бы мне утром на виселице.
   - Так фыпьем же за своефременное  отплытие!  -  подхватил  полковник,
поднимая стакан.
   Предложенный тост вызвал всеобщее одобрение.
   - А теперь, капитан, - обратился д'Артаньян к фламандцу, - вы  должны
рассказать мне обо всем, что случилось с вами. Не скрою также, что  меня
очень беспокоит судьба моего пропавшего слуги.  Вы  знаете,  что  с  ним
стало?
   - Его зовут Планше?
   - Да-да, это он.
   - Некоторое время мы были с ним вместе.
   - Он жив? Мне было бы чертовски жаль, если бы парень пострадал, тогда
как я вышел сухим из воды.
   - Планше сухим из воды не вышел - это уж точно, так как моя  "Морская
звезда" пошла ко дну в Бискайском заливе.
   - Но вы целы и невредимы!
   - Благодаря изобретательности вашего  лакея  и  его  неразговорчивого
товарища.
   - Гримо?!
   - Вот именно. Этот молчун - сущий клад.
   - Значит, они оба уплыли с вами из Ла-Рошели!
   - Да, причем против своего желания.
   - Каспадин д'Артаньян - не забыфайте об этой  превосходно  зашаренной
свинине. Я отшень рекомендую ее фам, - вмешался полковник, чтобы  слегка
смягчить впечатление от опустошения, произведенного им на столе.
   -  Благодарю  вас,  сударь.   Поросенок   превосходный,   -   отметил
д'Артаньян, успевавший всюду. - Однако я весь внимание, капитан.
   Памятуя  о  том,  что  читающая  публика  не   любит,   когда   автор
повторяется,  мы  опустим  первую  часть   повествования   мужественного
капитана Ван Вейде, в которой читателю  и  так  все  известно.  Перейдем
сразу ко второй. В изложении фламандца она выглядела так.
   Когда оба француза бросились к  пустым  бочонкам,  чтобы,  связав  их
вместе с досками, соорудить плот, многие побежали за ними. Людей уже  не
надо было понукать, после того как они сообразили, в чем дело.
   Боцман все еще бушевал, требуя, чтобы  все  дружно  откачивали  воду,
однако его мало кто слушал. "Морская звезда" уже еле держалась на плаву,
когда моряки спустили на воду шлюпку, почти на руках снесли  в  нее  еле
живых, падающих с ног от усталости  ларошельцев,  а  сами  собрались  на
самодельном плоту. Несколько членов экипажа сели в шлюпку, чтобы взяться
за весла, когда стихия успокоится.
   Плот оказался на редкость устойчивым и  весело  заплясал  на  волнах,
рассеивая худшие опасения потерпевших кораблекрушение. Что  же  касается
Планше и Гримо,  то  они  немало  гордились  своей  идеей  и  вели  себя
значительно лучше, чем это можно было ожидать, принимая во внимание  все
обстоятельства.
   Капитан последним спрыгнул на островок спасения, где, не проронив  ни
звука, наблюдал за гибелью своего судна.
   Шторм не  утихал.  Пенящиеся  валы  стремились  захлестнуть  странную
конструкцию, сооруженную самым беспомощным и  самым  живучим  из  земных
обитателей - человеком. Семеро мокрых,  озябших  людей  мертвой  хваткой
вцепились в спасительный плот. Шлюпка исчезла в океане, и больше  ее  не
видели.
   Их подобрало  судно  Голландской  Вест-Индской  компании,  которое  в
составе каравана из восьми-девяти  таких  же  кораблей  направлялось  на
остров Тортуга. Плавание окончилось  удачно:  корабль  достиг  гавани  в
южной  части  острова,  не  потеряв  ни  одного  человека.  Здесь   были
разгружены товары компании, а корабль отправился в Кюль-де-Сак, бухту на
западе острова Эспаньола.
   В этом месте д'Артаньян впервые перебил рассказчика:
   - Ваш помощник говорил мне, что он бывал в тех краях.
   Хитроумный  гасконец  хотел   таким   маневром   заставить   капитана
приоткрыть завесу над его прошлым, так как помнил, что достойный  Эвелин
упоминал о долгих годах своих совместных плаваний с капитаном Ван Вейде.
   - Я тоже, -  сдержанно  ответил  капитан,  раскуривая  свою  глиняную
трубку.
   Однако дальше этого дело не пошло.
