кавалер?
   - Что готов последовать за вами. Но вы ответите мне на один вопрос.
   - Задавайте его поскорее, ваша светлость, а то мы  начнем  привлекать
внимание.
   - Почему она не пришла сама?
   - На то есть веские причины. Это оказалось небезопасным.
   - Где она?
   - Это будет уже два вопроса, ваша светлость.
   - Хорошо, - сдался Роган. - Я полагаю, вы собираетесь провести меня к
ней? Ведите.
   - Вот это слова, достойные храброго шевалье. Следуйте за  мной,  ваша
светлость.
   "Цыганка" повернулась на легких каблуках и  пошла  прочь,  а  герцог,
кинув по сторонам  еще  один  настороженный  взгляд,  двинулся  за  нею,
стараясь соблюдать некоторое расстояние, но и не слишком отставая, чтобы
не потерять женщину из виду.
   Идти пришлось недолго. Они миновали шумную площадь и, пройдя  в  одну
из арок, очутились у  канала.  Женщина  быстро  направилась  к  гондоле,
покачивающейся у причала и удерживаемой металлическим багром,  всаженным
между каменными плитами  причала.  Одинокая  фигура  гребца  маячила  на
корме.
   Герцог торопливо перекрестился и решительно ступил на уходящую из-под
ног палубу гондолы. Гребец не мешкая налег  на  весло,  и  они  поплыли,
оставляя  позади  веселую  площадь  и  хмурый  Дворец  Дожей,  мрачно  и
безмолвно взиравший на ночной карнавал.
   - Почему мы сели в гондолу? Это так далеко? - все же  спросил  Роган,
который продолжал сжимать эфес шпаги.
   Герцог был храбрым, но отнюдь не безрассудным человеком, а  храбрость
и осторожность обычно идут рука об руку.
   - Это  недалеко,  но  туда  не  дойдешь  посуху,  ваша  светлость,  -
насмешливо отвечала мнимая цыганка, хотя Роган и не был  уверен  в  том,
что наряд его проводницы действительно являлся маскарадным костюмом.
   Гондола плыла по Большому Каналу и  уже  приближалась  к  его  концу,
который вел в порт. Хотя былое величие торговой республики  уже  немного
померкло, порт еще был забит многочисленными кораблями из  самых  разных
стран мира, и вымпелы самых гордых морских держав Европы реяли на  ветру
у берегов Лидо.
   Полночное светило  озаряло  бледным  сиянием  черную  воду,  усеянную
многочисленными судами,  лес  мачт,  такелаж,  снасти,  реи  на  мачтах,
напоминавшие  кресты,  корпуса  тяжелых  кораблей  и  небольших   легких
суденышек.
   Гребец сильными  ударами  весла  направлял  гондолу  в  обход  судов,
бросивших якоря вблизи от берега.
   -  Она  на  судне?  -  снова  нарушил  молчание  герцог.  -   Она   в
безопасности, по крайней мере?
   Провожатая серьезно посмотрела на него и так же серьезно ответила:
   - Я думаю, сегодня Элина Макропулос в полной безопасности, потому что
с нею один из благороднейших дворян Франции и Европы - Генрих Роган.  Мы
у цели, ваша светлость.
   Искусным движением весла гондольер остановил гондолу у  борта  шхуны.
Герцог первым взобрался по трапу и ступил на затемненную палубу.
   - Ты не обиделся за эту морскую прогулку, Генрих? -  позвали  его  из
глубины корабля.
   - Вот теперь со мной говорит моя  прекрасная  Киприда!  -  воскликнул
сразу повеселевший герцог.
   - Да, Генрих, да, Дева Panaja , это я! -  отвечала
гречанка, бросаясь ему навстречу...

Глава шестьдесят вторая
О чем беседовали бывший предводитель гугенотов Франции, ставший начальником гвардии Венецианской Республики, и дочь бывшего лейб-медика при дворе императора Рудольфа, ставшая странствующей авантюристкой, на борту британской шхуны "Эйри"

   Никогда еще герцогу  Рогану  не  казались  столь  привлекательными  и
радующими глаз массивные купола и великолепные палаццо, сверкающая гладь
лагун и стрелы каналов, залитые восходящим солнцем, как утром, сменившем
описанную в предыдущей главе ночь. Солнце едва показалось  над  песчаной
косой Лидо ди  Палестрино,  а  на  поверхности  каналов  уже  показались
вездесущие гондолы. Они выплывали из каналов, стесняющих их движения,  и
разбегались по голубым водам Адриатики во всех направлениях, через  порт
Джудекку во все концы.
