- напутствовал его кардинал. - Да не задерживайтесь слишком. Я и сам нуждаюсь в вашей помощи.
     Ришелье не лицемерил. Его здоровье, отнюдь не богатырское и в лучшие времена, уже было подорвано государственными заботами, постоянной борьбой с внешними и внутренними противниками и.., подагрой. Действительно, этот недуг доставлял кардиналу все больше неприятностей, а так как его медик ничего пока не мог поделать с участившимися приступами, кардинал постоянно пребывал в раздраженном состоянии, которое никак не улучшалось после получения известий из Брюсселя и Лангедока.
     Прибывший к постели больного эскулап нашел последнего в состоянии весьма плачевном. Капитан лежал на измятых простынях, весь покрытый каплями крупного пота. Лекарь пожелал подержать его за руку с тем, чтобы определить температуру и пульс пациента. Де Кавуа вынул руку из горшочка с горячей водой, который держал под одеялом, и подал ее врачевателю, и тот незамедлительно пришел к выводу, что у больного сильная лихорадка. Об этом свидетельствовали учащенное сердцебиение, обильное потоотделение и высокая температура.
     - Впрочем, пациент потеет - это добрый признак! - глубокомысленно изрек лекарь. Это был тот самый эскулап, коего мы уже как-то раз встречали у постели раненого д'Артаньяна. Репутация его держалась пока благодаря изрядному знанию латыни, солидной внешности и тому счастливому обстоятельству, что кардинал до поры ничем не хворал. Стоило только здоровью его высокопреосвященства пошатнуться, дела его лекаря пошли хуже. Ришелье начал подозревать, что пригрел в своем дворце изрядного шарлатана.
     Болезнь де Кавуа показалась ему удобным случаем для того, чтобы поддержать свое пошатнувшееся реноме. Отправляясь к больному, целитель подробно расспросил нескольких офицеров из числа сослуживцев занемогшего капитана о его телосложении, конституции, а также полученных им нескольких ранах, последняя из которых, по их мнению, могла открыться и послужить источником страданий капитана.
     Больного сотрясал частый кашель, и он жаловался на боли в груди и озноб. Г-жа де Кавуа, вся в слезах, сообщила доктору, что ее супруг ничего не хочет есть, а только постоянно просит пить.
     - Не беспокоят ли больного старые раны? - спросил тот, скорбно покачав головой.
     - Как вы узнали, доктор?! - всплеснула руками г-жа де Кавуа.
     Врач самодовольно ухмыльнулся, прописал больному клистир для очищения организма и, пообещав прийти завтра, отправился к кардиналу.
     - Что же случилось с де Кавуа? - спросил Ришелье.
     - Опасаюсь, что у него чахотка, ваше высокопреосвященство.
     - Чахотка?! - удивился кардинал. - Чем же она вызвана?
     - Сильным нервным расстройством - отвечал лекарь. - А еще у него открылись старые раны и возможны нагноение и гангрена.
     Ришелье отпустил врача и задумался.
     На следующий день врач его высокопреосвященства снова наведался к больному, как и обещал. Г-жа де Кавуа предъявила ему мокрые повязки, которые она, по ее словам, только что сняла с открывшихся ран своего лежащего в полузабытьи супруга. Лекарь понюхал их и нашел, что запах плохой. Он скорбно покачал головой. Когда же на глаза ему попались кровавые пятна, испачкавшие простыни (кровь пролила курица, отправленная поваром в суп, но оказавшая эту дополнительную услугу своим хозяевам), врач окончательно убедился, что пациент долго не протянет, а потому и не следует браться за его лечение.
     Объявив безутешной г-же де Кавуа о своих самых худших опасениях, он удалился, с тем чтобы рассказать поскорее всем и каждому о том, что бедняга де Кавуа при смерти, не преминув напомнить, что он, личный врач его высокопреосвященства, заподозрил печальный исход и поставил верный диагноз еще тогда, когда никто не хотел верить в то, что заболевание серьезное.
     То же он повторил и кардиналу, который впервые после своей размолвки с де Кавуа ощутил некоторые угрызения совести и послал к г-же де Кавуа узнать, не нуждается ли она в какой-либо помощи с его стороны.
