ет учителей добродетели?
Менон. Да.
     Сократ. А раз нет учителей, то нет и учеников?
Менон. Конечно.
     Сократ. Значит, добродетели нельзя научиться?
Менон. Кажется, нельзя, если только мы правильно вели исследование. Так что я
удивляюсь, Сократ, откуда берутся хорошие люди и каким образом могли они стать
такими?
     Сократ. Видно, Менон, и я и ты -- оба мы люди никудышные, и мало чему научил
тебя Горгий, а меня -- Продик. Прежде всего нам надо взглянуть на самих себя и
поискать, кто бы мог каким-нибудь способом сделать нас лучше. Я, когда говорю
так, имею в виду наше исследование: ведь мы самым смехотворным образом упустили,
что люди поступают хорошо и правильно, руководствуясь не только приобретенными
знаниями; а без этого нам не удастся, пожалуй, узнать, каким образом они
становятся хорошими.
     Менон. Что ты имеешь в виду, Сократ?
Сократ. А вот что. Хорошие люди должны непременно приносить пользу, иначе и быть
не может -- это мы с тобой установили верно, не так ли?
Менон. Да.
     Сократ. А что приносить пользу они будут в том случае, если станут правильно
вести наши дела,-- это мы тоже твердо установили?
Менон. Конечно.
     Сократ. Но вот что нельзя правильно вести их, не будучи разумным, мы, видно,
установили неверно.
     Менон. Что же, по-твоему, значит "правильно"?
Сократ. А вот что. Если кто-нибудь, зная дорогу в Ларису или куда угодно еще,
пойдет сам и поведет других, то ведь он поведет их хорошо и правильно, не так
ли?
     Менон. Разумеется.
Сократ. А если кто-нибудь правильно предполагает, где эта дорога, но никогда не
ходил по ней и не знает ее, то разве не сможет и он правильно повести других?
Менон. Сможет, конечно.
     Сократ. Значит, поскольку у него есть о чем-нибудь правильное мнение -- а не
знание, как у другого,-- он, догадываясь об истине, но не познав ее разумом,
будет вести других не хуже, чем тот, кто ее познал.
Менон. Ничуть не хуже, Сократ.
     Сократ. Выходит, истинное мнение ведет нас к правильным действиям ничуть не
хуже, чем разум. Это-то мы сейчас и упустили из виду, когда рассуждали о
добродетели, какова она, и говорили, что разум с один ведет к правильным
действиям: ведь к этому ведет и истинное мнение.
Менон. Наверное, так.
     Сократ. Значит, правильное мнение приносит не меньше пользы, чем знание.
Менон. Но не вполне, Сократ: обладающий знанием всегда попадет в цель, а
обладающий правильным мнением когда попадет, а когда и промахнется.
Сократ. Что ты говоришь? Разве тот, чье мнение всегда верно, не всегда попадает
в цель, пока его мнения правильны?
     Менон. Это, без сомнения, так, Сократ. Вот я и удивляюсь, почему же, если это
так, знание ценится куда выше правильного мнения и почему знание -- это одно, а
мнение -- совсем другое,
     Сократ. Ты сам знаешь, почему удивляешься, или мне сказать?
Менон. Скажи лучше ты.
     Сократ. Да ведь ты никогда не обращал внимания на Дедаловы статуи, впрочем,
может быть, у вас их и нет.
     Менон. К чему ты это говоришь?
Сократ. К тому, что и они, когда не связаны, убегают прочь, а когда связаны,
стоят на месте.
     Менон. Ну и что же?
Сократ. А то, что владеть этими творениями, если они развязаны, мало проку, как
и владеть человеком, склонным к побегам: все равно они на месте не останутся. А
вот иметь их, если они связаны, весьма ценно: уж очень хороши эти изваяния. К
чему я это говорю? Я имею в виду истинные мнения: они тоже, пока остаются при
нас, вещь очень неплохая и делают немало добра; но только они не хотят долго при
нас оставаться, они улетучиваются из души человека и потому не так ценны, пока
он их не свяжет суждением о причинах. А оно и есть, друг мой Менон,
припоминание, как мы с тобой недавно установили. Будучи связанными, мнения
становятся, во-первых, знаниями и, во-вторых, устойчивыми. Поэтому-то знание
ценнее правильного мнения и отличается от правильного мнения тем, что оно
связано.