   Прокатилось  эхо  от  пушечного  выстрела  из  отдаленного  Арсенала.
Венеция пробудилась от недолгого сна.
   Всю эту картину герцог наблюдал, стоя на  палубе  шхуны,  оказавшейся
английским судном, называемым "Эйри".
   - Morning, sir!  - осклабился в  белозубой
улыбке прошедший мимо матрос, и герцог не удержался от ответной улыбки.
   По-видимому, его присутствие на борту не вызывало никакого недоумения
у экипажа.
   Генрих Роган еще раз окинул взглядом великолепную панораму  города  и
порта и вернулся в каюту. Гречанка уже закончила свой утренний туалет  и
приветствовала его ласковым взглядом черных глаз.
   - Вы восхитительны, мадам. Вам всегда все к лицу.
   - Ах, мой Генрих, только не надо быть галантным.  Будь  собой,  и  ты
будешь лучше всех. Сейчас юнга Кристофер подаст нам завтрак, а  покончив
с ним, мы сможем поговорить о делах.
   - Скажи мне, Элина, почему ты не пришла на площадь сама?
   - Ну, это долгая история. Я не хочу рассказывать ее натощак.
   Вскоре  подали  завтрак,  который  показался  герцогу   простым,   но
здоровым. Ему нравилось на английском корабле.
   - Ах, Киприда, мне хочется остаться в этой каюте навеки.
   - Такой человек, как вы, не сможет заточить  себя  в  четырех  стенах
надолго, даже если это стены венецианского палаццо.
   - Вы правы, мне уже надоела эта республика торгашей и соглядатаев.
   - Прибавьте к этому любителей доносов, и вы  поймете,  что  заставило
меня остаться на борту шхуны.
   - За мной действительно плыла какая-то гондола. Вполне возможно,  что
это были люди, посланные Советом, но я сбил их со следа. И потом, в этом
нет ничего личного, здесь все шпионят друг за другом.
   - По моим следам идет охотник посерьезнее ваших патрициев, Генрих.
   - О ком вы говорите, Элина?
   - Об ордене Иисуса.
   - Иезуиты?!
   - Да, герцог. Но я, кажется, сбежала от них.  Во  всяком  случае,  на
британце нет их агентов, за это я могу поручиться.
   - Расскажите же мне вашу историю.
   - Сначала я передам вам письмо Шевретты.
   - Да, правда.
   - Вот это мило, нечего сказать - родственные чувства.
   - Не стоит сердиться на меня за то, что, получив записку  от  вас,  я
позабыл обо всем на свете.
   Гречанка подала герцогу письмо герцогини де Шеврез. Де  Роган  вскрыл
его и пробежал строчки глазами.
   - Она пишет, что ждет ареста со  дня  на  день.  Неужели  во  Франции
больше нет ни короля, ни королевы?
   - Они есть, и это еще опаснее для таких, как герцогиня. Дружба  одних
сильных мира сего навлекает гнев других.
   Герцог задумчиво посмотрел на гречанку.
   - Время бежит, - с печалью  в  голосе  произнес  он.  -  Вот  и  я  в
изгнании. Только вы, богиня, все хорошеете.
   - Не надо об этом, -  неожиданно  резко  ответила  гречанка  и  зябко
передернула плечами.
   - Но отчего!? Женщина не может не быть счастливой, если она  выглядит
так, как вы. Давайте же  говорить  о  вас,  мне  интереснее  всего  этот
предмет.
   - Ну хорошо, - смеясь, сказала гречанка. - Давайте немного  поболтаем
обо мне, хотя вы совсем забыли о милой и очаровательной Шевретте.
   - Ах да! Вот это письмо, Элина; я никогда бы не  стал  злоупотреблять
вашей любезностью, но вы написали, что вернетесь во  Францию  и  сможете
передать письмо к ней... поэтому я набросал несколько строк...
   - Если соблюдать точность - я не вернусь во Францию.
   - Но в таком случае не стоит и говорить об этом письме.
   - Напротив. Давайте его сюда. Нет, подождите. Вы  внимательно  прочли
письмо Шевретты?
   - Не очень. Мне трудно отвлекаться на что-либо еще, когда вы рядом.
   Гречанка чуть улыбнулась,  но  глаза  ее  остались  строгими.  В  них
застыла какая-то отстраненность.
   - Довольно безумств, Генрих. Шевретта предостерегает вас  от  некоего
Рудольфи.
   Роган вернулся к письму герцогини де Шеврез.
   - Ах да! Бедняжке мерещатся  всякие  ужасы.  Неудивительно,  если  ее
положение так плачевно, как она описывает.
