на отображения в воде и зеркале, затем еще на
картины и статуи и на все остальное в этом же роде.
Ч у ж е з е м е ц.Очевидно, Теэтет, софиста ты еще и не видел.
Т е э т е т.Как так?
     Ч у ж е з е м е ц. Тебе покажется, что он либо жмурится, либо совсем не имеет
глаз.
     Т е э т е т.Почему?
Ч у ж е з е м е ц.Когда ты дашь ему такой вот ответ, указывая на изображения в
зеркалах и на изваяния, он посмеется над твоими объяснениями, так как ты станешь
беседовать с ним как со зрячим, а он притворится, будто не знает ни зеркал, ни
воды, ни вообще ничего зримого, и спросит тебя только о том, что следует из
объяснений.
     Т е эт е т. Но что же?
Ч у ж е з е м е ц.Надо сказать, что обще всем этим вещам, которые ты считаешь
правильным обозначить одним названием, хотя назвал их много, и именуешь их все
отображением, как будто они есть нечто одно. Итак, говори и защищайся, ни в чем
не уступая этому мужу.
     Т е э т е т.Так что же, чужеземец, можем мы сказать об отображении, кроме того,
что оно есть подобие истинного, такого же рода иное?
Ч у ж е з е м е ц.Считаешь ли ты такого же рода иное истинным, или к чему ты
относишь "такого же рода"?
     Т е э т е т.Вовсе неистинным, но лишь ему подобным.
Ч у ж е з е м е ц.Не правда ли, истинным ты называешь подлинное бытие?
Т е э т е т.Так.
     Ч у ж е з е м е ц.Что же? Неистинное не противоположно ли истинному?
Т е э т е т.Как же иначе?
     Ч у ж е з е м е ц.Следовательно, ты подобное не относишь к подлинному бытию,
если только называешь его неистинным.
     Т е э т е т.Но ведь вообще-то оно существует.
Ч у ж е з е м е ц. Однако не истинно, говоришь ты.
Т е э т е т.Конечно нет, оно действительно есть только образ.
Ч у ж е з е м е ц. Следовательно, то, что мы называем образом, не существуя
действительно, все же действительно есть образ?
Т е э т е т.Кажется, небытие с бытием образовали подобного рода сплетение, очень
причудливое.
     Ч у ж е з е м е ц.Как же не причудливое? Видишь, из-за этого сплетения
многоголовый софист принудил нас против воли согласиться, что небытие каким-то
образом существует.
     Т е э т е т. Вижу, и очень даже.
Ч у ж е з е м е ц.Что же теперь? С помощью какого определения его искусства
придем мы в согласие с самими собой?
     Т е э т е т.Почему ты так говоришь и чего ты боишься?
Ч у ж е з е м е ц.Когда мы утверждаем, что софист обманывает нас призраком и что
искусство его обманчиво, не утверждаем ли мы этим, что наша душа из-за его
искусства мнит ложное? Или как мы скажем?
     Т е э т е т.Именно так. Что же другое мы можем сказать?
Ч у ж е з е м е ц.Далее, ложное мнение - это мнение, противоположное тому, что
существует. Не так ли?
     Т е э т е т.Да, противоположное.
Ч у ж е з е м е ц.Ты говоришь, следовательно, что ложное мнение - это мнение о
несуществующем?
     Т е э т е т.Безусловно.
Ч у ж е з е м е ц.Представляет ли оно собой мнение о том, что несуществующего
нет или что вовсе не существующее все-таки есть?
Т е э т е т.Несуществующее должно, однако, каким то образом быть, если только
когда-нибудь кто-то хоть в чем-то малом солжет.
Ч у ж е з е м е ц.Что же? Не будет ли он также считать, что безусловно
существующее вовсе не существует?
     Т е э т ет.Да.
Ч у ж е з е м е ц.И это тоже ложь?
     Т е э т е т. И это.
Ч у ж е з е м е ц.Следовательно, положение, что существующее не существует или
что несуществующее существует, думаю, будет точно так же считаться ложным.
Т е э т е т.Да и может ли оно быть иным?
     Ч у ж е з е м е ц.Вероятно, не может. Но этого софист не признает. И есть ли
какой-нибудь способ толкнуть здравомыслящего человека на такую уступку, раз мы
признали [в отношении небытия] то, о чем у нас шла речь раньше? Понимаем ли мы,
Теэтет, что говорит софист?
