но, - подтвердил Кебет.

     - И слабое возникает из сильного, а скорое из медленного?

     - Несомненно!

     - Какой бы еще привести тебе пример? Если что становится хуже, то не из лучшего ли?
Если справедливее, то из несправедливого? Так?

     - А как же иначе?

     - Значит, мы достаточно убедились, что все возникает таким образом -
противоположное из противоположного?

     - Совершенно достаточно.

     - Тогда двинемся дальше. Нет ли между любыми двумя противоположностями как бы
чего-то промежуточного? Так как противоположностей две, то возможны два перехода -
от одной противоположности к другой или, наоборот, от второй к первой. Например,
между большей вещью и меньшей возможны рост и убывание, и об одной мы говорим, что
она убывает, о другой - что растет.

     - Да, ты прав, - сказал Кебет.

     - Но ведь не иначе обстоит дело с разъединением и соединением, с охлаждением и
нагреванием и во всех остальных случаях; у нас не всегда может найтись подходящее к
случаю слово, но на деле это всегда и непременно так: противоположности возникают
одна из другой, и переход этот обоюдный.

     - Ты совершенно прав, - сказал Кебет.

     - Теперь ответь мне, есть ли что-нибудь противоположное жизни, как сон
противоположен бодрствованию?

     - Конечно, есть.

     - Что же именно?

     - Смерть, - отвечал Кебет.

     - Значит, раз они противоположны, то возникают друг из друга, и между двумя этими
противоположностями возможны два перехода.

     - Ну, конечно!

     - Тогда я назову тебе одну из двух пар, которые только что упомянул, - сказал Сократ, -
и саму пару, и связанные с нею переходы, а ты назовешь мне другую. Я говорю: сон и
бодрствование, и из сна возникает бодрствование, а из бодрствования - сон, а переходы
в этом случае называются засыпанием и пробуждением. Достаточно тебе этого или нет?

     - Вполне достаточно.

     - Теперь сам скажи так же о жизни и смерти. Ты признаешь, что жизнь противоположна
смерти?
     {13}
     - Признаю.

     - И что они возникают одна из другой?

     - Да.

     - Стало быть, из живого что возникает?

     - Мертвое, - промолвил Кебет.

     - А из мертвого что? - продолжал Сократ.

     - Должен признать, что живое, - сказал Кебет.

     - Итак, Кебет, живое и живые возникают из мертвого?

     - По-видимому, да.

     - Значит, наши души имеют пребывание в Аиде?

     - Похоже, что так.

     - Не правда ли, из двух переходов, связанных с этой парой, один совершенно ясен? Ведь
умирание - вещь ясная, ты со мною согласен?

     - Разумеется, согласен!

     - Как же мы теперь поступим? Не станем вводить для равновесия противоположный
переход - пускай себе природа хромает на одну ногу? Или же мы обязаны уравновесить
умирание каким-то противоположным переходом?

     - Пожалуй, что обязаны.

     - Каким же именно?

     - Оживанием.

     - Но если оживание существует, - продолжал Сократ, - то чем оно будет, это
оживание? Не переходом ли из мертвых в живые?

     - Да, конечно.

     - Значит, мы согласны с тобою и в том, что живые возникли из мертвых ничуть не
иначе, чем мертвые - из живых. Но если так, мы уже располагаем достаточным, на мой
взгляд, доказательством, что души умерших должны существовать в каком-то месте, откуда
они вновь возвращаются к жизни.

     - Да, Сократ, мне кажется - это необходимый вывод из всего, в чем мы с тобою
согласились, - сказал Кебет.

     - А вот взгляни, Кебет, еще довод в пользу того, что не напрасно, на мой взгляд, пришли
мы с тобою к согласию. Если бы возникающие противоположности не уравновешивали
постоянно одна другую, словно описывая круг, если бы возникновение шло по прямой
линии, только в одном направлении и никогда не поворачивало вспять, в
противоположную сторону, - ты сам понимаешь, что все в конце концов приняло бы
один и тот же образ, приобрело одни и те же свойства, и возникновение прекратилось бы.
{14}
     - Нет, не понимаю. Как это? - спросил Кебет.