   - Нет, Генрих. Вы прекрасно знаете свою родственницу: у  нее  мужской
ум и храбрости достанет на двоих.
   - Так что же?
   - То, что вам следует принять меры. Его словесный портрет должен быть
в письме...
   - Да... темноглазый, невысокого  роста,  черные...  Короче  говоря  -
типичный итальянец.
   - Остерегайтесь этого человека. Он ведет какую-то дьявольскую игру  и
собирается приехать в Венецию с письмом, адресованным вам.
   - По чьему поручению?
   - Ваша светлость! Все написано в письме. Перечтите его еще раз.
   - Шевретта выбрала неудачного почтальона, он лишает меня стройности в
мыслях, - пожаловался герцог.
   Он  еще  раз,  теперь  уже  более  внимательно,   прочитал   послание
герцогини.
   - Хорошо, - сказал де Роган. - Я буду настороже.
   - Отлично, герцог, -  сказала  гречанка.  -  Предупрежден  -  значит,
вооружен.
   Роган вглядывался в точеные черты женщины, сидевшей напротив него.
   -  Элина,  неужели  вы  только  ради  того,  чтобы  предупредить   об
опасности, грозящей мне со стороны  некоего  Рудольфи,  предприняли  это
путешествие в Венецию? Мне, которому грозили пули  и  шпаги  по  меньшей
мере сотню раз, а среди злоумышлявших на  мою  жизнь  наверняка  нашлась
дюжина подобных Рудольфи.
   Лицо гречанки походило на маску грустного клоуна.
   - Нет, Генрих. Не только ради этого.
   - Значит, Элина Макропулос просто хотела повидать меня?
   - Элина Макропулос хотела выполнить просьбу  своей  хорошей  подруги,
которая очень боится за здоровье своего родственника.
   - И все?
   -  Еще  Элина  Макропулос  хотела  уладить  кое-какие  старые   дела,
связанные с обстоятельствами своего отца.
   - Здесь, в Венеции?
   - А почему это вас удивляет, господин Роган?
   - Элина, вы печальны, что случилось? Вас преследуют иезуиты?  Отчего?
Доверьтесь мне, неужели я не смогу помочь вам?
   Гречанка посмотрела на герцога таким взглядом, каким мать смотрит  на
малыша-несмышленыша.
   - Если бы речь шла о выигрыше сражения или  любом  другом  деле,  где
успех приносит твердая рука, отважное сердце  и  острый  клинок,  я  без
раздумий прибегла бы к твоей  помощи,  Генрих.  Но  есть  в  мире  вещи,
неподвластные клинку. Тайны мироздания спрятаны за семью замками,  и  не
следует людям вторгаться за запретные двери. Увы, отец был из  тех,  кто
хочет заглянуть за полог. Он не сделался счастливее оттого, что ему  это
удалось. Единственная же дочь его принуждена теперь...
   Женщина  смолкла  и  провела  рукой  по  глазам,   словно   стряхивая
наваждение.
   - О чем, о чем ты говоришь, Элина, я не понял ни  слова!  -  вскричал
встревоженный Роган.
   - Нет, ничего, Генрих. Это все старые долги. Отец ведь был врачом,  а
значит, алхимиком. Многие влиятельные особы уверены в том, что  алхимики
могут превращать вещество в золото, могут отыскать  секрет  философского
камня и прочее в том же духе. Отцу подчас приходилось нелегко, никто  не
хотел верить, что такое попросту  невозможно.  Ведь  многие  знали,  что
Иеронимус Макропулос умен, как сам царь Соломон. Ну вот и мне приходится
расхлебывать кое-что из отцовского наследия.
   - Тебя поэтому ищут иезуиты?
   - Ну да, конечно. В Клермоне они совсем было поймали бедную гречанку,
но...
   Тут Элина Макропулос рассмеялась недобрым смехом.
   - Я оставила их с пустыми руками. А  они  уже  торжествовали  победу.
Нет, Генрих, я не вернусь во Францию, но передам  письмо  в  Тур,  когда
британец сделает остановку в Гавре или  другом  французском  порту.  Мне
есть кого послать с твоим письмом к Шевретте.
   Роган молчал.
   - Что ты так смотришь на меня, Генрих?
   - Я думаю о том, помнишь ли ты, как мы встретились впервые.
   Глаза гречанки заблестели, в них показались слезы.
   - Theot Okos!  Помню ли  я?!  Конечно,  помню,
все помню! Я к тебе приехала в Венецию. Приехала,  чтобы  повидать  тебя
еще раз.
