душу.
Впрочем, меня  это  не  удивило.  Дикари  прониклись  к  нему  искренней
симпатией. Правда, демонстрировали они ее на свой манер.
   Престарелый вождь племени подарил нашему  молчуну  головной  убор  из
перьев попугая. Гримо в нем и впрямь сильно напоминал эту птицу. Однако,
когда он захотел вежливо отказаться  от  такой  чести,  уверяя,  что  он
недостоин ее, и даже попробовал  снять  перья  со  своей  головы,  вождь
сильно расстроился и чуть было не приказал спустить  с  Гримо  шкуру  за
нарушение обычаев племени. Так что наш немногословный Гримо вынужден был
ходить попугаем почти все время, что мы находились на Тортуге.
   Вообще-то тамошние индейцы - свирепые с виду ребята. У них  в  обычае
пытать захваченных пленников, привязывая их к дереву и поджигая  длинные
шипы, предварительно обмотанные тряпьем и вбитые между пальцев рук и ног
пытаемой жертвы. Считается,  что  если  пленник  при  этом  улыбается  и
распевает песни, то он  храбрый  воин  и  заслуживает  легкой  и  скорой
смерти.
   - Как же они поступают, если находится чудак, которому затруднительно
распевать песни с горящими шипами между пальцев рук и ног? - с невольным
содроганием спросил д'Артаньян.
   - Тогда индейцы заключают, что пленник трус и заслуживает продолжения
пыток. Мне самому, к счастью, видеть их не приходилось, но рассказывают,
что все, что вы можете увидеть  в  Париже  в  день  публичной  казни  на
Гревской  площади,  просто  детская  забава  по  сравнению  с  тем,  что
проделывают дикари с белыми христианами в Новом Свете.
   - Однако, сударь, -  продолжал  хитрец,  бросая  на  хозяина  быстрые
взгляды, чтобы удостовериться в произведенном эффекте, - хоть эти ребята
и свирепы, но, если найти к ним подход, с ними вполне можно иметь  дело.
Гримо этот подход нашел.
   Он заплатил им несколько монет, и  индейцы  смастерили  ему  отличное
каноэ. Престарелый вождь сам долго бродил  по  лесу,  пока  не  разыскал
здоровенный кедр, по его мнению,  наиболее  подходящий  для  этой  цели.
Потом наши дикари обожгли его, не срубая, опалили ветви и, когда  дерево
наконец упало, натаскали воды, развели здоровенный  костер  и  принялись
заливать те места, которые обгорать не должны.  Затем  каменным  топором
они выскоблили выгоревшую древесину, и на этом работа была закончена.
   Гримо  запасся  провиантом  и  совсем  было  собрался  пуститься   за
черепахами, как нелегкая принесла на Тортугу испанцев.
   Д'Артаньян вспомнил рассказ бравого капитана Ван Вейде, но  не  подал
виду, что уже слышал кое-что о похождениях своего слуги в Новом Свете.
   - Я, сударь, человек не слишком-то воинственный, но, если надо,  могу
за себя постоять.  Тут  как  раз  и  возникла  такая  ситуация.  Испанцы
настроены были решительно. Если судить по справедливости, то испанцев  в
тех краях можно понять. Буканьеры  и  пираты  сильно  им  досаждают.  То
нападут на испанскую барку, груженную кожами и табаком,  то  возьмут  на
абордаж какой-нибудь одинокий корабль. Вот  они  и  предпринимают  такие
экспедиции, чтобы остудить пыл этих разбойников.
   Плохо только то, что пираты-то неуловимы для  испанцев.  Они  грабят,
жгут, а потом исчезают в  лесах,  рассыпаются  кто  куда,  а  колонистам
приходится расплачиваться за своих соплеменников.
   Однако выбирать не приходилось. Испанцы бы не стали разбираться,  кто
из них прав, кто виноват, а прикончили бы всех  подчистую.  Поэтому  все
сбежались в форт. Впрочем, это был не форт, сударь, а одно название,  но
все-таки там был деревянный  палисад  из  толстых  бревен,  бойницы  для
стрельбы и блокгауз, в котором можно было отсидеться в случае нападения.
   Испанцев приплыло человек двести, а  может  быть,  и  все  триста.  И
первым делом  они  подожгли  хижины  тех  бедняг,  которые  бросили  их,
укрывшись за палисадом. Предварительно,  конечно,  испанцы  вытащили  из
этих незатейливых  жилищ  все  мало-мальски  ценное.  Хижины  загорелись
быстро. Из форта, где мы попрятались, был  хорошо  виден  густой  черный
дым, поднимавшийся к небу. Настроение было не из лучших, и те, кому  эти
хижины принадлежали, принялись проклинать испанцев на все лады.