     - Да очень просто. - отвечал Сократ. - Представь себе, например, что существует
только засыпание и что пробуждение от сна его не уравновешивает, - ты легко поймешь,
что в конце концов сказание об Эндимионе оказалось бы вздором и потеряло всякий
смысл, потому что и все остальное также погрузилось бы в сон. И если бы все только
соединялось, прекратив разъединяться, очень быстро стало бы по слову Анаксагора: "Все
вещи [были] вместе". И точно так же, друг Кебет, если бы все причастное к жизни
умирало, а умерев, оставалось бы мертвым и вновь не оживало, - разве не совершенно
ясно, что в конце концов все стало бы мертво и жизнь бы исчезла? И если бы даже живое
возникало из чего-нибудь иного, а затем все-таки умирало, каким образом можно было бы
избегнуть всеобщей смерти и уничтожения?

     - Никаким, сколько я могу судить, Сократ, - сказал Кебет. - А ты, мне кажется,
рассуждаешь совершенно верно.

     - Вот и мне кажется, Кебет, что это именно так, а не как-нибудь иначе, - сказал Сократ,
     - и что мы нисколько не обманываем себя, приходя к согласию. Поистине существуют и
оживание, и возникновение живых из мертвых. Существуют и души умерших, и добрым
между ними выпадает лучшая доля, а дурным - худшая.

     [Аргумент второй: знание как припоминание того, что было до рождения человека]

     - Постой-ка, Сократ, - подхватил Кебет, - твои мысли подтверждает еще один довод,
если только верно то, что ты так часто, бывало, повторял, а именно что знание на самом
деле не что иное, как припоминание: то, что мы теперь припоминаем, мы должны были
знать в прошлом, - вот что с необходимостью следует из этого довода. Но это было бы
невозможно, если бы наша душа не существовала уже в каком-то месте, прежде чем
родиться в нашем человеческом образе. Значит, опять выходит, что душа бессмертна.

     - Но как это доказывается, Кебет? - вмешался Симмий. - Напомни мне, я что-то забыл.

     - Лучшее доказательство, - сказал Кебет, - заключается в том, что когда человека о
чем-нибудь спрашивают, он сам может дать правильный ответ на любой вопрос - при
условии, что вопрос задан правильно. Между тем, если бы у людей не было знания и
верного понимания, они не могли бы отвечать верно. И кроме того, поставь человека
перед чертежом или чем-нибудь еще в таком же роде - и ты с полнейшей ясностью
убедишься, что так оно и есть.

     - А если этого тебе недостаточно, Симмий, - сказал Сократ, - погляди, не согласишься
ли ты с другими соображениями, вот примерно какими. Ты ведь сомневаешься, может ли
то, что называют знанием, быть припоминанием?

     - Нет, я-то как раз не сомневаюсь, - возразил Симмий. - Мне нужно лишь одно, и как
раз то, о чем сейчас идет речь: припомнить. Кебет только принялся рассуждать - и я уже
почти все помню и почти что согласен с вами. И тем не менее мне бы хотелось услышать,
как примешься рассуждать ты.

     - Я? Да вот как, - сказал Сократ. - Мы оба, разумеется, сходимся на том, что, если
человеку предстоит что-либо припомнить, он должен уже знать это заранее.

     - Конечно.

     - Тогда, может быть, мы сойдемся и на том, что знание, если оно возникает таким
образом, каким именно, я сейчас скажу, - это припоминание? Если человек, что-то
увидев, или услыхав, или восприняв иным каким-либо чувством, не только узнает это, но
еще и примыслит нечто иное, принадлежащее к иному знанию, разве не вправе мы
утверждать, что он вспомнил то, о чем мыслит?
{15}
     - Как это?

     - Вот тебе пример. Знать человека и знать лиру - это ведь разные знания?

     - Само собой.

     - Но тебе, конечно, известно, что испытывают влюбленные, когда увидят лиру, или
плащ, или иное что из вещей своего любимца: они узнают лиру, и тут же в уме у них
возникает образ юноши, которому эта лира принадлежит. Это и есть припоминание. Так
же точно, когда видят Симмия, часто вспоминают Кебета. Можно бы назвать тысячи
подобных случаев.