     Т е э т е т.Отчего же и не понять? Он скажет, что, дерзнув заявить, будто есть
ложь и в мнениях, и в словах, мы противоречим тому, что недавно высказали. Ведь
мы часто вынуждены связывать существующее с несуществующим, хотя недавно
установили, что это менее всего возможно.
     Ч у ж е з е м е ц.Ты правильно вспомнил. Но пора уже принять решение, что же нам
делать с софистом? Ты видишь, сколь многочисленны и как легко возникают
возражения и затруднения, когда мы разыскиваем его в искусстве обманщиков и
шарлатанов.
     Т е э т е т.Да, очень даже вижу.
Ч у ж е з е м е ц.Мы разобрали лишь малую часть их, между тем как они, так
сказать, бесконечны.
     Т е э т е т. Как видно, схватить софиста невозможно, раз все это так.
Ч у ж е з е м е ц.Что же? Отступим теперь из трусости?
Т е э т е т.Я полагаю, что не следует, если мы мало-мальски в силах его как-то
поймать.
     Ч у ж е з е м е ц. Но ты будешь снисходителен и сообразно с только что сказанным
удовольствуешься, если мы как-то мало-помалу выпутаемся из столь трудного
рассуждения?
     Т е э т е т.Отчего же мне не быть снисходительным?
Ч у ж е з е м е ц. А больше того прошу тебя о следующем.
Т е э т е т.О чем?
     Ч у ж е з е м е ц.Чтобы ты не думал, будто я становлюсь в некотором роде
отцеубийцей.
     Т е э т е т. Как так?
Ч у ж е з е м е ц.Защищаясь, нам необходимо будет подвергнуть испытанию учение
нашего отца Парменида и всеми силами доказать, что небытие в каком-либо
отношении существует и, напротив, бытие каким-то образом не существует.
Т е э т е т.Очевидно, нечто подобное нам и придется отстаивать в рассуждении.
Ч у ж е з е м е ц.Да, по пословице, это видно и слепому. Ведь пока это не
отвергнуто нами или не принято, едва ли кто окажется в состоянии говорить о
лживых словах и мнениях,будет ли дело идти об отображениях, подражаниях и
призраках или же обо всех занимающихся этим искусствах,не противореча по
необходимости самому себе и не становясь таким образом смешным.
Т е э т е т.Весьма справедливо.
     Ч у ж е з е м е ц.Ради этого-то и придется посягнуть на отцовское учение или же
вообще отступиться, если некий страх помешает нам это сделать.
Т е э т е т.Ничто не должно нас от этого удержать.
Ч у ж е з е м е ц.Теперь я еще и в-третьих буду просить тебя об одной малости.
Т е э т е т. Ты только скажи.
     Ч у ж е з е м е ц.Недавно только я говорил, что всегда теряю надежду на
опровержение всего этого, вот и теперь случилось то же.
Т е э т е т.Да, ты говорил.
     Ч у ж е з е м е ц.Боюсь, чтобы из-за сказанного не показаться тебе безумным,
после того как я вдруг с ног встану на голову. Однако ради тебя мы все же
возьмемся за опровержение учения [Парменида], если только мы его опровергнем.
Т е э т е т.Так как в моих глазах ты ничего дурного не сделаешь, если приступишь
к опровержению и доказательству, то приступай смело.
Ч у ж е з е м е ц.Ну ладно! С чего же прежде всего начать столь дерзновенную
речь? Кажется мне, мой мальчик, что нам необходимо направиться по следующему
пути.
     Т е э т е т.По какому же?
Ч у ж е з е м е ц.Прежде всего рассмотреть то, что представляется нам теперь
очевидным, чтобы не сбиться с пути и не прийти легко к взаимному соглашению так,
как будто нам все ясно.
     Т е э т е т.Говори точнее, что ты имеешь в виду.
Ч у ж е з е м е ц.Мне кажется, что Парменид, да и всякий другой, кто только
когда-либо принимал решение определить, каково существующее количественно и
качественно, говорили с нами, не придавая значения своим словам.
Т е э т е т.Каким образом?
     Ч у ж е з е м е ц.Каждый из них, представляется мне, рассказывает нам какую-то
сказку, будто детям: один, что существующее - тройственно и его части то
враждуют друг с другом, то становятся дружными, вступают в браки, рождают детей
и питают потомков; другой, называя существующее двойственным - влажным и сухим
или теплым и холодным, заставляет жить то и другое вместе и сочетаться браком.
Наше элейское племя, начиная с Ксенофана, а то и раньше, говорит в своих речах,
будто то, что называется "всем", - едино. Позднее некоторые ионийские и
сицилийские Музы сообразили, что всего безопаснее объединить то и другое и
заявить, что бытие и множественно и едино и что оно держится враждою и дружбою.