   - Я ждал, когда ты скажешь это, Киприда, ждал, а ты все говорила  про
старые отцовские долги... Но почему - еще раз? Полно,  мы  увидимся  еще
много раз.  Черт  возьми!  Мы  вместе  уедем  в  Швецию  к  благородному
Густаву-Адольфу и будем жить в Стокгольме, где зимой с неба падает белый
снег, а не льется вода за шиворот!
   - Нет, Генрих, нет! Я знаю, что будет совсем иначе. Я чувствую! А  ты
- не знаешь и поэтому молчи,  молчи,  неуклюжий,  неотесанный,  огромный
еретик... Я не хочу, чтобы было так... но - я чувствую.
   Глаза гречанки затуманились, мысли ее витали сейчас далеко.
   - Я помню тот день, это было незадолго до рождества  святого  Иоанна.
Отца схватили... Императору было  плохо,  с  ним  был  припадок...  отец
вылечил его, но там  был  этот  проклятый  испанец...  Он,  он  во  всем
виноват, будь он проклят...  Курили  благовония,  служили  торжественную
мессу, звуки органа... А потом - этот огонь. Огонь во всем теле...  Этот
бред... И теперь я живу, будь он проклят и император вместе с ним. Живу,
живу, Генрих, и даже не знаю, подействовало ли то  снадобье  или,  может
быть...
   Гречанка разрыдалась. Роган бросился к  ней,  чтобы  утешить  ее,  но
женщина оттолкнула его.
   - О Christos-Soter ,  прости  меня,  если
можешь, - говорила она, содрогаясь от рыданий. - Прости  мои  грехи,  но
ведь и ты поступил со мной  жестоко!  Очень  жестоко.  Да,  я  подсунула
инквизиторам ту девочку, она и впрямь была ненормальной, и они уцепились
за нее. Не сделай я этого, мне не удалось бы сбежать тогда, в  Клермоне.
Наверное, они пришли в ярость, когда поняли, что сумасшедшая Перье и  ее
полубезумный старый отец вовсе не то, что они надеялись получить. Да-да!
Быть может, они сожгли ее. Но  тогда  -  она  сейчас  с  тобой,  Христос
всеблагой и всемогущий. А я, я... я - никогда не буду с тобой.  И  ни  с
кем. Я всегда буду... одна.
   Женщина упала на руки Рогана почти без чувств.
   Расставание  было  тяжелым.  Герцог,   печальный   и   недоумевающий,
спустился в лодку, которая отвезла его к тому самому месту, где он сел в
нее прошлой ночью. Вечерело. Снова пестрая публика потянулась к площади,
снова кафе и  казино,  расположившиеся  под  портиками,  с  трех  сторон
окружавшими площадь Святого Марка, принялись наполняться любителями вина
и острых ощущений.
   Проходя мимо площади, герцог Роган  постарался  обойти  шумную  толпу
стороной. У подножия Лестницы Гигантов он заметил знакомую  фигуру.  Это
был его гондольер Гвидо. Герцог  остановился  в  тени,  желая  проверить
возникшую догадку.
   Гондольер крадучись взбежал по ступеням  и,  опасливо  поглядывая  на
алебардщика, стоящего на  страже  у  Дворца,  приблизился  к  одному  из
отверстий в дворцовой  стене,  окруженных  барельефами  в  виде  львиной
головы, которые были известны тем, что в  них  опускали  тайные  доносы.
Гвидо  опустил  в  "Львиную  голову"  свернутую  в  трубочку  бумагу   и
заскользил по лестнице, спеша убраться подальше.
   Герцог понял,  что  его  гондольер  только  что  донес  правительству
Республики о том, что его синьор вчерашней  ночью  тайно  отправился  на
свидание, переоделся в костюм Арлекина и исчез на сутки, уйдя от  погони
верных людей, оплачиваемых государством для службы подобного рода.
   Когда Роган проходил мимо алебардщика, тот вытянулся и отдал  герцогу
честь. Он  был  одет  в  мундир  далматинской  гвардии  и  узнал  своего
командира.

Глава шестьдесят третья
Два иезуита

   В одном  из  монастырей  города  Нанси,  находящегося  в  Лотарингии,
появился монах, внешность которого обращала на себя внимание  с  первого
взгляда. На вид ему можно было  дать  лет  двадцать  восемь  -  двадцать
девять, хотя его близкие друзья, а их было всего двое или  трое,  знали,
что он выглядит несколько старше  своего  возраста.  Этот  человек  имел
привычку много думать, много молчать и мало говорить, а  задумчивость  и
размышления, как известно, старят.
