это сделать?
   В раздумье Камилла прошла в кабинет коменданта и  остановилась  перед
письменным столом.
   Неожиданно блеснула отчаянная, дерзкая мысль.
   Между тем Планше, оправившийся от потрясения,  полученного  при  виде
своего господина, взятого под стражу, уразумел, что его жизни  ничто  не
угрожает. Не станем скрывать от читателей, что именно это обстоятельство
и было способно поставить его на ноги в наиболее короткий срок.
   Однако справедливости ради стоит сказать, что, едва придя в чувство и
разобравшись в обстановке, славный малый принялся  горестно  вздыхать  и
выказал признаки неподдельного отчаяния.
   "Бедный хозяин, какое сердце! Идя на смерть, он помнил обо  мне.  Ах,
господин д'Артаньян, что же с нами будет? Что я скажу господину  Атосу?!
Он лишит жизни и Гримо, и меня за то, что мы не уберегли вас. Ох, а если
господин Атос сперва напьется с горя,  тогда  господа  Портос  и  Арамис
убьют нас прежде, чем он протрезвеет.  Ах,  господин  д'Артаньян,  какое
горе!"
   В  таком  состоянии  и  нашла  его  мадемуазель  де  Бриссар.  Увидев
безутешного Планше, Камилла обратилась к стражнику. Это был один из  тех
солдат, которым комендант приказал отконвоировать его обратно на  фелуку
"Морская звезда" и которые уже намеревались выполнить приказ, нимало  не
считаясь с причитаниями славного Планше.
   - Кто этот человек и почему он  стонет  так,  словно  его  пытали?  -
спросила девушка, которую знали все защитники  Ла-Рошели.  В  городе  ее
называли просто дочерью коменданта.
   - Это слуга того лазутчика с рыбацкого  судна,  что  вошло  в  гавань
ночью, сударыня, - отвечал солдат.
   - Тогда мне понятна причина его жалоб.
   -  Ему-то  как  раз  еще  повезло,  мадемуазель.  Господин  комендант
приказал всего лишь отвести его на корабль и  охранять  вместе  со  всем
экипажем. А вот господина его завтра вздернут - это уж точно.
   - Где же он сейчас находится? - спросила  девушка,  стараясь  придать
голосу безразличное выражение.
   - Его отвели в городскую тюрьму. В камеру смертников, - был ответ.
   Здание  городской  тюрьмы  Ла-Рошели  по   мере   продолжения   осады
освобождалось от своих постояльцев и к описываемому нами  времени  почти
совершенно опустело. Городские власти мало-помалу выпустили заключенных,
чтобы отправить их на бастионы, пополнив  хоть  в  малой  степени  убыль
защитников. Тех же, кто, доведенный до отчаяния тяготами осады, а  более
всего сопутствующим ей голодом, пытался подстрекать горожан  к  бунту  и
сдаче города, вешали без суда в течение двадцати четырех часов.
   Вследствие  этого  д'Артаньян  оказался  чуть  ли   не   единственным
обитателем городской тюрьмы, которую все равно бы некому было  охранять,
так как все способные носить оружие мужчины несли  службу  на  городских
стенах. Лишь для нашего героя были выделены два стража, которые остались
снаружи, втолкнув его в камеру - помещение с  голыми  стенами,  каменным
полом и решетчатым оконцем, расположенным почти  под  самым  потолком  с
таким расчетом, чтобы пропускать немного света, но не давать возможности
смотреть сквозь него на улицу.
   Д'Артаньян  окинул  беглым  взглядом  свою   временную   обитель   и,
убедившись, что о бегстве отсюда не может  быть  и  речи,  опустился  на
грубо сколоченный табурет, стоявший в углу камеры.
   "Интуиция не подвела Атоса, - подумал мушкетер. -  Кажется,  я  очень
огорчу моих милых друзей".
   Затем молодой человек погрузился в невеселые размышления, сводившиеся
к тому, что фортуна - эта ветреная кокетка - не слишком-то  обижала  его
со времени его достопамятного вступления в Париж и у него, пожалуй,  нет
причин роптать на судьбу, но... Когда вы молоды, предприимчивы и уже  не
раз оставили с носом старуху с косой, очень трудно примириться с  мыслью
о том, что эта несимпатичная особа, кажется, наконец  взяла  реванш.  Во
всяком  случае,   наш   гасконец   не   хотел   мириться   с   подобными
предположениями - поэтому он продолжал размышлять.