     - Да, клянусь Зевсом, тысячи! - сказал Симмий.

     - Стало быть, это своего рода припоминание, - продолжал Сократ. - Но в
особенности, мне кажется, нужно говорить о припоминании, когда дело касается вещей,
забытых с течением времени или давно не виденных. Как, по-твоему?

     - Ты совершенно прав.

     - Теперь скажи мне, возможно ли, увидев нарисованного коня или нарисованную лиру,
вспомнить вдруг о человеке? Или, увидев нарисованного Симмия, вспомнить Кебета?

     - Вполне возможно.

     - А увидев нарисованного Симмия, вспомнить самого Симмия?

     - И это возможно.

     - Не следует ли из всего этого, что припоминание вызывается когда сходством, а когда и
несходством?

     - Следует.

     - И если мы припоминаем о чем-то по сходству, не бывает ли при этом, что мы
непременно задаемся вопросом, насколько полно или, напротив, неполно это сходство с
припоминаемым?

     - Непременно бывает.

     - Тогда смотри, верно ли я рассуждаю дальше. Мы признаем, что существует нечто,
называемое равным, - я говорю не о том, что бревно бывает равно бревну, камень камню
и тому подобное, но о чем-то ином, отличном от всего этого, - о равенстве самом по
себе. Признаем мы, что оно существует, или не признаем?

     - Признаем, клянусь Зевсом, да еще как! - отвечал Симмий.

     - И мы знаем, что это такое?

     - Прекрасно знаем.

     - Но откуда мы берем это знание? Не из тех ли вещей, о которых мы сейчас говорили?
Видя равные между собою бревна, или камни, или еще что-нибудь, мы через них
постигаем иное, отличное от них. Или же оно не кажется тебе иным, отличным? Тогда
взгляни вот так: бывает, что равные камни или бревна хоть и не меняются нисколько, а все
ж одному человеку кажутся равными, а другому нет?
{16}
     - Конечно, бывает.

     - Ну, а равное само по себе - не случалось ли, чтобы оно казалось тебе неравным, то
есть чтобы равенство показалось тебе неравенством?

     - Никогда, Сократ!

     - Значит, это не одно и то же, - сказал Сократ, - равные вещи и само равенство.

     - Никоим образом, на мой взгляд.

     - И однако же, знание о нем ты примысливаешь и извлекаешь как раз из этих равных
вещей, как ни отличны они от самого равенства, верно?

     - Вернее не скажешь, - отвечал Симмий.

     - И между ним и вещами может существовать либо сходство, либо несходство?

     - Разумеется.

     - Впрочем, это не важно, - заметил Сократ. - Но всякий раз, когда вид одной вещи
вызывает у тебя мысль о другой, либо сходной с первою, либо несходной, - это
припоминание.

     - Да, несомненно.

     - А скажи, - продолжал Сократ, - с бревнами и другими равными между собою
вещами, которые мы сейчас называли, дело обстоит примерно так же? Они
представляются нам равными в той же мере, что и равное само по себе, или им недостает
этого равного, чтобы ему уподобиться?

     - Недостает, и очень, - отвечал Симмий.

     - Тогда представь себе, что человек, увидев какой-нибудь предмет, подумает: "То, что у
меня сейчас перед глазами стремится уподобиться чему-то иному из существующего, но
таким же точно сделаться не может и остается ниже, хуже". Согласимся ли мы, что этот
человек непременно должен заранее знать второй предмет, который он находит схожим с
первым, хоть и не полностью?

     - Непременно согласимся.

     - Прекрасно. А разве не такое же впечатление у нас составляется, когда речь идет о
равных вещах и равенстве самом по себе?

     - Совершенно такое же!

     - Ну, стало быть, мы непременно должны знать равное само по себе еще до того, как
впервые увидим равные предметы и уразумеем, что все они стремятся быть такими же, как
равное само по себе, но полностью этого не достигают.

     - Да, верно.

     - Но мы, конечно, согласимся и в том, что такая мысль возникает и может возникнуть не
иначе как при помощи зрения, осязания или иного чувственного восприятия. То, что я
говорю, относится ко всем чувствам одинаково.