"Расходящееся всегда сходится", говорят более строгие из Муз; более же
уступчивые всегда допускали, что все бывает поочередно то единым и любимым
Афродитою, то множественным и враждебным с самим собою вследствие какого-то
раздора. Правильно ли кто из них обо всем этом говорит или нет - решить трудно,
да и дурно было бы укорять столь славных и древних мужей. Но вот что кажется
верным...
     Т е э т е т.Что же?
Ч у ж е з е м е ц.А то, что они, свысока взглянув на нас, большинство, слишком
нами пренебрегли. Нимало не заботясь, следим ли мы за ходом их рассуждений или
же нет, каждый из них упорно твердит свое.
     Т е э т е т.Почему ты так говоришь?
Ч у ж е з е м е ц.Когда кто-либо из них высказывает положение, что
множественное, единое или двойственное есть, возникло или возникает и что,
далее, теплое смешивается с холодным, причем предполагаются и некоторые другие
разделения и смешения, то, ради богов, Теэтет, понимаешь ли ты всякий раз, что
они говорят? Я, когда был помоложе, думал, что понимаю ясно, когда кто-либо
говорил о том, что в настоящее время приводит нас в недоумение, именно о
небытии. Теперь же ты видишь, в каком мы находимся по отношению к нему
затруднении.
     Т е э т е т.Вижу.
Ч у ж е з е м е ц.Пожалуй, мы испытываем такое же точно состояние души и по
отношению к бытию, хотя утверждаем, что ясно понимаем, когда кто-либо о нем
говорит, что же касается небытия, то не понимаем; между тем мы в одинаковом
положении по отношению как к тому, так и к другому.
Т е э т е т.Пожалуй.
     Ч у ж е з е м е ц.И обо всем прочем, сказанном раньше, нам надо выразиться точно
так же.
     Т е э т е т.Конечно.
Ч у ж е з е м е ц.О многом мы, если будет угодно, поговорим и после, величайшее
же и изначальное следует рассмотреть первым.
Т е э т е т.О чем, однако, ты говоришь? Ясно ведь, ты считаешь, что сначала надо
тщательно исследовать бытие: чем оказывается оно у тех, кто берется о нем
рассуждать?
     Ч у ж е з е м е ц.Ты, Теэтет, следуешь за мной прямо по пятам. Я говорю, что
метод исследования нам надо принять такой, будто те находятся здесь и мы должны
расспросить их следующим образом: "Ну-ка, вы все, кто только утверждает, что
теплое и холодное или другое что-нибудь двойственное есть все, - что произносите
вы о двух [началах бытия], когда говорите, будто существуют они оба вместе и
каждое из них в отдельности? Как нам понимать это ваше бытие? Должны ли мы,
по-вашему, допустить нечто третье кроме тех двух и считать все тройственным, а
вовсе не двойственным? Ведь если вы назовете одно из двух [начал] бытием, то не
сможете сказать, что оба они одинаково существуют, так как в том и другом случае
было бы единое [начало], а не двойственное".
Т е э т е т.Ты говоришь верно.
     Ч у ж е з е м е ц."Или вы хотите оба [начала] назвать бытием?"
Т е э т е т.Может быть.
     Ч у ж е з е м е ц."Но, друзья, - скажем мы, - так вы весьма ясно назвали бы
двойственное единым".
     Т е э т е т.Ты совершенно прав.
Ч у ж е з е м е ц."Так как мы теперь в затруднении, то скажите нам четко, что вы
желаете обозначить, когда произносите "бытие". Ясно ведь, что вы давно это
знаете, мы же думали, что знаем, а теперь вот затрудняемся. Поучите сначала нас
этому, чтобы мы не воображали, будто постигаем то, что вы говорите, тогда как
дело обстоит совершенно наоборот". Так говоря и добиваясь этого от них, а также
от других, которые утверждают, что все больше одного, неужели мы, мой мальчик,
допустим какую-либо ошибку?
     Т е э т е т.Менее всего.
Ч у ж е з е м е ц.Как же? Не должно ли у тех, кто считает все единым, выведать
по возможности, что называют они бытием?
     Т е э т е т.Конечно.
Ч у ж е з е м е ц.Пусть они ответят на следующее: "Вы утверждаете, что
существует только единое?" "Конечно, утверждаем",скажут они. Не так ли?
Т е э т е т.Да.
     Ч у ж е з е м е ц."Дальше. Называете ли вы что-нибудь бытием?"