     Госпожа де Кавуа еле нашла в себе силы принять посланника и просила передать его высокопреосвященству, что он и так сделал больше, чем она вправе была ожидать, прислав к постели ее больного мужа своего личного врача.
     Ришелье, как уже говорилось, всегда хорошо относился к г-же де Кавуа, тем более у него не было причины сердиться на нее теперь. Кардинал не мог знать, что именно жена посоветовала мужу не торопиться с выполнением его приказа. Поэтому он все больше склонялся к мысли, что поступил с верным капитаном чересчур жестоко.

***

     Выслушав приговор, вынесенный его личным лекарем капитану его личной гвардии, Ришелье нахмурился и досадливо отвернулся, чтобы не видеть самоуверенной физиономии эскулапа.
     - Что, больной так плох?! - снова спросил он, как бы желая услышать обратное.
     - У него не более двух суток, ваше высокопреосвященство. Если он доживет до Духова дня, то это можно будет считать чудом.
     Кардинал поморщился и больше не возвращался к теме.
     Между тем готовились к походу против мятежного герцога Орлеанского. Поскольку маршал Бассомпьер находился в Бастилии, а старый маршал Марийак - под следствием, то во главе войск был поставлен маршал де Ла Форс. Маршал же де Ла Мельере был оставлен в Париже, так как кардинал доверял ему и не хотел рисковать ни его репутацией, ни тем более его жизнью, отправляя в поход, который, как ожидалось, будет весьма опасным.
     Эти военные и политические дела отвлекли кардинала от печальных мыслей о своем капитане, и прошло около недели, прежде чем у него появился случай снова о нем вспомнить.
     Это случилось, когда он увидел в одной из галерей своего дворца г-жу де Кавуа в темной одежде, весьма напоминавшей траур. Никто из присутствующих приближенных его высокопреосвященства не сомневался в том, что капитана гвардии кардинала уже нет в живых. Бледность женщины и ее удрученный вид также подтверждали это. Ришелье был очень занят и не смог приблизиться к г-же де Кавуа, которая, он не сомневался, стала вдовой. Прошло около часа. По прошествии этого времени к нему без доклада вошел взволнованный Рошфор и доложил, что вдова ждет его высокопреосвященство в коридоре возле часовни, чтобы вверить его опеке детей. Практический ум кардинала тотчас подсказал ему, что несчастная женщина может устроить ему публичную сцену, упрекая его в смерти мужа, что было бы совсем некстати.
     - Просите ее в мой кабинет, - велел он Рокфору.
     Госпожа де Кавуа вошла подобно немому укору. Кардиналу показалось, что перед ним лишь тень той умной и гордой женщины, которую он знал раньше. Усы его поникли, и он проговорил полным искреннего сожаления голосом:
     - Сударыня, позвольте мне обнять вас, чтобы вы видели, как глубоко мое горе и что я разделяю его вместе с вами.
     С этими словами кардинал поднялся и, хотя проклятая подагра именно в тот день постоянно присутствовала в каждой клеточке его тела, подошел к г-же де Кавуа, участливо обнял ее и оставался на ногах на протяжении всей беседы с ней.
     - Я глубоко скорблю о вашей утрате, - продолжал он затем. - И прошу вас верить мне, что это также большая утрата и для меня. Бедному де Кавуа не следовало принимать так близко к сердцу эти неприятности... В конце концов надо было учесть мой характер... Ведь известно, что я не могу долго гневаться на преданных друзей. Все разъяснилось бы в самом скором времени!
     Госпожа де Кавуа подняла голову и взглянула на кардинала.
     - Так, значит, ваше высокопреосвященство простили моего бедного мужа?!
     - Да. И давно. - Кардинал потеребил свою клиновидную бородку и добавил:
     - Ив доказательство расположения к семье покойного я могу сообщить вам, что приму на себя заботу о ваших детях. Ваш сын получит Сен-Дье, а дочь - двадцать.., нет, двадцать пять тысяч ливров ежегодного пенсиона. Что же касается вас, то я...
     Но тут г-жа де Кавуа позволила себе перебить кардинала. Мы уже говорили, что она была умна. Она прекрасно понимала, что не следует заходить слишком далеко.