     Менон. Клянусь Зевсом, Сократ, похоже, что это так.
Сократ. Да я и сам говорю это, не то чтобы зная, а скорее предполагая и
пользуясь уподоблением. Но вот что правильное мнение и знание -- вещи разные, я,
кажется, берусь утверждать без всяких уподоблений; ведь если я о чем скажу, что
знаю это -- а сказал бы я так не о многом, -- то уж это я причислю к вещам,
которые я действительно знаю.
     Менон. И будешь прав, Сократ.
Сократ. Ну а разве неверно, что истинное мнение, если им руководствоваться,
выполняя любое дело, поможет ничуть не хуже знания?
Менон. Нет, тут ты тоже, как видно, говоришь правду.
Сократ. И правильное мнение ничуть не хуже знания и не менее полезно в делах, и
человек, обладающий правильным мнением, ничуть не хуже обладающего знанием?
Менон. Так оно и есть.
     Сократ. А мы установили, что хороший человек приносит нам пользу. Менон. Ну да.
Сократ. Но так как не только благодаря знанию хорошие люди бывают хорошими и
приносят пользу государству, но и благодаря правильному мнению, и так как ни то
ни другое -- ни знание, ни правильное мнение -- не дается людям от природы и не
приобретается... Или, по-твоему, одно из них дается от природы?
Менон. Нет, нет.
     Сократ. Если не от природы, то и хорошие люди хороши не от природы. Менон.
Конечно.
     Сократ. А раз не от природы, то мы потом стали исследовать, можно ли этому
научиться.
     Менон. Ну да.
Сократ. И не показалось ли нам, что можно, если добродетель -- это разум?
Менон. Показалось.
     Сократ. И наоборот, что добродетель -- это разум, если ей можно научиться?
Менон. Так и было.
     Сократ. И если бы были учители добродетели, ей можно было бы научиться, а коли
их нет, то нельзя?
     Менон. Именно так.
Сократ. Но мы установили, что учителей добродетели нет.
Менон. Да, это верно.
     Сократ. И установили, что ей нельзя научиться и что она вовсе не разум.
Менон. Конечно.
     Сократ. Но все же согласились, что добродетель -- вещь хорошая.
Менон. Согласились.
     Сократ. А хорошо и полезно то, что правильно руководит нами?
Менон. Конечно.
     Сократ. Но есть только две вещи, которые правильно руководят нами,-- истинное
мнение и знание: человек, обладающий тем и другим, руководствуется правильно.
Если что происходит по счастливой случайности -- тем руководит не человек; если
же сам человек приведет правильно к цели, то лишь благодаря истинному мнению или
знанию.
     Менон. И мне так кажется.
Сократ, Но если добродетели нельзя научиться, получается, что она вовсе не
знание?
     Менон. Очевидно, нет.
Сократ. А из двух названных нами хороших и полезных вещей одна слишком скоро
исчезает, да и другая -- знание -- не руководит государственными делами.
Менон. Видимо, нет.
     Сократ. Значит, не с помощью некоей мудрости и не как мудрецы руководят
государствами люди вроде Фемистокла и других, о которых говорил Анит. Потому-то
и не удается им сделать других подобными себе, что сами они стали такими, как
есть, не благодаря знанию.
     Менон. Наверное, все это так, как ты говоришь, Сократ.
Сократ. А если не благодаря знанию, то только благодаря правильным мнениям люди
государственные ведут свои города по правильному пути; разумом же они совсем не
отличаются от прорицателей и боговдохновенных провидцев: ведь и те в исступлении
говорят правду, и очень часто, но сами не ведают, что говорят.
Менон. Надо полагать, так оно и есть.
     Сократ. И разве не будет справедливо, Менон, назвать божественными тех людей,
которые, хоть и не обладают разумом, достигают великого успеха во многом из
того, что делают и говорят?
     Менон. Конечно, будет.
Сократ. Значит, мы правильно назовем людьми божественными тех, о ком только что
говорили, -- прорицателей и провидцев и всякого рода поэтов; и не с меньшим
правом мы можем назвать божественными и вдохновенными государственных людей:
ведь и они, движимые и одержимые богом, своим словом совершают много великих
дел, хотя и сами не ведают, что говорят.