   А проклинаемые, которым  от  этих  бесполезных  ругательств  было  не
холодно и не жарко, обшарив тем временем всю округу, приступили к  форту
и предложили нам сдаться.  Их  главный  офицер,  весьма  гордый  на  вид
идальго,  сказал,  что  в  таком  случае  большинству   колонистов   они
гарантируют жизнь, а повесят только тех пиратов, которых сумеют опознать
или по каким-либо  признакам  установят,  что  те  принимали  участие  в
набегах на их селения и корабли.
   Это нам не очень понравилось. Почем было знать, не установит ли  этот
проницательный идальго, что все мужчины от восемнадцати  до  семидесяти,
находящиеся в данный момент под защитой хоть и  плохоньких,  но  все  же
стен форта, принадлежат к числу морских пиратов,  подлежащих  повешению?
Все хорошо понимали, что тогда спорить будет уже поздно.
   Поэтому наш губернатор приказал в ответ выпалить  по  ним  из  пушек.
Наши сделали несколько выстрелов,  одно  из  ядер  шлепнулось  в  группу
испанцев и, кажется, убило или покалечило двоих-троих из них.
   Тогда неприятель пошел на приступ, и это, я вам скажу,  сударь,  было
славное дело. Наши палили изо всех бойниц и швыряли в испанцев горшки  с
порохом. Такой горшок снабжен фитилем, который поджигают, перед тем  как
бросить. Наш отпор оказался настолько силен, что они бросились назад под
защиту леса.
   Вроде бы для первого раза все сошло хорошо, но губернатор  и  богатые
плантаторы очень  переживали  из-за  того,  что  испанцы  вытоптали  все
фруктовые плантации и посадки вокруг форта.
   Мы с Гримо очень опасались отправиться прямехонько на тот свет,  если
испанцы ворвутся в форт: они ведь считают всех  французов  в  тех  краях
разбойниками  и  грабителями.  Поэтому  мы  тоже  усердно  стреляли   из
мушкетов, которые нам  вручены  были  по  приказу  губернатора,  и  даже
бросали эти самые горшки с порохом, рискуя  подорваться  сами,  так  как
фитили казались мне слишком короткими. Боюсь, сударь, что  мне  пришлось
бросить пару-тройку таких  горшков  через  палисад,  вовсе  не  поджигая
фитиля, так как мне  казалось,  что  лучше  сохранить  жизнь  нескольким
испанцам, чем взлететь на воздух самому.
   Итак, сударь, мы пережили неприятные минуты.  Однако  уже  второй  их
приступ показал, что наш форт, как бы плох он ни был, - орешек не для их
зубов. Они оставили человек тридцать убитыми и отошли  снова,  забрав  с
собой раненых.
   Голод нам пока не угрожал, жажда - тоже, так как на территории  форта
был колодец. Шло время, испанцы не нападали -  они  совещались,  как  им
быть дальше.
   Наступила ночь. Темнота в  тех  широтах  сгущается  быстро.  На  небе
зажглись звезды, океан глухо  вздыхал  где-то  за  спинами  испанцев,  а
вокруг не было видно ни зги. И тут господин Эвелин подошел к губернатору
месье де ла Пласу и объяснил последнему, что он намерен делать. Господин
Эвелин затеял отчаянное  предприятие.  Он  говорил  по-испански  так  же
свободно, как и  по-французски,  поэтому  господин  Эвелин  намеревался,
пользуясь темнотой, пробраться к испанцам и вызнать, что они  замышляют.
Это был дерзкий замысел, но от него могла быть большая польза.
   Губернатор сначала противился, но потом согласился.  Он  увидел,  что
господина  Эвелина  все  равно  не  переубедишь.  И  вот  месье   Эвелин
отправился на разведку, а мы остались дожидаться его возвращения,  не  в
силах чем-либо ему помочь.
   Однако часа за два до рассвета он вернулся. Все  поздравляли  его.  И
даже голландцы и англичане считали за честь подойти и пожать  ему  руку.
