я
собственность, именуемая частной, всеми средствами была повсюду устранена
из жизни? Чтобы измышлялись по мере возможности средства так или иначе
сделать общим то, что от природы является частным, - глаза, уши, руки, -
так, чтобы казалось, будто все сообща видят, слышат и действуют, все
восхваляют или порицают одно и то же? По одним и тем же причинам все будут
радоваться или огорчаться, а законы по мере сил сплотят в единое целое
государство, выше которого в смысле добродетели, правильности и блага никто
никогда не сможет установить. Если такое государство устрояют где-нибудь
боги или сыновья богов и обитают в нем больше чем по одному, то это -
обитель радостной жизни.
Ведь по пословице, даже бог не может противиться необходимости.
...Большинство... считает, будто хороший законодатель должен стремиться
видеть свое государство великим; будто он дает хорошие законы, думая о том,
чтобы государство было как можно богаче, что бы оно обладало золотыми и
серебряными рудниками и владычествовало над большинством государств как на
море, так и на суше. Надо было бы добавить: надлежащий законодатель должен
стремиться к тому, чтобы его государство было наилучшим и счастливейшим.
Это отчасти исполнимо, отчасти нет. Устроитель пожелал бы исполнимого;
желать же неисполнимого было бы тщетно, тут напрасны даже попытки.
Например, устроитель пожелал бы, чтобы граждане стали добродетельными, а
вместе с тем и неизбежно счастливыми; стать же очень богатыми, оставаясь
добродетельными, невозможно - по крайней мере богатыми в том смысле, как
это понимает большинство. Ведь богатыми называют тех избранных людей,
которые приобрели имущество, оцениваемое огромной суммой, хотя бы сам
владелец и был дурным человеком. Но одновременно быть и очень хорошим, и
очень богатым невозможно. ...Если кто приобретает и честным, и бесчестным
путем, его барыши вдвое больше, чем у того, кто приобретает одним только
честным. Издержки же тех, кто не желает тратиться ни на прекрасное, ни на
постыдное, вдвое меньше издержек прекрасных людей на прекрасные нужды. При
таких двойных доходах и половинных расходах одного разве разбогатеет
другой, тот, кто поступает прямо наоборот? [195]
Было бы прекрасно, если бы каждый член колонии обладал и всем остальным
имуществом в равной доле со всеми. Но это невозможно... В зависимости от
величины имущества надо установить четыре класса, назвав их: первый,
второй, третий, четвертый или как-нибудь иначе. Граждане либо пребывают в
своем классе, либо, разбогатев или обеднев, переходят в подобающий каждому
из них класс.
Кроме того, я установил бы как вытекающий из предыдущего и следующий вид
закона: ведь мы утверждаем, что в государстве, не причастном величайшей
болезни, более правильным названием которой было бы "междоусобие" или
"раздор", не должно быть ни тяжкой бедности среди некоторых граждан, ни в
свою очередь богатства, ибо бедность и богатство взаимно порождают друг
друга. Вот и надо теперь законодателю установить пределы бедности и
богатства.
Но мы должны вообще иметь в виду еще вот что: всему указанному сейчас вряд
ли когда-нибудь выпадет удобный случай для осуществления, так, чтобы все
случилось по нашему слову. Найдутся ли люди, которые не возмутятся подобным
устройством общества и которые в течение всей жизни станут соблюдать
установленную умеренность в имуществе и рождении детей, о чем мы упоминали
раньше, или люди, которые расстанутся с золотом и всем тем, что будет
запрещено законодателем? [...] Все это точно рассказ о сновидении или лепка
государства и граждан из воска!
Но я держусь того мнения, что правильнее всего в каждом наброске будущего
не опускать ничего из самого прекрасного и истинного; это будет служить
образцом, к которому мы должны стремиться. Если там встретится что-либо
неосуществимое, то, конечно, его нужно будет избегать и не стремиться к его
выполнению. [...] Ведь даже самый захудалый ремесленник, намереваясь
создать что-либо заслуживающее внимания, должен постоянно сообразовываться
с сутью дела.