     Итак, г-жа де Кавуа, проявив чувство меры, сказала:
     - Ах, нет! Прошу ваше высокопреосвященство не продолжать, Лучшей наградой и утешением для меня послужит то, что вы вернули свое расположение моему несчастному су" пруту, а значит, и мне, так как Библия учит нас, что "муж и жена едины". Вы сняли камень с моей души, ваше высоко" преосвященство. И г-жа де Кавуа попросила разрешения удалиться. - Я поспешу к постели больного, чтобы сообщить ему радостную весть.
     - Так, значит, муж ваш жив?!
     - К счастью - да, ваше преосвященство.
     - Но ваш траур... Я подумал было, что...
     - О, слава Богу - нет, ваше преосвященство. Я всем сердцем верю, что ему станет лучше, когда он узнает, что вы вернули ему свое благоволение. Он скоро поправится...
     Он снова сможет служить вам, а я - благословлять вас в своих молитвах.
     Кардинал почувствовал, что подагра набирает силу.
     - Однако, сударыня! Позвольте заметить вам, что ваш траурный наряд и убитый вид с полной очевидностью свидетельствовали о том, что вы...
     - ..овдовели, вы хотите сказать?
     - Я хотел сказать - "что я лишился своего капитана".
     - Но я действительно была сражена горем, ваше высокопреосвященство! Несчастье нашей семьи заключалось в том, что она утратила ваше расположение. Но теперь у меня нет причины скорбеть, и я сегодня же сниму траур.
     С этими словами г-жа де Кавуа подарила Ришелье одну из своих очаровательных улыбок и попросила разрешения поспешить обрадовать мужа.
     Кардинал ответил кислой улыбкой. Он понял, что его провели. Однако сердиться было глупо, и если г-жа де Кавуа имела ясный ум, то кардинал тем более не был им обделен. Ришелье вздохнул, представив себе, как при дворе будут на все лады обсуждать эту историю, и.., расхохотался.
     - Мадам, - сказал он, отсмеявшись. - Я попрошу господина Мондори принять вас в труппу театра Маре, в вас мы теряем великую актрису.
     - Ах, ваше высокопреосвященство! - с очаровательной гримаской отвечала г-жа де Кавуа. - После того как господин Мондори поставил пьесу маркизы Рамбулье "Виргиния", мне больше по душе Бургонский отель <В Париже во времена Ришелье было всего два "респектабельных" театра - театр "Маре" к Бургонский отель". Ответ г-жи де Кавуа имеет некий подтекст в силу того обстоятельства, что кардинал покровительствовал первому, а Людовик XIII, в пику кардиналу, второму.>.
     С этими словами она упорхнула, оставив министра в одиночестве и задумчивости. В этом состоянии и застал его вошедший в кабинет конюший, имевший привилегии не стучаться, если это не было оговорено специально.
     - Знаете, в чем я только что имел случай убедиться, Рошфор? - спросил кардинал, массируя колени, атакуемые подагрическими болями. - В том, что даже самый опытный политик ничего не стоит в сравнении с обыкновенной женщиной. Впрочем, нет, умной женщиной!
     И кардинал снова расхохотался, позабыв о подагре.

Глава тридцать восьмая

Перст Божий

     В Люксембургском дворце царило тревожное ожидание. Никто не нарушал уединения королевы-матери, которая почти все время находилась в своих покоях, принимая лишь герцога д'Эпернона да еще двух-трех приближенных. При ней неотлучно находились г-жа де Бретеиль и духовник Сюффрен - тот, которого некоторое время назад вызывал из дворца, не желая входить туда, Арамис, и с которым он после о чем-то совещался. В коридорах дворца было тихо, но все понимали, что это затишье перед бурей.
     - Вы, помнится, обещали мне дать почитать одну книгу, отец мой, - проговорила, обращаясь к своему духовнику, королева-мать.
     - Какую книгу вы имеете в виду, ваше величество? - почтительно осведомился иезуит.
     - Ту, где, как вы сказали, один ученый богослов обосновывает теорию о целесообразности физического устранения тиранов... Я правильно припоминаю?
     - Да, это сочинение знаменитого монаха Марианны, - тихо отвечал духовник.
     - И какие же соображения он приводит в пользу своей теории?