По словам мсье Эвелина, выходило, что испанцы  поняли,  что  без  пушек,
которые были у нас и которых не имели они, форт им не взять. Их командир
решил, что не стоит понапрасну проливать кровь своих людей.  Корабельные
же пушки не могли причинить форту никакого вреда, потому что  расстояние
было слишком велико, да вдобавок форт располагался значительно выше -  в
гористой  части  острова.  Решено  было  отправить  корабль  обратно  на
Эспаньолу за легкой артиллерией,  а  привезенные  орудия  установить  на
высокой горе неподалеку от форта, чтобы обстрелять нас оттуда.
   Новости были важные.  Губернатор  сразу  понял,  что,  если  испанцам
удастся осуществить их замысел, нам придется плохо. Он  решил  опередить
неприятеля.

Глава пятьдесят вторая
Рассказ Планше: день третий

   - Что же, Планше, расскажешь ли ты мне сегодня о том, чем закончилась
борьба с испанцами? спросил мушкетер, когда они пустили своих лошадей  в
галоп, преодолевая одно лье за другим.
   - Я снова буду счастлив немного развлечь вас, сударь.
   - Твой рассказ очень познавателен, Планше. И ты очень  меня  обяжешь,
если продолжишь его теперь же.
   -  С  удовольствием,  сударь.  Итак,   губернатор   решил   опередить
неприятеля. Следовало захватить гору и  укрепиться  там,  насколько  это
возможно, чтобы  расстроить  планы  неприятеля.  Приняв  такое  решение,
губернатор принялся искать добровольцев для этого предприятия.
   - Для захвата горы?
   - Совершенно верно, сударь.
   - То есть эта самая гора до сих пор не была занята никем?
   -  Ничейная  территория,  сударь.  Вроде  того  знаменитого  бастиона
Сен-Жерве. Когда вы вернулись оттуда вместе с господами Атосом, Портосом
и Арамисом, все просто глазам своим не верили.
   - С нами там был и Гримо,  -  напомнил  мушкетер,  чтобы  поддразнить
Планше.
   - Верно, сударь. Ему везет. Все как с гуся вода. Вот и в тот  раз,  о
котором я имею честь вам рассказать, Гримо вышел сухим из воды.
   - В чем же проявилась удачливость нашего молчуна?
   - Понимаете, сударь, какая штука. Благодаря тому, что  он  произносил
от двух до пяти слов в неделю, его присутствие мало кто вообще  замечал.
Все понимали, что  вылазка  предстоит  опасная  и,  возможно,  никто  из
добровольцев назад не вернется. Поэтому никто и не торопился  записаться
в их ряды. Тогда губернатор и его помощники  решили  действовать  силой.
Они принялись расхаживать по рядам с заряженными пистолетами в  руках  и
указывали на тех, кого, по их мнению, следовало отправить в эту вылазку.
Как вы понимаете, сударь, они не  трогали  своих  дружков  и  старожилов
колонии. Теперь вы видите, что я был просто обречен на то, чтобы попасть
в этот отряд. А незаметный Гримо никому не попался на глаза,  словно  он
бестелесная тень, а не живой человек из плоти и крови.
   Делать было нечего, и наша  команда  смертников  поплелась  на  штурм
горы, вершина которой выступала неподалеку. Команда состояла в  основном
из беглых рабов, каторжников и дезертиров  -  короче,  весьма  достойных
людей. Командование губернатор поручил здоровенному  угрюмому  голландцу
родом из Гроннингена по прозвищу Якоб-Мясник. Этот человек получил  свою
кличку вполне заслуженно, и я заранее оплакал судьбу тех несчастных, что
попадутся ему на пути в недобрый час.
   Так  как  губернатор  наш  был  французом  и   вообще   в   поселении
соотечественники наши составляли большинство, то отряд наш,  разумеется,
состоял в основном из англичан, голландцев и метисов.  Правда,  господин
Эвелин, добрая душа, также отправился с нами, и  я  старался  все  время
держаться поближе к нему.
   Путь наш был долгим и утомительным. Горы чертовски обманчивая  штука.
Кажется, вот она - вершина, рукой подать, а идешь милю за милей,  и  эта
проклятая вершина все так же, как и раньше, торчит у тебя перед глазами.
И ничуточки не приблизилась. Пока мы добрались до этой горы, с нас сошло
семь потов и всех искусали москиты.
   Когда мы добрались  до  подножия,  солнце  подумывало  о  том,  чтобы
отправиться на покой. Мы  все  тоже  жаждали  этого  самого  покоя.  Наш
Якоб-Мясник, однако, приказал карабкаться вверх,  чтобы  захватить  гору
еще до темноты. Многие пробовали упираться, но голландца поддержал месье
Эвелин, приобретший после своей лихой разведки огромный авторитет, и тут
уж все поняли, что карабкаться на вершину все же придется.