   Всем известно, что ничто так не  сокращает  время,  как  размышления,
поэтому когда, немало поломав голову над возможными  способами  покинуть
негостеприимный тюремный кров до наступления восхода солнца,  д'Артаньян
окончательно убедился в невозможности бежать через окно,  подобно  Марии
Медичи из блуасского  замка  ,  приблизился  закат,
удлинивший тени, отбрасываемые предметами и людьми на мостовые.
   Тень часового, маячившего под  окном,  в  которое  мушкетеру  удалось
выглянуть,  пододвинув  к  нему  табурет  и  приподнявшись  на   носках,
неопровержимо свидетельствовала  о  том,  что  его  бдительно  стерегут.
Второй часовой, очевидно, охранял двери.
   Итак,  фортуна  окончательно  повернулась  к  нему  спиной.  Мушкетер
поступил так же - он улегся на жесткий  тюремный  топчан,  завернулся  в
плащ  и,  отвернувшись  от  окружавшей  его  мрачной   действительности,
попытался заснуть.

Глава седьмая
Петля еще не затянулась

   - Я хочу поговорить с этим человеком, -  сказала  Камилла.  Да  будет
позволено нам и в дальнейшем называть мадемуазель де Бриссар именно так,
несколько фамильярно, в интересах краткости.
   - Я хочу поговорить с этим человеком, - сказала Камилла, обращаясь  к
сержанту, возглавлявшему конвой.
   - Мы подождем, мадемуазель, - ответил тот.
   - Как вас  зовут?  -  спросила  Камилла,  воспользовавшись  паузой  в
причитаниях Планше.
   - Кого, меня, сударыня? - Планше не сразу понял, что эта девушка,  по
всей видимости, имевшая право разговаривать  с  сержантом  повелительным
тоном, обращается именно к нему.
   - Да-да, вас. Ведь это вы - слуга того дворянина,  которого  увели  в
тюрьму, не так ли?
   - Увы, сударыня, это правда.
   - Итак?
   - Ах, меня зовут Планше, сударыня. Я родом из Пикардии. Не  знаю  уж,
увижу ли я когда-нибудь родные края...
   -  Послушай,  Планше!  Ты  в  состоянии  прекратить  свои  жалобы   и
рассказать мне о своем господине?
   - Сударыня, - отвечал  Планше,  несколько  уязвленный  тем,  что  эта
молодая особа позволила себе вполне прозрачно намекнуть,  что  он  ведет
себя не по-мужски. - Если бы вы знали этого человека, как знаю его я, вы
бы  рыдали  без  остановки  до  конца  своей  жизни!  Нам  с  господином
д'Артаньяном, - продолжал Планше,  воодушевляясь,  -  угрожали  шпаги  и
мушкеты, от нас пытались  избавиться  при  помощи  отравленного  вина  и
наемных убийц, и мы прошли с ним бок о бок через все эти опасности.  Сам
кардинал Ришелье ничего не сумел с нами поделать, и вот... я  остаюсь  в
одиночестве, в плену, а господина д'Артаньяна уводят на виселицу. И ради
чего? Ради лишней недели осады  города,  который  все  равно  больше  не
продержится.  Ах,  несчастный   я,   несчастный,   несчастный   господин
д'Артаньян!
   Непредубежденный читатель, возможно, найдет в некоторых высказываниях
Планше небольшие преувеличения, особенно в той части, где славный  малый
говорил о себе. Мы же склоняемся  к  тому,  чтобы  приписать  вольности,
которые он себе позволил, тому состоянию экзальтированности или аффекта,
как сказали бы сейчас, в котором находился бедняга.
   Камилла была до крайности заинтригована его  словами,  полагая,  что,
если слуга говорит хоть половину правды, д'Артаньян  и  впрямь  является
человеком с незаурядной биографией. Отметим также,  что  девушка  хорошо
поняла, что гасконец всего лишь на год или два старше нее.
   - Отойдем в сторонку, Планше, и ты расскажешь мне о себе  и  о  своем
господине, - понизив голос, обратилась она к нему.
   Затем Камилла отвела его на расстояние, достаточное для  того,  чтобы
их дальнейший разговор не был услышан сержантом и солдатами.