     - Да, одинаково, Сократ. По крайней мере, до тех пор, пока мы не упускаем из виду цель
нашего рассуждения.
     {17}
     - Итак, именно чувства приводят нас к мысли, что все воспринимаемое чувствами
стремится к доподлинно равному, не достигая, однако, своей цели? Так мы скажем или по-
другому?

     - Да, так.

     - Но отсюда следует, что, прежде чем начать видеть, слышать и вообще чувствовать, мы
должны были каким-то образом узнать о равном самом по себе - что это такое, раз нам
предстояло соотносить с ним равенства, постигаемые чувствами: ведь мы понимаем, что
все они желают быть такими же, как оно, но уступают ему.

     - Да, Сократ, это с необходимостью следует из того, что уже сказано.

     - А видим мы, и слышим, и вообще чувствуем с того самого мига, как родились на свет?

     - Конечно.

     - Но знанием равного мы должны были обладать еще раньше, - так мы скажем?

     - Выходит, мы должны были обладать им еще до рождения?

     - Выходит, что так.

     - А если мы приобрели его до рождения и с ним появились на свет, наверно, мы знали
     - и до рождения, и сразу после - не только равное, большее и меньшее, но и все
остальное подобного рода? Ведь не на одно равное распространяется наше доказательство,
но совершенно так же и на прекрасное само по себе, и на доброе само по себе, и
справедливое, и священное - одним словом, как я сейчас сказал, на все, что мы в своих
беседах, и предлагая вопросы, и отыскивая ответы, помечаем печатью "бытия самого по
себе" (ayтo o eстi). Так что мы должны были знать все это, еще не родившись.

     - Да, верно.

     - И если, узнав однажды, мы уже не забываем, то всякий раз мы должны рождаться,
владея этим знанием, и хранить его до конца жизни. Ведь что такое "знать"? Приобрести
знание и уже не терять его. А под забвением, если не ошибаемся, Симмий, мы понимаем
утрату знания.

     - Да, Сократ, совершенно верно, - сказал Симмий.

     - Но если, рождаясь, мы теряем то, чем владели до рождения, а потом с помощью чувств
восстанавливаем прежние знания, тогда, по-моему, "познавать" означает восстанавливать
знание, уже тебе принадлежавшее. И, называя это "припоминанием", мы бы, пожалуй,
употребили правильное слово.

     - Совершенно правильное.

     - Ну да, ведь, как выяснилось, вполне возможно, чтобы человек, увидев что-либо, или
услыхав, или постигнув любым иным чувством, вслед за тем помыслил о чем-то другом,
забывшемся в силу либо сходства, либо же несходства двух этих предметов. Итак,
повторяю, одно из двух: либо все мы рождаемся, уже зная вещи сами по себе, и знаем их
до конца своих дней, либо те, о ком мы говорим, что они познают, на самом деле только
припоминают, и учиться в этом случае означало бы припоминать.

     - Так точно оно и есть, Сократ.
{18}
     - И что бы ты выбрал, Симмий? Что мы рождаемся, владея знанием, или что позже
припоминаем уже известное в прежние времена?

     - Пока я не могу еще сделать выбора, Сократ.

     - Тогда вот тебе другой вопрос - скажи, что ты думаешь по этому поводу: если человек
что-то знает, может он выразить свои знания словами или не может?

     - Несомненно может, Сократ, - отвечал Симмий.

     - И ты думаешь, все могут ясно высказаться о вещах, о которых мы сейчас говорили?

     - Хотел бы я так думать, - возразил Симмий, - но очень боюсь, что завтра, в этот час,
уже не будет на свете человека, который сумел бы это сделать по-настоящему.

     - Значит, ты не думаешь, Симмий, что эти вещи известны каждому?

     - Ни в коем случае.

     - Значит, люди припоминают то, что знали когда-то?

     - Должно быть.

     - Но когда появляются у нас в душе эти знания? Ведь не после того, как мы родились в
человеческом облике?

     - Конечно, нет!

     - Значит, раньше?

     - Да.

     - Стало быть, Симмий, наши души и до того, как им довелось оказаться в человеческом
образе, существовали вне тела и уже тогда обладали разумом.