   Его нежная кожа сияла матовой белизной, а в красивых  черных  глазах,
которые  он  обычно  скромно  опускал  при  разговоре  почти   с   любым
собеседником, светился ум. Случалось, в них загорались молнии, но стоило
только им сверкнуть раз-другой, как они  уже  угасали,  скрытые  завесой
благоразумного смирения и, видимо, напускной кротости.
   Методичный голос его редко нарушал тишину монастырских сводов - монах
предпочитал чаще слушать, что говорят другие.
   Движения его были изящны, смех - редок и благозвучен, однако  упругая
походка и статная фигура выдавали  в  нем  скорее  военного  человека  в
недалеком прошлом, чем книгочея или церковника.
   Случайно или по некой закономерности он выбрал тот монастырь, который
находился рядом с коллегией иезуитов. В этом, впрочем,  не  было  ничего
необычного, так как  коллегиумы,  находившиеся  под  руководством  этого
ордена, пользовались особой репутацией  и  в  них  получили  образование
многие прославленные люди Франции и соседних стран.  Чтобы  читатель  не
подумал, что наше утверждение голословно,  мы  упомянем  здесь  великого
Декарта, вышедшего из стен коллегии Ла Флеш, а также Корнеля и  Мольера,
а из иностранцев - сеньора Лопе де  Вега,  который  с  1609  года  носил
звание служителя инквизиции, а в 1614 году сделался священником.
   В один из ненастных дней в канун Рождества ректор коллегиума  посетил
соседний монастырь. Его провели в келью, находившуюся в самом уединенном
крыле здания, где  он  был  встречен  настоятелем  монастыря  -  пожилым
человеком с тонзурой и живым взглядом.  Они  приветствовали  друг  друга
молча, каждый осенив себя крестным знамением на особый лад.
   - Каковы успехи молодого человека? -  спросил  ректор,  усаживаясь  в
кресло.
   - Думаю, у него большое будущее. Opera at studio , - отвечал его собеседник. - Вы читали его диссертацию?
   -  Несомненно,  -  кивнул  ректор,  -  он  умен  и  обладает  многими
познаниями уже сейчас. Я  согласен  с  вами,  святой  отец,  он  сделает
карьеру в лоне святого ордена, если только...
   - Если только сумеет обуздывать свое честолюбие и терпеливо шагать по
тернистому пути, ожидающему любого  члена  братства  Христова,  -  глухо
отозвался настоятель.
   - Это так, святой отец. Но я имел в виду другое.
   - Что же?
   - Как вы знаете, он оказывал  прежде  и  оказал  вновь  некие  услуги
ордену.
   - Безусловно, мне известно об этом.  Оттого-то  я  и  счел  возможным
сократить испытательный срок.
   - Это справедливое решение, и я одобряю его всецело. Тем более что  в
коллегии его успехи весьма велики. Однако я хотел бы  вернуться  к  теме
нашего разговора...
   Иезуит сделал паузу, как бы желая подчеркнуть важность того,  что  он
собирается сказать.
   - Выполняя в Туре поручение ордена, наш нынешний воспитанник невольно
навлек на себя гнев коронованной  особы.  Пришлось  принять  свои  меры,
чтобы молодому человеку не  причинили  вреда,  и  укрыть  его  здесь,  в
Лотарингии,  на  которую  пока  все   же   не   распространяется   такая
безграничная  власть  той  особы,  чей  гнев,  несомненно,  разожжен  ее
министром.
   - Противиться монаршей воле опасно, господин ректор. Вспомните судьбу
своего коллеги Гиньяра .
   - Верно. Но ведь a posteriori  нам  известно,
что монархам еще опаснее  противостоять...  нет,  не  скромному  ректору
коллегии, а - ордену! - колюче улыбнулся иезуит.
   - Amen! In nomine jesus domini pomnipotentis , - глухо отозвался монах.
   - Хвала Всевышнему! Воинство Христово трудится во славу Божью на всех
континентах. Но и враг не дремлет. Двадцать три года прошло с  тех  пор,
как деятельность святого ордена была  запрещена  в  Венеции,  еще  через
шесть лет  это  случилось  в  отпавших  Нидерландах.  Богемия,  Моравия,
Венгрия - потеряны недавно. Список можно продолжить.
   Настоятель  что-то  хотел  сказать,  но  ректор   коллегиума   знаком
остановил его.
   - Я говорю только потому, что  хочу  подчеркнуть,  сколь  тревожна  и
изменчива ситуация. Caveant consules!  Без сомнения, она известна вам.
   Ректор снова помолчал.
   -  Вы,  конечно,  знаете  о  тайне  магистров   Мальтийского   о