     - Он говорит о том, что приговор выносят народы, их суд. А уловить это умонастроение народов и их согласие на устранение тирана, разумеется, под силу лишь людям посвященным...
     - То есть?
     Духовник устремил на Марию Медичи пристальный взор, но ничего не ответил.
     - Полагаю, ученый Марианна принадлежал к... - она намеренно не договорила.
     - Он принадлежал к нашему святому Ордену, - невозмутимо согласился иезуит. - Мы учим людей распознавать добро и зло, даже в правителях. И направляем их по правильному пути. Увы, не всегда сильные мира внемлют голосу истины.
     - И если такой правитель остается глух к доводам разума...
     - Его надлежит устранить из мировой истории, причинив зло малое во избежание зла большого.
     Королева-мать удовлетворенно наклонила голову.
     - Таким образом, свершение малого зла для того, чтобы избежать большего, - не есть грех? - спросила она.
     - Всякое зло - грех, - отвечал Сюффрен. - Но перст Божий указует путь. Так выбор судьбы может пасть на человека, который предназначен к свершению, но и сам осужден небом за свои прошлые грехи. Таким образом, через него совершается акт небесного произволения, однако возмездие за грехи столь же неотвратимо. И это только справедливо.
     - Но очень тонко, отец мой!
     Губы иезуита изогнулись в усмешке.
     - Столь же тонок узор, который сплетает провидение.
     Мария Медичи вздохнула. Она старалась отогнать гложущие душу воспоминания. Тень окровавленного супруга беспокоила ее по ночам.
     - Что, если Гастон будет разбит? Королевское войско сильно и прекрасно организовано.
     - Это вполне возможно, - согласно кивнул иезуит.
     - Но остается еще Монморанси... - продолжала королева-мать, стараясь успокоить саму себя. - О, Генрих искусный полководец!
     - Но его войско необучено и плохо вооружено, - заметил отец Сюффрен.
     - Но в таком случае - нас ждет гибель!
     - Вы забываете о руке провидения, ваше величество.
     - А...а, да... Но могу ли я надеяться.., на нее?
     - Человеку дана свобода воли, мадам. Он может выбрать любой путь.
     "Все-таки он хочет, чтобы я сама отдала приказ! - подумала Мария Медичи. - Ну что ж, пусть так и будет".
     Она решилась:
     - Вы установили, где живет мессир Бежар?
     Надеюсь, он не перебрался куда-нибудь в другое место?
     - Даже если ему пришла бы такая охота, он не сумел бы сделать этого так, чтобы мы не узнали. За ним и его племянницей наблюдают.
     - Так у него есть племянница? Я не знала.
     - Точнее - дочь, которую он выдает за племянницу.
     - Сколько ей лет?
     - Трудно сказать, но с виду она - юная девушка. И не совсем нормальная.
     Брови королевы-матери взметнулись вверх.
     - Вот как? Сумасшедшая?
     - Нет, скорее - одержимая.
     - Какого же рода одержимость?
     - Девушка способна впадать в транс. И в таком состоянии изрекать так называемые пророчества.
     - Но это же очень интересно. И что она.., видит в будущем?
     - Я видел ее лишь издали, и мне не приходилось прибегать к услугам этого юного оракула. Вам ведь известно, ваше величество, как наша Святая Церковь относится к подобным вещам. Человеку не дано прорицать будущее.
     - Хорошо, но ведь жена маршала д'Анкра могла порой видеть грядущее...
     - Что и привело ее на костер. Которого, кстати, ей не помогли избежать ее способности.
     Королева-мать вздохнула снова.
     - Я полагаю, настало время Бежара.
     - Вы хотите сказать, что мессир Бежар...
     - Послужит тем самым орудием небес, о котором мы только что говорили.
     - Что ж, он - искусный алхимик и хороший врач, ваше величество.
     - Первое послужит делу избавления от тирана, а второе - тому, чтобы поступить к нему на службу.
     - Но ведь Бежар состоит на службе у вашего величества.
     - Вот именно. Кардинал прекрасно знает, что я понимаю толк в аптекарях-врачах. Это создаст ему репутацию.