   Мы из последних сил вскарабкались на верхушку горы,  и  солнце  село.
Южные ночи - темные, а костры разводить наш Мясник  запретил,  чтобы  не
обнаруживать себя. Все  попадали  на  землю  кто  где  стоял,  и  многие
заснули, не обращая внимания на комаров, москитов и прочий гнус, который
с закатом солнца совсем озверел. Они в буквальном смысле слова,  сударь,
пили нашу кровь.
   Однако мне не спалось.  Мне  как-то  не  по  душе,  когда  мою  кровь
выпивают безнаказанно. По этой  причине  я  ворочался  с  боку  на  бок,
отмахивался, шлепал себя и давил всех  этих  летающих  пиратов  на  лбу,
спине и прочих местах.
   Неожиданно я услышал какой-то шум и тихие голоса. Я  на  четвереньках
подполз к краю и попытался что-нибудь рассмотреть в  этой  темноте.  Это
были испанцы. Они не подозревали  о  том,  что  мы  выведали  их  планы,
поэтому и не слишком торопились с  их  выполнением.  Очевидно,  им  и  в
голову не приходило, что мы уже тут.  Поэтому  они  освещали  себе  путь
факелами, поднимаясь, впрочем, по той стороне горы, которую нельзя  было
разглядеть из форта.
   Я  тут  же  поднял  тревогу,  разбудил  наших  командиров  (я  говорю
"командиров", имея в виду и господина Эвелина, потому  что  после  того,
как господин Эвелин побывал у испанцев, его слушались, почти как  самого
губернатора),  и  когда  неприятель  с  зажженными   огнями   достаточно
приблизился, мы их встретили хорошим залпом. Да, сударь, это был  добрый
залп: они так и посыпались с горы.
   Наши кричали им вдогонку обидные слова и насмехались.
   Однако, когда снова рассвело, нам стало не до смеха.  Мы  обнаружили,
что окружены со всех сторон.  За  ночь  испанцы  получили  подкрепление,
прибывшее к ним из гавани, в которой стоял их корабль,  и  их  собралось
тут не менее полутора сотен.
   При солнечном свете они явно  приободрились.  Кроме  того,  по  нашей
редкой стрельбе испанцы  сумели  определить,  насколько  малочислен  наш
отряд. Мы уступали им почти втрое.
   Они медленно продвигались вверх.
   - Сдавайтесь, perros ingleses!   -  кричали
испанцы.
   - Идите сюда, и мы прирежем вас, как диких свиней,  -  отвечали  наши
висельники.
   Среди наших было немало  отличных  стрелков,  которые  укладывали  то
одного, то другого из нападавших, и это держало испанцев на  расстоянии.
Однако кольцо вокруг нас все же сужалось.
   Наш отряд уже потерял десять или одиннадцать  человек.  Поскольку  мы
занимали круговую оборону и вследствие этого  рассредоточились  по  всей
вершине, то можно было увидеть лишь нескольких соседей справа  и  слева.
От этого казалось, что нас еще меньше, чем это было в  действительности.
Настроение быстро падало.
   - Сударь, по-моему, нам не удержаться! - прошептал я, ползком,  чтобы
не оказаться жертвой шальной пули, подобравшись к господину Эвелину.
   - Планше, не теряй  присутствия  духа.  Хотя  положение  таково,  что
поручиться за целость нашей кожи нельзя, - отвечал он.
   - В таком случае, сударь, что вы намерены делать?
   - Стрелять более метко, чем раньше.
   - Вы не поняли меня. Я спрашиваю вас о том, как вы намерены сохранить
кожу.
   - Друг мой, Планше, - отвечал этот человек, - к сожалению,  в  данную
минуту сохранность моей и твоей кожи зависит всецело от  меткости  нашей
стрельбы и разве еще от воли провидения.
   - И это все, на кого  мы  можем  положиться,  сударь!  -  в  отчаянии
воскликнул я.
   - Ничего другого я сейчас предложить не могу.
   Тем  временем  испанцы  подобрались  уже  совсем  близко  и,  видимо,
готовились совершить последний бросок, овладеть вершиной и перебить  нас
всех.
   Прислушиваясь к их возгласам и шуму боя, я лежал за  большим  камнем,
надежно  укрывавшим  меня  от  пуль,  и  прикидывал  -  не  следует   ли
притвориться мертвым, когда испанцы взберутся на вершину. В этом  плане,
оставляющем кое-какие шансы на спасение, мне не нравилось  только  одно:
из рассказов бывалых вояк я  помнил,  что  победители  имеют  неприятное
обыкновение обходить поле боя  и  проверять,  действительно  ли  все  их
поверженные противники такие мертвые, как кажутся.