   - Осмотревшись на Тортуге, что,  надо  сказать,  они  сумели  сделать
очень быстро, - продолжал капитан, пуская  колечки  дыма,  -  оба  ваших
парня, Гримо и Планше, решили податься поближе к соотечественникам -  во
французскую колонию на острове Сен-Кристофер. Впрочем,  перед  тем,  как
они попытались осуществить эту идею, нам пришлось  немного  сцепиться  с
испанцами. И опять оба, хоть и не без дрожи в поджилках, выполнили  все,
что от них требовалось. Да, они не подвели.
   - Ну так расскажите нам, как  было  дело!  -  воскликнул  д'Артаньян,
обрадованный добрыми известиями о Планше и Гримо.
   - Та, та, конешно, расскашите! - поддержал его полковник, покачиваясь
на скамье. Физиономия его приняла окраску, переходную между пурпурным  и
лиловым.
   - Что я и делаю, господа, - заметил капитан с легким поклоном.
   Затем он неторопливо продолжал:
   -  Испанцы,  живущие  на  острове  Эспаньола,   частенько   беспокоят
французских и голландских колонистов на Тортуге. Они  подозревают  их  в
пособничестве буканьерам. Подозрения эти не лишены оснований, но не  все
колонисты, говорящие на языках, отличных от испанского, - пираты. Многие
из них мирные  плантаторы  или  охотники.  Первые  торговцы  на  Тортуге
появились еще в 1598 году, и там повсеместно, где это  позволяет  почва,
выращивают сахарный тростник и табак.
   Однако у испанцев с колонистами на Тортуге старые счеты.  Вот  они  и
решили захватить форт вместе  с  губернатором  острова  и  пушками.  Эта
фантазия пришла в их головы именно тогда, когда мы с моим  помощником  и
тремя  уцелевшими  матросами  да  двумя  вашими  слугами  только  начали
приходить в себя после всех передряг и осматриваться на берегу.
   И вот в один прекрасный день, вернее - прекрасную  ночь,  на  Тортугу
приплывает  голландский  флибустьер,  весьма  уважаемый  в   тех   краях
господин, в котором  я  узнал  старого  знакомого.  Он  приносит  весть,
которая подняла среди ночи на ноги все население колонии,  способное  на
этих ногах держаться. Этот голландец, имя которого я не стану  называть,
потому что оно все равно вам неизвестно и будет лучше,  если  таковым  и
останется, сообщает нам,  что  видел  своими  глазами  большое  судно  с
пушками и полтора  десятка  каноэ,  битком  набитых  испанцами,  которые
плывут сюда. А надо сказать, что Тортугу от  Эспаньолы  отделяет  пролив
шириной в две мили. Поэтому скоро  следовало  ждать  гостей.  По  словам
голландца было ясно видно, что намерения у испанцев самые  серьезные.  А
серьезные  намерения  в  Вест-Индии,  сударь,  означают,  что,  пока  не
перережут  всех,  кто  скрылся  за  ограду  форта  и  кто   не   говорит
по-испански, не успокоятся. Чтобы вы, господин  д'Артаньян,  не  думали,
что я сужу предвзято, могу сказать, что точно так же поступают  французы
и голландцы, если им случается напасть на какое-то испанское  поселение.
На войне, как на войне - это ваша французская поговорка, а  в  Карибском
море война всех против всех идет постоянно. Правда, при этом  ухитряются
и торговать друг с другом.
   - Сударь, - перебил словоохотливого капитана д'Артаньян.  -  Я  вижу,
что вино из погребка нашего хозяина уже оказало некоторое действие и  на
меня, и на вас, что же касается полковника, то он прикончил поросенка и,
как видите, давно спит сном праведника. И вот в то время, как вам пришла
охота поговорить, я сгораю от нетерпения узнать - что же сталось с  моим
слугой по имени Планше.
   - Но ведь я и  рассказываю  вам  обо  всем  но  порядку,  -  с  чисто
фламандской  методичностью  отвечал  капитан.   -   После   четырех-пяти
стаканчиков приятно раскурить трубку и побеседовать в  тепле,  разве  не
так?
   - Совершенно верно, однако в беседе  принимаете  участие  только  вы,
капитан. Где теперь Планше? Он жив, надеюсь?
   - Вот этого я вам точно сказать не могу.
   - Вот как? Отчего же?
   - Потому что не знаю наверное.
   - Что же с ним случилось?
   - Но вы же сами не даете мне рассказать...
   - Знаете, мне, кажется, пришла в голову удачная мысль!
   - Какая же?
   - Что, если вы поступите против правил и начнете  свой  рассказ...  с
конца?!
   - С конца?!
   - Вот именно!
   - Но вы же ничего тогда не поймете!
   - Это не беда, зато я узнаю что-нибудь о Планше.