     - Да, если только мы не приобретаем эти знания в тот самый миг, когда рождаемся,
Сократ: вот время, которое мы еще не приняли в расчет.

     - Будь по-твоему, друг, но тогда в какое же время мы их теряем? Ведь мы не рождаемся с
этими знаниями, как мы только что с тобою согласились. Может быть, мы теряем их в тот
же миг, в который и приобретаем? Или ты укажешь иное какое время?

     - Нет, Сократ, не укажу. Теперь я понял, что сказал глупость.

     - Тогда, Симмий, вот к чему мы пришли: если существует то, что постоянно у нас на
языке, - прекрасное, и доброе, и другие подобного рода сущности, к которым мы
возводим все, полученное в чувственных восприятиях, причем обнаруживается, что все
это досталось нам с самого начала, - если это так, то с той же необходимостью, с какой
есть эти сущности, существует и наша душа, прежде чем мы родимся на свет. Если же они
не существуют, разве не шло бы наше рассуждение совсем по-иному? Значит, это так, и в
равной мере необходимо существование и таких сущностей, и наших душ еще до нашего
рождения, и, видимо, если нет одного, то нет и другого?

     - По-моему, это совершенно необходимо, Сократ, - ответил Симмий. - И какое
прекрасное прибежище находит наше рассуждение в том, что одинаково существуют и
души до рождения, и те сущности, о которых ты говоришь! Для меня, по крайней мере, нет
ничего более очевидного: да, все эти вещи безусловно и неоспоримо существуют - и
прекрасное, и доброе, и все остальное, о чем ты сейчас говорил. Что до меня, мне других
доводов не надо!
     {19}
     - А как быть с Кебетом? - спросил Сократ. - Нужно ведь и его убедить.

     - Я думаю, и ему этого достаточно, - сказал Симмий, - хотя нет на свете человека
более упорного и недоверчивого. И все же, я думаю, он вполне убедился, что душа наша
существовала до того, как мы родились. Но будет ли она существовать и после того, как мы
умрем, - продолжал он, - это и мне, Сократ, представляется еще не доказанным. Еще не
опровергнуто опасение большинства, о котором говорил Кебет, что со смертью человека
душа немедленно рассеивается и ее существованию настает конец. В самом деле, пусть
даже она возникла и образовалась где-то в ином месте и существовала прежде, чем войти
в человеческое тело, - разве это мешает ей, после того как она наконец войдет в тело, а
затем избавится от него, погибнуть и разрушиться самой?

     - Ты прав, Симмий, - заметил Кебет. - Я бы сказал так: доказана только половина того,
что нужно, а именно что наша душа существовала прежде, чем мы родились. Надо еще
доказать, что и когда мы умрем, она будет существовать ничуть не хуже, чем до нашего
рождения. Иначе доказательство останется незавершенным.

     - Оно уже и теперь завершено, Симмий и Кебет, - возразил Сократ, - если вы
потрудитесь соединить в одно два доказательства - это и другое, на котором мы сошлись
раньше, то есть что все живое возникает из умершего. Раз наша душа существовала ранее,
то, вступая в жизнь и рождаясь, она возникает неизбежно и только из смерти, из мертвого
состояния. Но в таком случае она непременно должна существовать и после смерти: ведь
ей предстоит родиться снова. Значит, то, о чем вы говорите, уже доказано. И все же, мне
кажется, и ты, и Симмий были бы не прочь углубить это доказательство потому, что
испытываете детский страх, как бы и вправду ветер не разнес и не рассеял душу, когда она
выходит из тела, - в особенности если человеку выпало умирать не в тихую погоду, а в
сильную бурю.

     Кебет улыбнулся.

     - Ну что ж, Сократ, - сказал он, - постарайся переубедить трусов. А впрочем, не то
чтобы мы сами трусили, но, пожалуй, сидит и в нас какое-то малое дитя - оно-то всего
этого и боится. Постарайся же его разубедить, чтобы оно не страшилось смерти, точно
буки.

     - Так ведь над ним придется каждый день произносить заклинания, пока вы его совсем
не исцелите, - сказал Сократ.

     - Но где же нам взять чародея, сведущего в таких заклинаниях, если ты, Сократ, нас
п