Следуя общему правилу, надо считать числовое распределение и разнообразие
числовых отношений полезным для всего, безразлично, касается ли это
отвлеченных чисел или же тех, что обозначают длину, глубину, звуки и
движение - прямое, вверх и вниз или же круговое. Законодатель должен все
это иметь в виду и предписать всем гражданам по мере их сил не уклоняться
от этого установления. Ибо для хозяйства, для государства, наконец, для
всех искусств ничто так не важно и ни какая наука не имеет такой
воспитательной силы, как занятие числами. Самое же главное то, что людей,
от природы вялых и невосприимчивых, это занятие с помощью божественного
искусства пробуждает и делает вопреки их природе восприимчивыми,
памятливыми и проницательными. Если еще с помощью других законов и занятий
удастся изгнать неблагородную страсть к наживе из душ тех, кто собирается
усвоить себе на пользу эту науку, то все это вместе было бы прекрасным и
надлежащим воспитательным средством. В противном случае вместо мудрости
незаметно получится, так сказать, лишь плутовство, как это теперь можно
наблюдать у египтян, финикиян и у многих других народов.


                                  Глава 6

ОглавлениеГлава 1Глава 2Глава 3Глава 4Глава 5Глава 6Глава 7Глава 8Глава
9Глава 10Глава 11Глава 12
                                  Книга 6


Афинянин. Следующее: всякому ясно, что законодательство - великое дело. Но
если хорошо устроенное государство поставит непригодную власть над хорошо
установленными законами, то законы эти не принесут никакой пользы и
положение создается весьма смешное; более того, это наносит государству
величайший ущерб и приводит его к гибели. [...]
Потому, видишь ли, и надо, чтобы лица, законно домогающиеся
правительственных должностей, предоставили достаточное доказательство
добродетели как своего рода, так и своей собственной, начиная с детства и
вплоть до времени избрания. В свою очередь и будущие избиратели должны быть
хорошо воспитаны, в духе законов, чтобы путем порицания или одобрения либо
выбрать, либо отвергнуть избираемого - смотря по заслугам каждого.
Выборы, проводимые таким образом, занимают середину между монархическим и
демократическим устройством. Ведь рабы никогда не станут друзьями господ,
так же как люди никчемные никогда не станут друзьями людей порядочных, хотя
бы они занимали и равные по почету должности. Ибо для неравных равное стало
бы неравным, если бы не соблюдалась надлежащая мера.
Но любому человеку нелегко усмотреть самое истинное и наилучшее равенство,
ибо это - суждение Зевса. Людям его уделяется совсем немного, но, поскольку
оно уделено государству или частным лицам, оно создает все блага. Большему
оно уделяет больше, меньшему - меньше, каждому даря то, что соразмерно его
природе.
Подобно тому как корабль, плывущий в море, нуждается в постоянном страже и
днем и ночью, точно так же и государство держит свой путь среди бурного
натиска остальных государств, рискуя подвергнуться всевозможным козням.
Поэтому неустанно, с утра до ночи и с ночи до утра, правители должны
приходить на смену правителям, а стражи должны сменять стражей. Толпа
никогда не сумеет быстро добиться этого.
В стране надо сделать все непроходимым для врагов, для друзей же возможно
более проходимым - и для людей, и для вьючных животных, и для стад.
...Не может стать достойным похвалы господином тот, кто не был раньше
подвластным; поэтому более, чем умением хорошо властвовать, должно
хвалиться умением хорошо подчиняться, прежде всего - умением подчиняться
законам...
Из-за постыдных же поблажек и малодушия, думаю я, обычно снова возникают
труды.
Всевозможные блага в государстве производит то, что причастно порядку и
закону. А беспорядок или плохие порядки разрушают большую часть других,
хороших порядков.
Всякий человек должен хорошо поразмыслить хотя бы над тем, что род людской
либо вовсе не имел никакого начала, так что не будет ему и конца, но он был
всегда и всячески будет, либо что со времени его возникновения протекло
неизмеримое количество времени.