   - Сударь, я... э-э... немного выпил.  Возможно,  до  меня  не  совсем
доходит смысл ваших слов...
   - Уверяю вас, любезный капитан Ван Вейде, что вы совершенно правильно
меня поняли. Попробуйте-ка начать рассказывать с самого конца.
   - Ну, будь по-вашему.
   - Отлично. Итак?..
   - Итак, они забрались в каноэ и улизнули под шумок.
   - Кто забрался в каноэ? Кто улизнул под шумок?
   - Да эти два парня - ваши Планше и Гримо, разумеется!
   - С какой же стати им понадобилось забираться в каноэ?
   Капитан, опорожнивший тем временем еще один-два стакана,  помедлил  с
ответом. Д'Артаньян заметил, что, чем больше  веселящей  влаги  поглощал
фламандец, тем неторопливее становились его движения и речь.
   - Каноэ, сударь, это лодка, выдолбленная из цельного  ствола  дерева,
но плавает не хуже шлюпки...  -  флегматично  проговорил  капитан  после
минутного размышления.
   - Прекрасно. Значит, они не могли утонуть? - продолжал д'Артаньян.
   - Вряд ли. Если только пули не наделали в нем дырок.
   - Пули? В них стреляли?!
   - Еще как.
   - Испанцы?
   - О каких  испанцах  вы  тут  толкуете,  сударь?  -  сказал  капитан,
выпуская очередной клуб дыма. - Всех испанцев мы к  тому  времени  давно
разогнали. Они  попрятались  в  Санто-Доминго,  а  некоторые,  наверное,
бежали до самого Сантьяго-де-лос... лос-Кабальерос, будь я неладен.
   - Тогда кто же дырявил пулями каноэ Планше и Гримо?
   - Странный вопрос, сударь. Мы, конечно, - кто же еще!
   - Вы?
   - Ну да, экипаж "Веселого Рока", охотники и прочие бродяги - все, кто
был в лагере!
   - Черт побери!
   - Ну да!
   - За что же вы хотели пристрелить их?!
   - Знаете, сударь... Если бы вам вместо пальмового вина подлили в этот
стакан сок ядовитого дерева манцилин... вы бы тоже... тоже пальнули в их
проклятое каноэ вон из тех пистолетов, что торчат у вас за поясом.
   - Черт возьми! Я вижу, что выслушивать истории с конца  не  такое  уж
легкое дело!
   - Положительно на вас не угодишь, господин мушкетер.
   - Положительно от вас ничего не добьешься, господин капитан.
   - Да нет же, я ведь ясно говорю вам, что, когда мы  отбили  испанцев,
эти два парня оставались с нами. И вот, когда им пришлось стряпать обед,
а этим занимались все по  очереди,  эти  самозванные  повара  перепутали
картофель и маниоку с совершенно несъедобными кайемитами, которые и едят
только свиньи, а в пальмовое вино вылили целый кувшин сока  манцилиновых
плодов. Половина колонии чуть не погибла, а сам я три  дня  после  этого
почти ничего не видел - только это  и  спасло  ваших  лакеев.  Когда  мы
палили им вдогонку, то хорошенько никто из наших  не  знал,  на  том  он
свете или еще на этом.
   Д'Артаньян весело рассмеялся:
   - Выходит, Планше с Гримо чуть было не удалось  то,  чего  безуспешно
добивались испанцы с их пушками и кораблями?
   - Во всяком случае, они вывели из строя на несколько  суток  половину
экипажа "Веселого Рока" и половину охотников, живущих на  южном  берегу.
Хорошо еще, что испанцы об этом не догадывались,  а  то  они  непременно
вернулись бы обратно и обтяпали это  дельце.  После  того  обеда  лагерь
некому было оборонять трое суток.
   - Но куда же они сбежали?
   - На Сен-Кристофер, куда же еще?
   - А потом?
   - Я о них ничего больше не слышал. Очухавшись от  их  "угощения",  мы
вышли в море на "Веселом Роке" и присоединились к славному адмиралу Питу
Гейну. Через небольшое время нашей эскадре удалось перехватить испанский
Серебряный Флот на пути из Пуэрто-Кабельо  в  Гавану.  Наши  корабли  со
славой и добычей вернулись в Амстердам. Там, по рекомендации адмирала, я
и поступил на службу к штатгальтеру.
   Огорченный д'Артаньян уже не  слушал  моряка.  Он  понял,  что  новые
сведения о Планше хотя  отчасти  и  проливают  свет  на  его  дальнейшую
судьбу, но не помогут отыскать его.