     Менон. Конечно.
Сократ. Да и женщины, Менон, именуют хороших людей божественными, и спартанцы,
восхваляя доблестного мужа, говорят: "Это -- человек божественный".
Менон. И ясно, что они правы, когда так говорят. А вот наш Анит злится на тебя,
Сократ, за то, что ты это повторяешь.
     Сократ. Об этом, Менон, мне мало заботы, с ним мы еще побеседуем. А коль скоро
мы с тобой на протяжении всей нашей беседы хорошо искали и говорили, то
получается, что нет добродетели ни от природы, ни от учения, и если она кому
достается, то лишь по божественному уделу, помимо разума, разве что найдется
среди государственных людей такой, который и другого умеет сделать
государственным человеком. Если бы он нашелся, то о нем можно было бы сказать,
что он среди живых почти то же самое, что Тиресий, по словам Гомера, среди
мертвых: ведь о нем поэт говорит, что "он лишь с умом, все другие безумными
тенями веют". Такой человек был бы среди нас как подлинный предмет среди теней,
если говорить о добродетели.
     Менон. Золотые твои слова, Сократ!
Сократ. Из этого нашего рассуждения стало ясно, Менон, что если нам достается
добродетель, то достается она по божественному уделу, а узнаем мы это как
следует тогда, когда, прежде чем искать, каким образом достается человеку
добродетель, мы попробуем выяснить, что такое добродетель сама по себе. Теперь
мне пора идти, а ты убеди в том, в чем сейчас сам убедился, своего приятеля
Анита, чтобы он стал мягче: ведь если ты его убедишь, это и афинянам будет на
пользу.






        "ЕВТИДЕМ"

     - Но ради Зевса, какая может быть польза в любом приобретении, если не хватает
разума и мудрости? Разве извлечет какую-нибудь пользу человек, много приобретший
и многое совершающий, но лишенный ума? Не лучше ли при этом довольствоваться
малым? Посмотри: разве, меньше делая, он не меньше совершит ошибок, а совершая
меньше ошибок, не скорее избегнет неблагополучия, избегая же неблагополучия,
разве он не избегает несчастья?
     - Разумеется, избегает, - сказал Клиний.
     - Ну а кто предпочитает действовать меньше - бедный или богатый?
     - Бедный.
     - А слабый или сильный?
     - Слабый.
     - Если он в почете находится или в бесчестье?
     - В бесчестье.
     - Ну а какой человек действует меньше - мужественный и мудрый или же трус?
     - Трус.
     - В целом же, Клиний, как представляется, все то, что мы раньше назвали благами,
не потому носит это имя, что по самой своей сути является таковым, но вот
почему: если этими вещами руководит невежество, то они - большее зло, чем вещи
противоположные, причем настолько большее, насколько сильнее они подчиняются
руководящему началу, выступающему как зло; если же их направляют разумение и
мудрость, то они скорее будут добром; само же по себе ни то ни другое ничего не
стоит. [170]
     ... Мы установили, что ничего бы не выиграли, даже если бы без хлопот и раскопок
у нас в руках оказалось бы все золото; и если бы мы даже умели превращать в
золото скалы, это знание не имело бы для нас никакой цены. Ведь коли бы мы не
знали, как использовать золото, то ясно, что от него не было бы никакой пользы.
[...] Точно также, видимо, и от любого другого знания не будет никакой пользы -
ни от умения наживаться, ни от врачебного искусства, ни от какого иного, если
кто умеет что-либо делать, пользоваться же сделанным не умеет.... Мы нуждаемся в
таком знании, в котором сочеталось бы умение что-то делать и умение пользоваться
сделанным.
     - Я знаю некоторых составителей речей, не умеющих пользоваться собственными
речами, которые сами они сочинили, подобно тому, как изготовители лир не умеют
пользоваться лирами. В то же время есть другие люди, умеющие пользоваться тем,
что первые приготовили, хотя сами приготовить речи не умеют. Ясно, что и в деле
составления речей искусство изготовления - это одно, а искусство применения -
другое.