                                  Глава 7

ОглавлениеГлава 1Глава 2Глава 3Глава 4Глава 5Глава 6Глава 7Глава 8Глава
9Глава 10Глава 11Глава 12
                                  Книга 7


Афинянин. В самом деле, в частной и семейной жизни каждого человека есть
много мелочей, совершающихся не на виду у всех; здесь, под влиянием личного
страдания, удовольствия и вожделения, легко возникают явления,
противоречащие советам законодателя, почему нравы граждан оказываются
разнообразными и непохожими друг на друга, а это - беда для государства.
Однако было бы неблаговидно и вместе с тем непристойно давать тут законы и
устанавливать указания, насколько явления эти незначительны, хоть и часты.
С другой стороны, если люди привыкнут поступать противозаконно в часто
повторяющихся мелочах, то это поведет к гибельной порче самих законов,
пусть и установленных в письменной форме. Поэтому, хотя и затруднительно
дать здесь законы, тем не менее промолчать невозможно.
...Тщетно было бы надеяться на прочность законодательства в вопросах
общественных, если не предусмотрен надлежащий распорядок в частной жизни.
...Когда матери хотят, чтобы заснуло дитя, а ему не спится, они применяют
вовсе не покой, а, напротив, движение, все время укачивая дитя на руках.
Они прибегают не к молчанию, а к какому-нибудь напеву, словно наигрывая
детям на флейте. Подобным же образом врачуют и вакхическое исступление,
применяя вместе а с движением пляску и музыку.
То и другое состояние сводится к страху, страх же возникает вследствие
дурного расположения души. Когда к подобным состояниям примешивается
внешнее сотрясение, это внешнее движение берет верх над движением
внутренним, состоящем в страхе и неистовстве. Одержав верх, оно как бы
создает в душе безветрие и успокоение.
...Всякая душа, которой свойственен с младенчества страх, с течением
времени еще больше к нему приучается. И любой скажет, что здесь происходит
упражнение не столько в мужестве, сколько в трусости.
И наоборот, мы сказали бы, что занятие, с малых лет развивающее мужество,
заключается в умении побеждать нападающие на нас боязнь и страх.
...Изнеженность делает характер детей тяжелым, вспыльчивым и очень
впечатлительным к мелочам; наоборот, чрезмерно грубое порабощение детей
делает их приниженными, неблагородными, ненавидящими людей, так что в конце
концов они становятся непригодными для совместной жизни.
Если попытаться в течение указанных трех лет применять всякие средства,
чтобы наш воспитанник по мере сил, возможно меньше подвергался боли, страху
и любому страданию, - разве, по нашему, это не сделает его душу веселой и
радостной?
Но надо избегать изнеженности, надо наказывать детей, однако так, чтобы не
задеть их самолюбия; здесь следует поступать так, как обычно и делают в
отношении рабов, о чем мы уже говорили: не надо позволять тем, кто
наказывает, оскорблять подвергающегося наказанию, так как это вызовет у
него раздражение, но нельзя и баловать отсутствием наказаний. Точно так же
надо поступать и с детьми свободнорожденных.
Согласно моему утверждению, в правильной жизни не надо стремиться к
наслаждениям, и в свою очередь не следует совсем избегать страданий. Надо
довольствоваться чем-то средним, о чем я сейчас упомянул, обозначив это как
радостное...
Все то, что мы сейчас разобрали, относится к неписанным обычаям, как
называет их большинство. То, что именуют дедовскими законами, есть не что
иное, как совокупность подобных правил. [.. .] Обычаи эти связуют любой
государственный строй; они занимают середину между письменно установленными
законами и теми, что будут еще установлены. [...] Если их хорошо установить
и ввести в жизнь, они будут в высшей степени спасительным покровом для
современных им писанных законов. Если же по небрежности преступить границы
прекрасного, все рушится; это все равно как если бы удалили внутренние
основы возведенного строителями здания; и так как одно поддерживает другое,
то при ниспровержении древних оснований обваливается и все позднейшее
великолепное сооружение.