   Вдруг шум и крики усилились. Прислушавшись внимательнее, я сообразил,
что испанцы чем-то  взволнованы,  хотя  в  тот  момент  мои  способности
соображать ослабли из-за опасения окончить свои дни в течение ближайшего
получаса...
   Высунувшись из-за скалы, мы с господином Эвелином увидели, что  внизу
творится что-то непонятное. Несколько испанцев почему-то бросились  вниз
с криками:
   - Los Indios bravos! Indios bravos!
   Я был поражен. Неужели само небо спасает нас от неминуемой гибели!
   Немного спустя стала понятна причина  суматохи  в  тылу  у  испанцев.
Действительно, из чащи им в спины полетели стрелы с  ярким  оперением  и
зазубренные дротики. А потом из-за  деревьев,  подступающих  к  подножию
горы сплошной зеленой стеной, высыпали полуголые дикари и, завывая самым
ужасным образом, - поверите ли, сударь, у меня и сейчас кровь  стынет  в
жилах, стоит вспомнить их вопли, - бросились на испанцев.
   Те не ожидали нападения с тыла и растерялись. К тому же испанцы в тех
местах обошлись с индейцами очень  жестоко,  когда  впервые  прибыли  на
острова, и теперь они прекрасно знают, что пощады от дикарей им ждать не
приходится. Надо  сказать,  что  индейцы  имеют  обыкновение  напитывать
наконечники своих копий и стрел каким-нибудь смертельным ядом. Поэтому и
легкого ранения вполне достаточно, чтобы отправить на тот свет здорового
солдата.
   Испанцы пытались  защищаться,  они  храбрые  воины,  сударь.  Но  они
оказались между двух огней. Мы угощали их из мушкетов сверху, индейцы из
луков снизу. Вел индейцев вождь в белом наряде, размалеванный в  красный
и черный цвета с ног до головы. Рядом с ним шел еще один воин,  в  таком
же ярком головном уборе. Вероятно, это был сын вождя. Был с индейцами  и
один белый, который стрелял с убийственной меткостью.
   Наконец испанцы не выдержали и побежали кто куда.  Наши  буканьеры  и
беглые рабы кинулись преследовать их, надеясь ограбить  мертвых.  Я  же,
сударь, питая отвращение ко всем этим жестоким обычаям, остался на месте
и перевел дух, полагая, что заслужил это право.
   Каково же было мое удивление, сударь, когда вожди индейцев подошли  к
нам поближе. Белого человека я узнал еще издали - это  был  невозмутимый
капитан Ван Вейде, не выпускавший изо  рта  свою  глиняную  трубку.  Но,
когда я рассмотрел как следует того,  кого  по  ошибке  принял  за  сына
вождя, мне пришлось опуститься на землю, так  как  мои  ноги  отказались
поддерживать меня.
   Я разразился диким хохотом; признаюсь, возможно, в  нем  и  слышались
истерические нотки, но ведь я только что смотрел смерти в глаза, сударь.
   "Сыном вождя", "младшим касиком" оказался Гримо. Это  его  долговязую
фигуру в попугайских перьях на голове я видел рядом с  вожаком  племени.
Индейцы вымазали его красной глиной с ног до  головы.  Кроме  того,  они
нарисовали ему на лбу, груди и щеках красные, белые и  черные  полосы  и
зигзаги - так что заподозрить в нем  белого  христианина  издалека  было
совершенно невозможно.
   Господин Эвелин тоже  смеялся  до  слез.  Вождь,  который  ничего  не
понимал, смеялся тоже - за компанию. Наши англичане и  голландцы  ревели
во всю мощь своих здоровенных глоток.
   Не смеялся один Гримо.

Глава пятьдесят третья
Рассказ Планше: день четвертый

   - "Гримо, теперь мы не пропадем", - сказал я, - продолжал Планше свою
историю на следующий день. - Видя, что он вопросительно поднял брови,  я
развил свою мысль. У меня, сударь, было хорошее настроение,  потому  что
испанцам пришлось-таки убраться с Тортуги.
   - Ну как же ты не понимаешь, Гримо? - веселился я. - Теперь ты -  сын
племени. Туземцы научат тебя людоедству. Ты научишь меня. И голод нам не
грозит - на этих островах  продуктов  хватит