   - Ну же, говори! - нетерпеливо потребовала она.  Планше  нельзя  было
отказать  в  сообразительности.  Он  понял,  что  эта   молодая   особа,
пользующаяся большим влиянием, вряд ли  стала  бы  расспрашивать  его  с
таким интересом только для того, чтобы наблюдать завтрашнюю казнь,  имея
исчерпывающую  информацию  о  личности   казнимого.   Волнение   девушки
свидетельствовало о том, что тут  замешано  другое,  более  естественное
чувство. Сообразив, что его рассказ может принести пользу хозяину,  хотя
еще и не понимая - какую, Планше не поленился расписать козни  кардинала
и миледи, направленные против его господина.
   Однако хитрец Планше вполне обоснованно  умолчал  о  несчастной  г-же
Бонасье, обнаружив себя знатоком женской натуры. Зато он в ярких красках
описал путешествие в Лондон, не преминув отметить, что впоследствии  ему
одному пришлось совершить туда еще одну поездку  исключительно  с  целью
уберечь лорда Бэкингема от руки наемного убийцы  и,  следовательно,  он,
Планше,  с  полным  основанием  может  считаться  другом  и   соратником
ларошельцев, что, собственно, и подтвердил  комендант  этого  достойного
города, отпустив его обратно на фелуку.
   Рассказ Планше возымел свое  действие.  Щеки  Камиллы  порозовели,  а
сердце забилось гораздо чаще, чем это  случается  по  обыкновению.  План
созрел в ее головке в считанные минуты.
   - Хочешь помочь своему господину? - быстро спросила она, кинув взгляд
на стражу и удостоверившись, что солдаты не могут слышать ее.
   Планше утвердительно кивнул головой.
   - Сейчас стражники отведут тебя обратно на фелуку.  Есть  ли  на  ней
кто-либо, на кого ты можешь положиться?
   Планше снова утвердительно кивнул головой,  вспомнив,  что  Гримо  не
позволили сойти на берег и он остался на "Морской звезде".
   -  Отлично.  Стража  будет  стеречь  тебя  и  капитана,  возможно,  -
помощника. За всеми матросами им не уследить - люди  в  Ла-Рошели  очень
устали. Пусть твой товарищ незаметно проберется в город и найдет кантора
в церкви, расположенной неподалеку от ратуши, на городской площади. Если
кантора там не окажется, церковный сторож объяснит ему, как отыскать его
дом, - он живет всего лишь в нескольких  минутах  ходьбы  оттуда.  Пусть
твой товарищ назовет мое имя -  оно  послужит  пропуском  -  и  попросит
кантора быть у входа в церковь около...
   Тут Камилла приблизилась к Планше и остальную  часть  своих  указаний
сообщила ему на ухо.  После  этого  девушка,  не  прощаясь,  повернулась
спиной к удивленному Планше и подошла к сержанту.
   - Можете увести этого человека.  Он  меня  больше  не  интересует,  -
сказала она и удалилась с высоко поднятой головой.
   - Красивая дочь у господина коменданта, - заметил один из стражников,
глядя ей вслед, но взгляд сержанта тут  же  заставил  его  сделать  вид,
будто он и не думал что-либо говорить по этому поводу.
   Сержант взял Планше за локоть, и маленькая  процессия  отправилась  в
гавань.

***

   Когда комендант Ла-Рошели проснулся, уже вечерело. Не теряя  времени,
градоначальник приказал привести к нему  капитана  фелуки,  до  сих  пор
томившегося под стражей в полном неведении относительно своей дальнейшей
участи, равно как и участи, постигшей д'Артаньяна.
   - Ваше имя? - спросил комендант, как только капитан  был  приведен  к
нему и они остались наедине.
   Впрочем, стражники находились за дверьми кабинета и могли явиться  по
первому зову коменданта.
   - Якоб Ван Вейде, капитан фелуки "Морская звезда"  к  вашим  услугам,
сударь.
   - Не могли бы вы подробнее рассказать мне о том, как ваш  пассажир...
кажется, его зовут шевалье де Кастельмор, не так ли?..
   - Правильно, сударь.
   - Как он оказался у вас на борту?
   - Он сел на корабль в Портсмуте, как я уже объяснял  вашему  офицеру,
чтобы я отвез его в Биарриц, а так как мы идем... виноват, сударь... так
как мы шли в Сантандер - я согласился.
   - Он, наверное, хорошо заплатил вам, любезный капитан Ван Вейде?
   -  Мы  поладили  на  двадцати  рейксдалдерах  .
   - Неплохо, если принять во внимание, что вам было по пути.
   - Именно об этом я и подумал, сударь.
   - Что же этот гасконец мог делать там, в Англии?
   - Об этом мне ничего не известно, сударь.