Т е э т е т.Да.
     Ч у ж е з е м е ц."То же ли самое, что вы называете единым, пользуясь для одного
и того же двумя именами? Или как?"
     Т е э т е т.Что же они ответят после этого, чужеземец?
Ч у ж е з е м е ц.Ясно, Теэтет, что для того, кто выдвигает такое предположение,
не очень-то легко ответить как на этот, так и на любой другой вопрос.
Т е э т е т.Как так?
     Ч у ж е з е м е ц.Допускать два наименования, когда считают, что не существует
ничего, кроме единого, конечно, смешно.
     Т е э т е т.Как не смешно!
Ч у ж е з е м е ц.Да и вообще согласиться с говорящим, что имя есть что-то, не
имело бы смысла.
     Т е э т е т.Отчего?
Ч у ж е з е м е ц.Кто допускает имя, отличное от вещи, тот говорит, конечно, о
двойственном.
     Т е э т е т.Да.
Ч у ж е з е м е ц.И действительно, если он принимает имя вещи за то же, что есть
она сама, он либо будет вынужден произнести имя ничего, либо если он назовет имя
как имя чего-то, то получится только имя имени, а не чего-либо другого.
Т е э т е т.Так.
     Ч у ж е з е м е ц.И единое, будучи лишь именем единого, окажется единым лишь по
имени.
     Т е э т е т.Это необходимо.
Ч у ж е з е м е ц.Что же далее? Отлично ли целое от единого бытия или они
признают его тождественным с ним?
     Т е э т е т.Как же они не признают, если и теперь признают?
Ч у ж е з е м е ц. Если, таким образом, как говорит и Парменид,
Вид его [целого] массе правильной сферы всюду подобен,
Равен от центра везде он, затем, что нисколько не больше,
Как и не меньше идет туда и сюда по закону,
     если бытие именно таково, то оно имеет середину и края, а обладая этим, оно
необходимо должно иметь части. Или не так?
     Т е э т е т.Так.
Ч у ж е з е м е ц.Ничто, однако, не препятствует, чтобы разделенное на части
имело в каждой части свойство единого и чтобы, будучи всем и целым, оно таким
образом было единым.
     Т е э т е т.Почему бы и нет?
Ч у ж е з е м е ц.Однако ведь невозможно, чтобы само единое обладало этим
свойством?
     Т е э т е т. Отчего же?
Ч у ж е з е м е ц.Истинно единое, согласно верному определению, должно, конечно,
считаться полностью неделимым.
     Т е э т е т.Конечно, должно.
Ч у ж е з е м е ц.В противном случае, то есть будучи составленным из многих
частей, оно не будет соответствовать определению.
Т е э т е т.Понимаю.
     Ч у ж е з е м е ц.Будет ли теперь бытие, обладающее, таким образом, свойством
единого, единым и целым, или нам вовсе не следует принимать бытие за целое?
Т е э т е т.Ты предложил трудный выбор.
     Ч у ж е з е м е ц.Ты говоришь сущую правду. Ведь если бытие обладает свойством
быть как-то единым, то оно уже не будет тождественно единому и все будет больше
единого.
     Т е э т е т.Да.
Ч у ж е з е м е ц.Далее, если бытие есть целое не потому, что получило это
свойство от единого, но само по себе, то оказывается, что бытию недостает самого
себя.
     Т е э т е т.Истинно так.
Ч у ж е з е м е ц.Согласно этому объяснению, бытие, лишаясь самого себя, будет
уже небытием.
     Т е э т е т.Так.
Ч у ж е з е м е ц.И все снова становится больше единого, если бытие и целое
получили каждое свою собственную природу.
     Т е э т е т.Да.
Ч у ж е з е м е ц.Если же целое вообще не существует, то это же самое произойдет
и с бытием, и ему предстоит не быть и никогда не стать бытием.
Т е э т е т.Отчего же?
     Ч у ж е з е м е ц.Возникшее - всегда целое, так что ни о бытии, ни о
возникновении нельзя говорить как о чем-либо существующем, если в существующем
не признавать целого.
     Т е э т е т.Кажется несомненным, что это так.
Ч у ж е з е м е ц.И действительно, никакая величина не должна быть нецелым, так
как, сколь велико что-нибудь - каким бы великим или малым оно ни было, - столь
великим целым оно по необходимости должно быть.
Т е э т е т.Совершенно верно.
     Ч у ж е з е м е ц.И тысяча других вещей, каждая в отдельности, будет вызывать
бесконечные затруднения у того, кто говорит, будто бытие либо двойственно, либо
только едино.