Я утверждаю: ни в одном государстве никто не знает, что характер игр очень
сильно влияет на установление законов и определяет, будут ли они прочными
или нет.
Если взглянуть на тело, можно заметить, как оно привыкает к разной еде,
разным напиткам, к трудам. Сперва все это вызывает расстройство, но затем,
с течением времени, из этого возникает соответствующая всему этому плоть;
тело знакомится, свыкается с этим укладом жизни, любит его, испытывает при
нем удовольствие, здоровеет и чувствует себя превосходно. [...] Надо
думать, что то же бывает и с образом мыслей и душевной природой людей.
[...] Любая душа благоговейно боится поколебать что-либо из установленных
раньше законов. Так вот законодателю и надо придумать какое-то средство,
чтобы в его государстве каким-то способом было осуществлено именно это. Что
касается меня, то я усматриваю это средство в следующем. Ведь изменения в
играх молодых людей все считают, как мы говорили раньше, просто игрой, в
высшей степени несерьезной... Здесь не принимают в расчет вот чего: те
дети, которые вводят новшества в свои игры, неизбежно станут взрослыми и
при этом иными людьми, чем те дети, что были до них; а раз они станут
иными, они будут стремиться и к иной жизни и в этом своем стремлении
пожелают иных обычаев и законов. Но если дело идет об изменении нравов,
когда люди нередко начинают хвалить то, что раньше порицали, и порицать то,
что раньше хвалили, то, думаю я, к этому более, нежели к чему-то другому,
надо бы отнестись с величайшей осмотрительностью.
Всякий юноша, не говоря уже о стариках, увидев или услыхав что-то
редкостное и необычное, не уступит легко в трудном споре и не примет сразу
решение, но остановится, очутившись словно бы на распутье. Один ли он
совершает свой путь или с другими людьми, но, раз он не слишком хорошо
знает дорогу, он будет спрашивать и самого себя, и других о том, что его
затрудняет, и двинется дальше не прежде, чем исследует основательно свой
путь и то, куда он ведет.
Небезопасно чтить хвалебными песнями и гимнами живых людей, пока они не
пройдут свой жизненный путь и не увенчают его прекрасным концом.
Человек, который, начиная с детства и вплоть до разумного, зрелого
возраста, сживается с рассудительной и умеренной Музой, услышав враждебную
ей Музу, презирает ее и считает неблагородной; кто же воспитался на
расхожей, сладостной Музе, тот говорит, что противоположная ей Муза холодна
и неприятна. Поэтому, как сейчас было сказано, в смысле приятности или
неприятности ни одна из них не превосходит другую. Зато первая чрезвычайно
улучшает жизнь людей, на ней воспитавшихся, вторая же - ухудшает.
Следует признать, что все величавое и склоняющееся к смелости имеет
мужественное обличье, то же, что тяготеет к скромности и благопристойности,
более сродни женщинам...
Я утверждаю, что в серьезных делах надо быть серьезным, а в несерьезных -
не надо. Этому-то и надо следовать; пусть каждый мужчина и каждая женщина
пусть проводят свою жизнь, играя в прекраснейшие игры, хотя это и
противоречит тому, что теперь принято.
Каждый должен как можно дольше и лучше провести свою жизнь в мире. Так что
же, наконец, правильно? Надо жить играя. Что ж это за игра?
Жертвоприношения, песни, пляски, чтобы суметь снискать к себе милость
богов, а врагов отразить и победить в битвах.