   На лице коменданта появилась насмешливая улыбка.
   - В таком случае, господин Ван Вейде, мне  известно  гораздо  больше,
чем вам.
   Так как фламандец продолжал молчать, комендант продолжал:
   -  Мне,  например,  известно,  что  гасконский  дворянин,   лейтенант
мушкетеров короля, называющий себя де Кастельмором, заслан  в  Ла-Рошель
по приказанию Ришелье. Что вы на это ответите, любезный капитан?
   Фламандец по-прежнему невозмутимо пожал плечами.
   - Поскольку ваша честь говорит, что это так, то, наверное, это так  и
есть.
   - Вы хотите сказать, что вам об этом ничего не известно.
   - Ничего, ваша честь.
   Комендант подумал с минуту.
   -  Должен  сказать,  что  вы  превзошли  благородством   шевалье   де
Кастельмора, который, поняв, что его игра проиграна,  признался  мне  во
всем.
   Произнося последние слова, комендант испытующе взглянул на моряка. Но
тот по-прежнему с  философским  видом  разглядывал  предметы  обстановки
комендантского кабинета. Казалось, что единственной мыслью, занимающей в
настоящий момент почтенного моряка, была мысль о его глиняной трубке,  а
единственным желанием - ее раскурить.
   Молчание затягивалось. Комендант, раздраженный  этим,  решил  нанести
решающий удар.
   - Гасконец все открыл нам. Знаете ли, капитан,  перед  смертью  людям
свойственно желание облегчить душу. Он сказал нам, что вы  и  ваши  люди
доставили его в Ла-Рошель по приказанию кардинала.
   - Не открыл ли он также вам, из какого  порта  мы  доставили  его  по
приказанию кардинала, сударь?
   Насмешливый тон, которым был задан этот вопрос,  невозможно  было  не
заметить, и это еще больше разозлило коменданта.
   - Так вы признаете, что прибыли в Ла-Рошель вовсе не из Портсмута?  -
воскликнул он.
   - Напротив. Кажется, это вы, ваша честь, все время  стараетесь  любым
способом доказать обратное.
   - Черт возьми! Да или нет?!
   Капитан снова пожал плечами.
   - Я говорю одно, вы утверждаете другое. Но, поскольку это  я  окружен
вашими людьми, а не наоборот, то все  равно  будет  по-вашему,  если  вы
этого захотите, ваша честь.
   - Я снова повторяю вам, что гасконец во всем признался!
   - Очевидно, ему было в чем признаваться, ваша честь.
   - Но он показал также, что вы и ваш экипаж - люди кардинала.
   - Очевидно, он показал это под пытками. Дворянин не мог поступить так
по доброй воле.
   - Тысяча чертей!
   - Вот именно.
   Коменданту Ла-Рошели нельзя было отказать в здравом смысле. Он понял,
что избранный им путь завел его в тупик.
   - Капитан Якоб Ван Вейде, я хочу, чтобы вы отдавали себе отчет в том,
что находитесь в плену у людей, доведенных до крайности. Для нас не  так
уж и важно - виновны вы на самом деле или нет.  Я  отправил  гасконца  в
камеру, а на рассвете он будет  повешен  -  его  опознал  один  из  моих
офицеров. Тень подозрения закономерно падает и на вас. Вы молчите -  это
ваше право. У меня нет прямых доказательств вашей виновности в  шпионаже
- это правда. Но для того чтобы вздернуть  вас  завтра  утром  на  одной
перекладине с де Кастельмором, вполне хватит и моих подозрений.
   Видя, что моряк по-прежнему молчит, комендант продолжал:
   - Но я хочу предоставить вам шанс сохранить жизнь, скажу больше -  вы
сохраните корабль и экипаж. Вы человек умный, это мне ясно, и, очевидно,
понимаете, что у меня есть в этом деле свой интерес, поэтому  вы  можете
мне доверять. Когда я говорю, что  вы  можете  сохранить  свое  судно  и
людей, я не кривлю душой.
   Глаза  моряка  заблестели,  и,  хотя  он  тут   же   принял   обычный
невозмутимый вид, комендант успел заметить этот  блеск  и  почувствовал,
что на этот раз он на верном пути.
   - Каким образом это произойдет?
   - Очень просто. Взамен от вас потребуется доставить туда, откуда  вы,
по вашим словам, прибыли, несколько человек, имена которых я вам  назову
позднее.
   - А пока?
   - А пока вы останетесь под стражей, которая будет  бдительно  стеречь
вас вместе с вашим кораблем.