     Т е э т е т.Это обнаруживает то, что и теперь почти уже ясно. Ведь одно влечет
за собой другое, неся большую и трудноразрешимую путаницу относительно всего
прежде сказанного.
     Ч у ж е з е м е ц.Мы, однако, не рассмотрели всех тех, кто тщательно исследует
бытие и небытие, но довольно и этого. Дальше надо обратить внимание на тех, кто
высказывается по-иному, дабы на примере всего увидеть, как ничуть не легче
объяснить, что такое бытие, чем сказать, что такое небытие.
Т е э т е т.Значит, надо идти и против этих.
Ч у ж е з е м е ц.У них, кажется, происходит нечто вроде борьбы гигантов из-за
спора друг с другом о бытии.
     Т е э т е т.Как так?
Ч у ж е з е м е ц.Одни все совлекают с неба и из области невидимого на землю,
как бы обнимая руками дубы и скалы. Ухватившись за все подобное, они утверждают,
будто существует только то, что допускает прикосновение и осязание, и признают
тела и бытие за одно и то же, всех же тех, кто говорит, будто существует нечто
бестелесное, они обливают презрением, более ничего не желая слышать.
Т е э т е т.Ты назвал ужасных людей; ведь со многими из них случалось
встречаться и мне.
     Ч у ж е з е м е ц.Поэтому-то те, кто с ними вступает в спор, предусмотрительно
защищаются как бы сверху, откуда-то из невидимого, решительно настаивая на том,
что истинное бытие - это некие умопостигаемые и бестелесные идеи; тела же, о
которых говорят первые, и то, что они называют истиной, они, разлагая в своих
рассуждениях на мелкие части, называют не бытием, а чем-то подвижным,
становлением. Относительно этого между обеими сторонами, Теэтет, всегда
происходит сильнейшая борьба.
     Т е э т е т.Правильно.
Ч у ж е з е м е ц.Значит, нам надо потребовать от обеих сторон порознь
объяснения, что они считают бытием.
     Т е э т е т.Как же мы его будем требовать?
Ч у ж е з е м е ц.От тех, кто полагает бытие в идеях, легче его получить, так
как они более кротки, от тех же, кто насильственно все сводит к телу, труднее,
да, может быть, и почти невозможно. Однако, мне кажется, с ними следует
поступать так...
     Т е э т е т.Как?
Ч у ж е з е м е ц.Всего бы лучше исправить их делом, если бы только это было
возможно; если же так не удастся, то мы сделаем это при помощи рассуждения,
предположив у них желание отвечать нам более правильно, чем доселе. То, что
признано лучшими людьми, сильнее того, что признано худшими. Впрочем, мы
заботимся не о них, но ищем лишь истину.
     Т е э т е т.Весьма справедливо.
Ч у ж е з е м е ц.Предложи же тем, кто стал лучше, тебе отвечать, и истолковывай
то, что ими сказано.
     Т е э т е т.Да будет так.
Ч у ж е з е м е ц.Пусть скажут, как они полагают: есть ли вообще какое-либо
смертное существо?
     Т е э т е т.Отчего же нет?
Ч у ж е з е м е ц.Не признают ли они его одушевленным телом?
Т е э т е т.Без сомнения.
     Ч у ж е з е м е ц.И считают душу чем-то существующим?
Т е эт е т.Да.
     Ч у ж е з е м е ц.Дальше. Не говорят ли они, что одна душа - справедливая,
другая - несправедливая, та - разумная, а эта - нет?
Т е э т е т.Как же иначе?
     Ч у ж е з е м е ц.И не так ли они считают, что благодаря присутствию
справедливости каждая душа становится такой-то, а из-за противоположных качеств
     - противоположною?
     Т е э т е т.Да, и это они подтверждают.
Ч у ж е з е м е ц.Но то, что может присутствовать в чем-либо или отсутствовать,
непременно, скажут они, должно быть чем-то.
Т е э т е т.Они так и говорят.
     Ч у ж е з е м е ц.Когда же справедливость, разумность и любая другая
добродетель, а также их противоположности существуют и существует также душа, в
которой все это пребывает, то признают ли они что-либо из этого видимым и
осязаемым или же все - невидимым?
     Т е э т е т.Пожалуй, здесь нет ничего видимого.
Ч у ж е з е м е ц.Что же? Неужели они утверждают, что вещи подобного рода имеют
тело?
     Т е э т е т.Здесь они уже не решают все одинаковым образом, но им кажется, что
сама душа обладает телом, в отношении же разумности и