Какой же образ жизни станут вести люди, в должной мере снабженные всем
необходимым? Ремесла там поручены чужеземцам; земледелие предоставлено
рабам, собирающим с земли жатву достаточную, чтобы люди жили в
довольстве... Но неужели не осталось ни одного необходимого и вполне
приличного дела для людей, соблюдающих такой распорядок? Или каждый из них
должен лишь жить, жирея наподобие скота? Нет, утверждаем мы, это и
несправедливо, и нехорошо, да и невозможно, чтобы живущего так не постигла
должная кара. А состоит она в том, что праздное и беспечно разжиревшее
существо становится добычей другого существа, закаленного мужеством и
трудами. Мы утверждаем, что людям, живущим указанным способом, остается на
долю очень немаловажное дело; наоборот, оно самое важное из всего, что
предписывается справедливым законодательством. В самом деле, даже у тех,
кто домогается победы в Пифийских или Олимпийских играх, вовсе нет досуга
для прочих житейских дел; вдвое или еще больше недосуг тому, кто проводит
свою жизнь в заботах о всяческой добродетели, телесной и душевной, как это
и было вполне правильно указано. Поэтому никакие посторонние занятия не
должны служить помехой для того, что дает телу подобающую закалку в трудах,
душе же - занятия и навыки. Кто станет осуществлять именно это и будет
стремиться достичь достаточного совершенства души и тела, тому, пожалуй, не
хватит для этого всех ночей и дней.
Правители, бодрствующие по ночам в государствах, страшны для дурных людей -
как врагов, так и граждан, - но любезны и почтенны для людей справедливых и
здравомыслящих; полезны они и самим себе, и всему государству.
Без пастуха не могут жить ни овцы, ни другие животные; так и дети не могут
обойтись без каких-то руководителей, а рабы без господ. Но ребенка гораздо
труднее взять в руки, чем любое другое живое существо. Ведь чем меньше
разум ребенка направлен в надлежащее русло, тем более становится он
шаловливым, резвым и вдобавок превосходит дерзостью все остальные существа.
Поэтому надо обуздывать его всевозможными средствами...
...Я нахожу, что речи наши во многом подобны поэзии. И может быть, ничего
удивительного нет в том, что взирая на мои речи в целом, я испытываю
радостное чувство. В самом деле, из большинства сказанных речей, которые я
знаю или слышал в стихах или в прозе, они мне показались самыми сообразными
и наиболее подходящими для слуха молодых людей.
Что же касается возбуждения смеха и шуточного подражания в слове, пении и
пляске действиям людей, безобразных телом и со скверным образом мыслей, то
это еще нужно рассмотреть и объяснить.
В самом деле, без смешного нельзя познать серьезного; и вообще
противоположное познается с помощью противоположного, если только человек
хочет быть разумным. Зато одновременно осуществлять то и другое невозможно,
если опять-таки человек хочет быть хоть немного причастным добродетели. Но
именно поэтому-то и надо ознакомиться со всем этим, чтобы по неведению не
сделать и не сказать когда-то совершенно некстати чего-то смешного.
Подобные подражания надо предоставить рабам и чужеземным наемникам. Никогда
и ни в коем случае не следует заниматься этим серьезно...
Итак, вы - творцы, мы - тоже творцы. Предмет творчества у нас один и тот
же. Поэтому мы с вами соперники и по искусству, и по состязанию в
прекраснейшем действе. Один лишь истинный закон может по своей природе
завершить наше дело; на него у нас и надежда. Так не ожидайте же, что
когда-нибудь мы так легко позволим вам раскинуть у нас на площади шатер и
привести сладкоголосых артистов, оглушающих нас звуками своего голоса;
будто мы дадим вам витийствовать перед детьми, женщинами и всей чернью и об
одних и тех же занятиях говорить не то же самое, что говорим мы, но большей
частью даже прямо противоположное. В самом деле, мы - да и все государство
в целом, - пожалуй, совершенно сошли бы с ума, если бы предоставили вам
возможность делать то, о чем сейчас идет речь, если бы должностные лица не
обсудили предварительно, допустимы ли и пригодны ли ваши творения для
публичного исполнения или нет. Поэтому теперь вы, потомки изнеженных Муз,
покажите сначала правителям ваши песнопения для сравнения с нашими. Если
они окажутся такими же или если ваши окажутся даже лучшими, мы дадим вам
хор. В противном случае, друзья мои, мы этого никогда не сможем сделать.
Итак, для свободных людей остаются еще три предмета обучения: счет и
арифметика составляют один предмет; измерение длины, плоскости и глубины -