Глава тридцать девятая
Д'Артаньян вступает в войну

   Утром д'Артаньян и Ван Вейде продолжили  свой  путь  в  сопровождении
полковника и эскадрона его бравых  подчиненных.  Это  оказалось  кстати,
потому что по мере приближения  к  театру  военных  действий  возрастала
вероятность встречи  с  летучим  отрядом  испанской  кавалерии,  несущим
дозорную службу или мародерствующим в округе, а скорее, и  то  и  другое
вместе.
   Военные действия того времени, как правило, сопровождались  повальным
дезертирством,  так  как  армии  наполовину  состояли  из  наемников,  а
дезертирство сопровождалось повальными грабежами.
   По мере продвижения вперед, д'Артаньяну и его  спутникам  открывалась
картина разоренных окрестных селений, подтверждавшая сказанное выше.
   В сумерках, на исходе дня впереди показался кавалерийский отряд.
   - Это испанцы! - зычно объявил полковник. - Эскадрон, палаши вон!
   Д'Артаньян, будучи человеком отважным, но практичным,  рассудил,  что
ему нет смысла рваться в  первые  ряды  рейтаров,  вооруженных  тяжелыми
палашами  и  облаченных  в  кирасы  и  шлемы.  Он  и  фламандец,   также
предпочитавший держаться  в  середине  боевых  порядков,  были  одеты  в
кожаные колеты, плащи и войлочные шляпы, а в качестве  холодного  оружия
имели только шпаги.
   Рейтары взяли с места в карьер.
   "Ничего не поделаешь", - сказал себе д'Артаньян,  горяча  свою  серую
английскую кобылу, которая слыла самой  резвой  лошадью  во  всем  полку
мушкетеров  Тревиля.  Они  с  капитаном  Ван  Вейде  вынуждены  были  не
отставать.
   Позади и сбоку испанцев виднелись ряды каких-то темных предметов.
   - Хо! Та это ше обоз! Нет - артиллерийский парк! Захватим  их  пушки,
молотцы! - проревел полковник, привставая на стременах.
   Между  тем  серая  кобыла  д'Артаньяна,  охваченная  общим   порывом,
расскакалась и вынесла мушкетера вперед, как он ни старался осадить  ее,
туго натягивая поводья.
   Фламандец  отстал,  а  д'Артаньян  уже  несся  рядом  с  полковником,
который, казалось, составлял со своим исполинским конем одно целое,  как
легендарный кентавр.
   Испанские кавалеристы, опешившие при виде такой лихой  атаки,  стояли
неподвижно и, видимо, испытывали затаенное желание повернуть лошадей. Но
воинская  доблесть  взяла  верх.  Всадники  с  красно-желтыми   значками
подпустили рейтаров на пистолетный выстрел, выпалили в  них,  отчего  их
ряды  на  время  заволокло  сизым  пороховым  дымом,  а  затем  началась
кавалерийская  рубка.  При  ближайшем   рассмотрении   темные   предметы
оказались не пушками, а коновязями.
   - Эге, полковник! - закричал д'Артаньян, не терявший  юмора  в  любой
ситуации. - Не стоит расстраиваться:  и  у  великих  полководцев  бывают
промахи. Говорят, что во время войн за веру Ларошфуко атаковал капустные
грядки,  приняв  их  за  вражеские  головы.  С   тех   пор   его   звали
Капустоненавистником!
   Гасконец,  волею  судеб  оказавшийся  в  самой  свалке,  еле  успевал
отбивать клинки. Однако молодой человек был натурой незаурядной и быстро
приспособился к особенностям кавалерийской сшибки. Ему удалось выбраться
из гущи размахивающих палашами и саблями всадников без единой  царапины.
Сам же он выбил из седла двоих или троих испанцев.
   Однако стоило ему очутиться в стороне, как на него обратили внимание.
Очевидно, испанцы приняли его за командира отряда или курьера  с  важным
донесением,  охранять  которого  отрядили   целый   эскадрон   рейтаров.
Д'Артаньян резко выделялся своей одеждой и  экипировкой,  и  именно  это
ввело испанцев в заблуждение.
   С нескольких сторон к нему разом устремились всадники,  размахивающие
саблями. Д'Артаньян дал шпоры лошади, и та, совершив прыжок  в  сторону,
понеслась прочь, унося своего хозяина от погони.
