роны,
если бы то, что мы измерили и потрогали, действительно было бы всем этим,
то оно не становилось бы другим от приближения другой вещи или от
каких-либо ее изменений, поскольку само не претерпело никаких изменений. А
вот мы, мои друг, принуждены делать какие-то чудные и потешные утверждения
с легкой руки Протагора и всех тех, кто заодно с ним.

Теэтет. Что ты хочешь этим сказать? И к чему это?

Сократ. Возьми небольшой пример и тогда поймешь, чего я добиваюсь.
Представь, что у нас есть шесть игральных костей. Если мы к ним приложим
еще четыре, то сможем сказать, что их было в полтора раза больше, чем тех,
что мы приложили, а если прибавим двенадцать, то скажем, что их было
вполовину меньше. Иные же подсчеты здесь недопустимы. Или ты допустил бы?

Теэтет. Я- нет.

Сократ. Что же в таком случае? Если Протагор или кто-нибудь другой спросит
тебя, Теэтет, может ли . что-то сделаться больше размером или числом и в то
же время не увеличиться, что ты ответишь?

Теэтет. Если бы нужно было ответить, как сейчас мне это представляется, то
я бы сказал, что не может. Но если бы меня спросили об этом во время
прежнего нашего рассуждения, то тогда, стараясь не противоречить себе, я
сказал бы, что может.

Сократ. Вот это чудесно, друг мой, клянусь Герой! Однако если ты ответишь,
что может, то получится, видимо, почти по Еврипиду: язык наш не в чем
упрекнуть, ну а вот сердце есть в чем.

Теэтет. Правда.

Сократ. Дело в том, что если бы мы с тобой были великими мудрецами,
изведавшими все глубины сердца, и нам от избытка премудрости оставалось бы
только ловить друг друга на софистических подвохах, то, сойдясь для такого
поединка, мы могли бы отражать одно рассуждение другим. На самом же деле,
поскольку мы люди простые, давай-ка прежде разберем предмет наших
размышлений сам по себе - все ли у нас согласуется между собой или же нет?

Теэтет. И я очень хотел бы этого.

Сократ. Вот и я тоже. А когда так, то давай прежде всего спокойно - ведь в
досуге у нас нет недостатка, - не давая воли раздражению, в самом деле
проверим i" самих себя: каковы же эти наши внутренние видения? В первую
очередь, я думаю, мы договоримся, что ничто не становится ни больше, ни
меньше, будь то объемом или числом, пока оно остается равным самому себе. :
Не так ли?

Теэтет. Так.

Сократ. Во-вторых, то, к чему ничего не прибавляли и от чего ничего не
отнимали, никогда не увеличивается и не уменьшается, но всегда остается
равным ; себе.

Теэтет. Разумеется.

Сократ. Стало быть, в-третьих, мы примем, что чего не было раньше и что
появилось уже позднее, то не может существовать, минуя возникновение и
становление?

Теэтет. По крайней мере, это представляется так.

Сократ. Вот эти три допущения и сталкиваются друг с другом в нашей душе,
когда мы толкуем об игральных костях или когда говорим, что я в своем
возрасте, когда уже не растут ни вверх ни вниз, в какой-то год то был выше
тебя, то вскоре стал ниже, причем от моего , роста ничего не убавилось,
просто ты вырос. Ведь получается, что я стал позже тем, чем не был раньше,
пропустив становление. А поскольку нельзя стать не становясь, то, не
потеряв ничего от своего роста, я не смог бы стать меньше. И с тысячью
тысяч прочих вещей дело обстоит так же, коль скоро мы примем эти допущения.
Ты успеваешь за мной, Теэтет? Мне сдается, ты не новичок в подобных делах.

Теэтет. Клянусь богами, Сократ, все это приводит меня в изумление, и,
сказать по правде, иногда, когда я пристально вглядываюсь в это, у меня
темнеет в глазах.

Сократ. А Феодор, как видно, неплохо разгадал твою природу, милый друг. Ибо
как раз философу свойственно испытывать такое изумление . Оно и есть начало
философии, и тот, кто назвал Ириду дочерью Тавманта, видно, знал толк в
родословных. Однако ты уже уяснил, каким образом это относится к тому, что
толковал Протагор, или нет?

Теэтет. Кажется, нет.

Сократ. А скажешь ли ты мне спасибо, если вместе с тобой я стану открывать
истину, скрытую в рассуждениях одного мужа, а вернее сказать, даже многих
именитых мужей?

Теэтет. Как не сказать! Разумеется, скажу.

Сократ. Оглянись же как следует, дабы не подслушал нас кто-нибудь из
непосвященных. Есть люди, которые согласны признать существующим лишь то,
за что они могут цепко ухватиться руками, действиям же или становлениям,
как и всему незримому, они не отводят доли в бытии.

Теэтет. Но, Сократ, ты говоришь о каких-то твердолобых упрямцах.

Сократ. Да, дитя мое, они порядком невежественны. Но есть и другие, более
искушенные. Вот их-то тайны я и собираюсь тебе поведать. Первоначало, от
которого зависит у них все, о чем мы сегодня толковали, таково: все есть
движение, и кроме движения нет ничего. Есть два вида движения,
количественно беспредельные: свойство одного из них - действие, другого -
страда ние. Из соприкосновения их друг с другом и взаимодействия возникают
бесчисленные пары: с одной стороны, ощутимое, с другой - ощущение, которое
возникает и появляется всегда вместе с ощутимым. Эти ощущения носят у нас
имена зрения, слуха, обоняния, чувства холода или тепла. Сюда же относится
то, что называется удовольствиями, огорчениями, желаниями, страхами, и
прочие ощущения, множество которых имеют названия, а безымянным и вовсе нет
числа. Ощутимые же вещи сродни каждому из этих ощущений: всевозможному
зрению - всевозможные цвета, слуху - равным же образом звуки и прочим
ощущениям - прочее ощутимое, возникающее совместно с ними. Разумеешь ли,
Теэтет, что дает нам это предположение для нашего прежнего рассуждения? Или
нет?

Теэтет. Не очень хорошо, Сократ.

Сократ. Однако приглядись, не бьет ли оно в ту же цель? Ведь она означает,
что все это, как мы и толковали, движется, и движению этому присуща
быстрота и медленность. Поэтому то, что движется медленно, движется на
одном месте или в направлении к близлежащим вещам, то же, что возникает от
этого, получается