   - Который является единственной надеждой для тех неизвестных мне лиц,
не так ли?
   - Я советую вам не переходить границ, капитан. И молчать о  том,  что
вы услышали, - это в ваших интересах.
   Возвращаясь в гавань в сопровождении нескольких  ларошельцев  той  же
дорогой, которой незадолго до  того  в  такой  же  компании  проследовал
Планше, капитан Ван Вейде размышлял о предложении коменданта. Чем больше
он думал об этом деле, тем больше укреплялся во  мнении,  что  комендант
города уверен в том, что фелука "Морская звезда" прибыла в  Ларошельскую
гавань по приказу короля Франции, а  точнее  -  кардинала.  По-видимому,
комендант также  уверился  в  том,  что  Бэкингем  погиб  и  надежды  на
английскую  помощь  растаяли,  как  утренний  туман,  а   следовательно,
собирается сдать город.
   Продолжая свои  логические  построения,  достойный  капитан  "Морской
звезды" пришел к выводу, что миссия д'Артаньяна достигла своей цели. Это
означало, что известие о  гибели  Бэкингема  вскоре  распространится  по
всему городу и до окончания осады останутся считанные дни.  Однако  это,
без сомнения, полезное дело достигнуто ценою жизни  отважного  гасконца.
Что же? Оставалось отдать дань его мужеству и считать  свое  дело  также
оконченным.
   Больше капитана Ван Вейде ничто в Ла-Рошели не удерживало, и он готов
был принять предложение коменданта. Его заботило только  одно  -  верный
Гримо.
   Бравый  капитан  хорошо  помнил  прощальные  слова  Атоса,   которыми
мушкетер напутствовал его в гавани перед отплытием, присовокупив  к  ним
увесистый кошелек. Сейчас еще не время  посвящать  читателя  в  то,  что
именно сказал Атос, в силу известной пословицы, утверждающей, что всякий
овощ хорош в свое время. Поэтому мы до поры покинем фламандца и  обратим
наш взгляд на оставленного им коменданта Ла-Рошели.
   Этот человек был занят тем, что уже отдавал приказания, имеющие своей
целью как можно быстрее подготовить свой отъезд, вернее - бегство.
   Он знал, что горожане все чаще и чаще,  хотя  и  втихомолку,  говорят
между собой о том, что все разумные сроки для прибытия английского флота
с десантной армией уже прошли, - заканчивается октябрь, а  Бэкингем  все
не идет на помощь. Он знал, что говорят, будто  парламентеры  осаждающей
армии уверяли его на аванпостах о том, что Бэкингем погиб и  надежды  на
помощь беспочвенны. При этом каждый рано или поздно  приходил  к  мысли,
что появление таких слухов должно быть вызвано какой-либо правдоподобной
причиной. Он знал, наконец, что лишения вызвали в городе недовольство, о
чем свидетельствовали неоднократные попытки самых отчаянных,  или  самых
отчаявшихся, поднять мятеж.
   Комендант, как уже говорилось,  приказывал  вешать  таких  людей,  но
теперь, с получением известий о  гибели  Бэкингема,  недовольство  могло
перерасти в бунт и ему могли бы припомнить все  бесполезные  жертвы  его
непреклонности, которую многие сочли бы жестокостью. Комендант Ла-Рошели
имел все основания полагать, что его жизнь, а также жизнь его крестницы,
могут оказаться под угрозой, если предполагавшийся бунт и в  самом  деле
вспыхнет.
   Избежать такой незавидной участи можно было лишь одним  путем  -  как
можно скорее отворить городские ворота и сдать Ла-Рошель...  Однако  это
столь долгожданное для многих горожан событие вряд ли  принесло  бы  ему
самому что-либо приятное. Победители,  несомненно,  потребуют  полной  и
безоговорочной капитуляции, а это означает - позор.
   Одна только мысль об этом была для коменданта совершенно невыносима.
   Поэтому глава города быстро готовил свой отъезд, понимая, что,  отдав
в его руки неприятельский корабль вместе с капитаном и экипажем,  судьба
дарит ему прекрасную возможность. Он был уверен, что капитан  Ван  Вейде
служит  Ришелье  (неважно  -  из   корысти,   страха   или   убеждения).
Единственным, имеющим значение в  этой  ситуации,  коменданту  Ла-Рошели
казалось то, что раз "Морская звезда" была беспрепятственно пропущена  в
гавань французским флотом, блокировавшим Ла-Рошел