   Ветер свистел в ушах, позади горланили испанцы,  а  д'Артаньян  молил
небо, чтобы  серая  кобыла  не  угодила  копытом  в  норку  суслика  или
какую-нибудь другую незаметную для глаза ямку.  Д'Артаньян  еще  сильнее
пришпорил лошадь, заставив ее преодолеть насыпь, и устремился туда, где,
по его понятию, могли находиться бивуаки французской армии. Обернувшись,
он увидел, как шестеро всадников один за другим перемахнули через насыпь
и поскакали за ним.
   Под мушкетером была отличная лошадь, но  она  была  под  седлом  весь
день, кони испанцев  выглядели  явно  свежее.  Перед  ними  расстилалась
равнина, кое-где  вздыбленная  грядами  холмов.  Восточнее  зоркий  глаз
гасконца  разглядел  какое-то  селение.  По-видимому,  оно  не   слишком
пострадало во время военных действий - во  всяком  случае,  над  многими
домами поднимался дым. Это был дым мирной, оседлой жизни - дым из печных
труб, а не дым пожарищ. Д'Артаньян решил скакать туда,  ведь  там  могли
квартировать соотечественники.
   Испанцы растянулись гуськом -  те,  чьи  кони  оказались  свежее  или
резвее, скакали впереди -  ближе  к  нему.  Д'Артаньян  решил  применить
прием, который принес ему успех на дороге из  Тура  в  Блуа.  Однако  он
выжидал момент, чтобы расстояние между всадником, возглавляющим  погоню,
и следующим за ним, увеличилось еще больше. В  противном  случае  маневр
представлял смертельную опасность.
   Передний кавалерист вырывался  вперед  с  каждым  посылом  и  наконец
приблизился настолько, что мушкетер решил: настала пора действовать.
   Д'Артаньян  резко  осадил  кобылу,  отчего  она   встала   на   дыбы,
развернулся и, тщательно прицелившись, спустил курок. Он не испытывал ни
малейшей ненависти к испанцу, приближавшемуся к  нему  бешеным  аллюром.
Просто этот человек  представлял  собой  угрозу  для  его,  д'Артаньяна,
существования  на  этой  земле,  и  наш  мушкетер  не  намерен  был  это
существование прекращать.
   Выстрел прогремел,  но  испанец  продолжал  скакать  навстречу,  пуля
пролетела мимо. Преследователи ответили нестройными криками, но  они  не
могли  стрелять,  опасаясь  попасть   в   своего   товарища.   Отшвырнув
разряженный пистолет, д'Артаньян выхватил второй.
   На этот раз он не промахнулся. Испанец взмахнул руками, выронил саблю
и припал к шее своего коня. Шагов через полсотни он соскользнул с  седла
и упал на землю.
   Мушкетер дал шпоры лошади, и смертельная  гонка  продолжилась.  Через
несколько мгновений  д'Артаньян  услышал,  как  испанцы  за  его  спиной
разразились проклятиями - они подскакали  к  упавшему  товарищу.  Однако
никто  не  слез  с  седла,  чтобы   помочь   тяжелораненому,   -   азарт
преследования оказался сильнее.
   К счастью, сумерки сгустились,  окрестности  постепенно  скрылись  от
глаз под непроницаемым покрывалом ночи, и д'Артаньян, переменив тактику,
круто  свернул  к  северу,  где,  по  его  представлениям,  должен   был
находиться небольшой лесок.
   Проскакав без дороги по мягкой земле, приглушавшей топот копыт, минут
десять, он действительно достиг первых деревьев, которые затем пошли все
гуще.
   Гасконец слез с лошади  и,  взяв  ее  под  уздцы,  в  кромешной  тьме
принялся ощупью пробираться между ними. Издалека до его  слуха  долетали
гортанные возгласы испанцев, потерявших след. Не рискуя  разъезжаться  в
разные стороны в темноте, они еще погарцевали на опушке и отказались  от
дальнейших поисков.
   Проблуждав несколько часов по лесу, д'Артаньян  выбрался  из  него  и
увидел огни того самого селения, к  которому  направлялся,  спасаясь  от
погони. Теперь они были значительно ближе.
   "Ну что же, - сказал себе мушкетер. - Придется еще  немного  помучить
бедную лошадку, хоть она и устала сегодня, вернее - уже вчера".
   Сказав это, он вспрыгнул в седло и затрусил на огонек.  Селение  было
все ближе и ближе, и д'Артаньяну оставалось только надеяться, что в  нем
нет испанцев.
   Голос, окликнувший его на окраине, показался бы нашему герою в другое
время грубым и хриплым: он и  был  таковым  в  действительности.  Кто-то
весьма малопочтительно орал в темноту:
   - Эй, кто там еще шляется ночью?! Какого черта вы не отвечаете,  буду
стрелять!
   Однако сейчас у