     - Мне кажется, - сказал я, - ты достаточно веско доказал, что составление речей
     - это не то искусство, обретя которое человек может стать счастливым. А я уж
подумал, что здесь и явится нам знание, которое мы давно ищем. Ведь мне и сами
эти мужи, сочинители речей, кажутся премудрыми, и искусство их - возвышенным и
волшебным. Да и неудивительно: оно как бы часть искусства заклинаний и лишь
немного ему уступает. Только искусство заклинателей - это завораживание гадюг,
тарантулов, скорпионов и других вредных тварей, а также недугов, а искусство
сочинителей речей - это завораживание и заговор судей, народный представителей и
толпы. Или ты думаешь иначе?
     - Да ведь оно напоминает искусство охоты - только на людей.
     - Ну и что же? - спросил я.
     - Никакое охотничье искусство, - отвечал он, - не идет далее того, чтобы
схватить, изловить. А после того как дичь, за которой охотятся, схвачена,
звероловы и рыбаки уже не знают, что с нею делать, но передают свою добычу
поварам; а геометры, астрономы и мастера счета, которые тоже ведь охотники, ибо
не создают сами свои задачи, чертежи и таблицы, но исследуют существующие, - они
(поскольку не знают, как этим пользоваться, а занимаются лишь охотой), если
только не совсем лишены разума, передают диалектикам заботу об использовании
своих находок. [...] И стратеги, таким же точно образом, когда захватят
какой-либо город или военный лагерь, передают их государственным мужам, ибо сами
они не умеют воспользоваться тем, что захватили, наподобие того как ловцы
перепелов передают их тем, кто умеет перепелов откармливать. И если нам
необходимо искусство, которое, сделав какое-то приобретение, создав что-либо или
изловив, само же и умеет этим воспользоваться, и такое искусство сделает нас
счастливыми, то надо искать какое-то другое искусство, не полководческое.
     - Показалось нам, что государственное и царское искусство - это и есть то, что
мы ищем. [...] Именно этому искусству, подумали мы, и военное дело, и другие
искусства передоверяют руководить тем, что сами они создают, - единственному
знающему, как всем этим пользоваться.






        "КРАТИЛ"
Перевод Т.Васильевой

     Гермоген, Кратил, Сократ

     Гермоген. Хочешь, давай Сократа тоже пригласим к нашему разговору?
Кратил. Как тебе угодно.
     Гермоген. Кратил вот здесь говорит, Сократ, что существует правильность имен,
присущая каждой вещи от природы, и вовсе не та произносимая вслух частица нашей
речи, которой некоторые из нас договорились называть каждую вещь, есть имя, но
определенная правильность имен прирождена и эллинам, и варварам, всем одна и та
же. Я его тогда спрашиваю, правда ли ему Кратил имя? Он подтвердил. "А Сократу
как имя?" - спросил я. "Сократ",- молвил он. "В таком случае и все другие люди,
каким именем мы их зовем, такое и будут носить?" А он: "Во всяком случае, тебе
не Гермоген имя, сколько бы ни звали тебя так все люди". Тут стал я его
выспрашивать, стараясь все-таки узнать, что он, собственно, разумеет, но он не
стал ничего объяснять, да еще и издевается, делая вид, будто у него что-то есть
на уме. Можно подумать, он знает об этом нечто такое, что, захоти он ясно
сказать, заставил бы и меня согласиться и говорить то же, что говорит он. Так
вот, если ты можешь как-то истолковать это Кратилово пророчество, я бы выслушал
с удовольствием. А лучше, с еще большим удовольствием я узнал бы, что сам ты
думаешь о правильности имен. Конечно, если у тебя есть желание.
Сократ. О сын Гиппоника Гермоген! Стара пословица: прекрасное дело трудно когда
ему нужно учиться. Так вот, оказывается, и об именах немалая есть наука.
Конечно, если бы я успел прослушать у Продика пятидесятидрахмовый урок, после
чего, по его словам, можно и самому стать учителем, ничто не помешало бы тебе
тотчас досконально узнать всю истину о правильности имен. Да вот такого-то урока
я не слыхал, а прослушал всего лишь драхмовый. Поэтому я и не знаю, что будет
истинным в делах такого рода. Однако я готов исследовать этот вопрос сообща,
вместе с тобой и Кратилом. А что он говорит, будто не Гермоген тебе истинное
имя, так я подозреваю, что он шутит. Может быть, он имеет в виду, что в погоне
за деньгами ты всякий раз упускаешь случай. Однако я уже говорил: узнать вещи
такого рода трудно, а нужно сообща сопоставить наши мнения и посмотреть, так ли
обстоит дело, как говоришь ты или как Кратил.
