заботилась, Лиз вынуждена была безвылазно  сидеть  в
Хавермуре. Гораздо чаще, чем она желала бы признать, Лиз мечтала  уехать
в Сан-Франциско, но в течение многих  лет  у  нее  не  было  возможности
осуществить эту мечту. Потом ей так хотелось, чтобы Кэт с мужем и детьми
приехала погостить в Англию, и  она  была  страшно  благодарна  Руперту,
когда тот наконец сказал, что они могут  остановиться  в  Хавермуре,  но
желательно, чтобы визит американских родственников не затянулся.
   После стольких лет разлуки Лиз была совершенно счастлива. Лиз приятно
поразило то, что Кэт так молодо выглядит и красота ее сохранилась и  что
она по-прежнему влюблена в Берта. Лиз не однажды раскаивалась, что вышла
замуж за Руперта. Она часто думала, как бы у нее сложилась  жизнь,  если
бы она вышла замуж за другого мужчину и осталась в Америке.
   Молоденькими девушками они с Кэт  были  такими  беззаботными,  такими
счастливыми, живя в доме с любящими родителями. В  восемнадцать  лет  их
обеих стали вывозить в свет, и они  наслаждались  жизнью,  разъезжая  по
балам и званым обедам.
   Но  веселье  и  развлечения  продолжались  недолго  -  слишком  скоро
появился Руперт, Лиз сделала свой выбор и уехала с  ним  в  Хавермур.  И
почему-то, хотя она прожила в Англии больше чем полжизни, Лиз никогда не
чувствовала себя здесь дома. Ей не  удалось  изменить  порядки,  которые
установил в Хавермуре  Руперт.  Она  чувствовала  себя  в  нем  гостьей,
гостьей без всякого влияния и даже не слишком желанной. А поскольку  еще
и не было  детей,  не  было  наследника,  самое  ее  присутствие  здесь,
казалось, теряло всякий смысл.
   Жизнь Элизабет была абсолютно не похожа на жизнь ее сестры. Сможет ли
Кэт понять это? У нее статный темноволосый муж, с которым она  счастливо
прожила двадцать два года, и шесть красивых детей. В семье Уинфилд  было
трое сыновей  и  три  дочери  -  веселых,  здоровых,  унаследовавших  от
родителей ум, красоту и чувство юмора. И что странно: хотя казалось, что
Кэт и Берт уж  слишком  обласканы  судьбой,  любой,  кто  их  знал,  был
абсолютно уверен, что они этого  заслуживают.  И  сама  Лиз  по-хорошему
завидовала сестре. В случае с Уинфилдами судьба была справедливой. Кэт с
Бертом - хорошие, добрые и благородные люди,  и  такие  прекрасные  дети
были им достойной наградой. Глядя на счастливое  семейство  сестры,  Лиз
сожалела о том, что ей не суждено познать радости  материнства  и  таких
теплых отношений, какие царили между Кэт и ее мужем.
   Годы жизни с Рупертом  сильно  изменили  Лиз,  она  стала  замкнутой,
неуверенной в себе,  и  Руперт  никогда  особенно  не  интересовался  ее
мнением. Его внимание было поглощено поместьями, утками,  куропатками  и
фазанами,  лошадьми  и  собаками,  когда  он  был  помоложе  и  страстно
увлекался охотой. Жена и раньше мало что для  него  значила,  а  теперь,
когда он все время страдал  от  подагры,  она  могла  подать  ему  вина,
позвать слуг, помочь ему  улечься  поудобнее,  но  не  больше  того.  Их
спальни находились в разных концах