     - Относительно этого, ваше величество, можете быть спокойны. Половина Парижа уже только и говорит, что о талантах вашего медика. Нашими стараниями "он вылечил" госпожу де Гемене от колик, а графа д'Аркура - от почечной болезни.
     - Вашими стараниями?
     - Я имел в виду членов нашего Ордена, - скромно потупился Сюффрен.
     - Но как это возможно?
     - Просто. Среди нас тоже есть весьма сведущие люди, а они сообщили рецепты страждущим от имени мессира Бе. жара. Таким образом, он, ничего не сделав, уже получил многих благодарных пациентов и почитателей его врачебного искусства. Впрочем, он и вправду умелый лекарь.
     - Отлично. Теперь следует сделать так, чтобы кардинал захотел избавиться от своего врача, а вместо него взять Бежара.
     - Кардинал последнее время болеет и недоволен своим врачом. - Помолчав, иезуит добавил:
     - Осталось только скомпрометировать лекаря в глазах своего господина, и он прогонит его долой.
     - Как это сделать?
     - Об атом позабочусь я.
     Мария Медичи испытующе посмотрела на своего духовника и поняла, что он знает, о чем говорит.
     - После этого я откажу Бежару от места. Не так ли?
     Сюффрен задумался.
     - Нет, - сказал он немного погодя. - Это может вызвать подозрения у кардинала. Я постараюсь, чтобы кардинал сам захотел переманить искусного медика от вас, ваше величество, к себе.
     - Разумеется, так будет лучше. Я знаю кардинала - ему доставит большое удовольствие сделать мне какую-нибудь гадость.
     - Таков уж характер нынешнего властелина. Он всемогущ, но злопамятен и обожает сводить счеты.
     Мария Медичи принялась теребить веер.
     - Но надежен ли этот Бежар? Если эти ищейки пронюхают что-то, они сейчас же схватят его. Под пытками он во всем сознается.
     - Ему не в чем будет сознаваться, ваше величество.
     - Но ведь он догадывается о характере своей миссии.
     - Этого было не избежать. Во-первых, он идет на это вполне сознательно, полагая, что оказывает услугу французскому народу, который кардинал уморил податями. Во-вторых, мы крепко держим его в своих руках. Вспомните, ваше величество, я говорил вам, что провидение редко указует нам достойных или безгрешных в качестве орудия возмездия. Если бы против тирании выступила чистая безгрешная душа, она погубила бы себя своим поступком, хотя бы совершенным и для блага народов. Мы же полагаем, что все целесообразно, что ведет к уменьшению зла в этом мире, и без того погрязшем во грехе. Таким образом, тиран гибнет от рук грешника, возможно злодея, и тот и другой получают лишь то, что они заслужили. Тиран - смерть физического тела, злодей, избавивший народы от тирании, - гибель души, так как он все же совершил человекоубийство.
     Мария Медичи с некоторым страхом посмотрела на иезуита, видимо, пораженная этими построениями.
     - Гибель души, но.., не тела? - нерешительно спросила она.
     - Возможно, и тела. Это зависит от многих обстоятельств.
     - Каких? - быстро спросила королева-мать.
     Вместо ответа иезуит пожал плечами. Мария Медичи содрогнулась. Она поняла, что участь Бежара предрешена. Орден не любит оставлять следов. Королева-мать вспомнила о том, что у алхимика есть дочь.
     - Бедная девочка, - со вздохом промолвила она. Затем ей пришла в голову еще одна мысль. - Так, значит, Бежар - злодей? - наивно спросила она.
     - Лучше будет сказать так: у него темное прошлое, ваше величество, - поклонился иезуит.
     - Но если оно темно - значит, нельзя судить о нем!
     - Оно темно для любого, но только не для Ордена, - был ответ.
     И снова королева-мать ощутила неприятный холодок, пробежавший по спине. Она видела, что ее духовник почтителен, открыт ей настолько, насколько это не затрагивает интересов его тайного общества. Было и еще одно обстоятельство, которое успокаивало ее: они имели перед собой общего врага и цели у них совпадали. По крайне мере пока.
     - А чем вам мешает кардинал? - неожиданно для самой себя спросила она. И испугалась. - Ведь он получил свою шапку из рук Его Святейшества Папы! - добавила королева-мать, чтобы этими словами сгладить в