Гермоген. Так ведь что до меня, Сократ, то я часто и с ним разговаривал, и со
многими другими, а но ни разу меня не убедили, будто правильность имени есть
что-то другое, нежели договор и соглашение. Ведь мне кажется, какое имя кто
чему-либо установит, такое и будет правильным. Правда, если он потом установит
другое, а тем, прежним, именем больше не станет это называть, то новое имя будет
ничуть не менее правильным, нежели старое; ведь когда мы меняем имена слугам,
вновь данное имя не бывает же менее правильным, чем данное прежде. Ни одно имя
никому не врождено от природы, оно зависит от закона и обычая тех, кто привык
что-либо с так называть. Если же это не так, то я всегда готов поучиться и
послушать не только Кратила, но и кого угодно другого.
[Критика теория условного происхождения имен]
Сократ. Может быть, ты и дельно говоришь, Гермоген. А все же давай посмотрим.
Как решил кто-то называть каждую вещь, такое, говоришь, и будет ей имя?
Гермоген. Мне так кажется.
     Сократ. И если кто-то один назовет, и если целый город?
Гермоген. Это я и говорю.
     Сократ. Как это? Если то из сущих вещей, что мы теперь называем человеком, я
стану именовать лошадью, а то, что теперь лошадью, - человеком, значит, для всех
человеку будет имя "человек" и только для меня - "лошадь" и, наоборот, для меня
"лошадь" будет "человек", а для всех - "лошадь"? Так ты хотел сказать?
Гермоген. Мне так кажется.
     Сократ. Тогда ты мне вот что скажи - случается ли тебе о чем-нибудь говорить:
это истинно сказано, а это ложно?
     Гермоген. Мне - да.
Сократ. А посему одна речь может быть истинная, а другая ложная?
Гермоген. Разумеется.
     Сократ. В таком случае тот, кто говорит о вещах в соответствии с тем, каковы они
есть, говорит истину, тот же, кто говорит о них иначе, лжет?
Гермоген. Да.
     Сократ. Получается, можно вести речь и о том, что есть, и о том, чего нет?
Гермоген. Верно.
     Сократ. А истинная речь истинна целиком или при этом части ее могут быть
неистинными?
     Гермоген. Нет, и части тоже будут истинными.
Сократ. А как? Большие части будут истинными, а малые - нет? Или все будут
истинными?
     Гермоген. Все. Я по крайней мере так думаю.
Сократ. Так вот: то, что ты называешь малой частью нашей речи, отличается от
имени?
     Гермоген. Нет. Имя и есть наименьшая часть.
Сократ. И предполагается, что имя есть часть истинной речи?
Гермоген. Да.
     Сократ. Истинное имя, по крайней мере как ты говоришь.
Гермоген. Да.
     Сократ. А часть ложной речи разве не ложна?
Гермоген. Это и я утверждаю.
     Сократ. Можно, значит, говорить об имени истинном и ложном, раз так можно
говорить о речи?
     Гермоген. А как же иначе?
Сократ. Так ты говоришь, какое имя кто-нибудь чему-то укажет, такое имя этой
вещи и будет?
     Гермоген. Да.
Сократ . И сколько имен кто-либо укажет каждой из вещей, столько и будет? И
тогда, когда укажет?
     Гермоген. Во всяком случае, по мне, Сократ, нет иной правильности имен, кроме
этой: я могу называть любую вещь одним именем, какое я установил, ты же -
другим, какое дал ты. То же самое я наблюдаю и в городах - иногда одни и те же
вещи в каждом городе называются особо, у одних эллинов не так, как у других, и у
эллинов не так, как у варваров.
     Сократ. Что ж, давай посмотрим, Гермоген. Может быть, тебе и относительно вещей
все представляется так же, а именно, что сущности вещей для каждого человека
особые, по слову Протагора, утверждающего, что "мера всех вещей - человек" и,
следовательно, какими мне представляются вещи, такими они и будут для меня, а
какими тебе, такими они будут для тебя? Или ты полагаешь, что сущность вещей
составляет некую прочную основу их самих?
     Гермоген. Я могу ск