имею в виду нунция Его Святейшества, сумеет повести дело так, что господин дю Валлон сделается в Риме persona grata <Лицо, находящееся в милости, любимец (лат.).>, но для этого их следует представить друг другу.
     - Значит, мы можем надеяться на успех, господин д'Эрбле? - робко спросила бывшая прокурорша.
     В ответ на этот вопрос Арамис снова испустил тяжелый вздох:
     - Мне прискорбно думать, что я несколько поторопился, обнадежив вас, сударыня.
     - О, Боже милостивый! Но ведь вы только что говорили...
     - Я говорил, что дело будет решено положительно, если господин дю Валлон сочтет возможным отправиться со мной в Рим, но так как, по-видимому, мне не удастся уговорить его, ведь он так привязан к вам, сударыня, так привержен радостям спокойной жизни...
     - Так, значит, только за этим дело стало, святой отец?!
     - Да, но я полагаю, что этого достаточно...
     - Когда вы собираетесь в путь, господин д'Эрбле?
     - Думаю, с Божьей помощью отправиться завтра на рассвете, сударыня.
     - Так вот, господин дю Валлон будет сопровождать вас, святой отец, если только вы окажете нам такую честь. Правда, дорогой?
     Взгляд бывшей г-жи Кокнар, устремленный на Портоса, не оставлял сомнения. Впервые за последние месяцы семейной жизни Портос ощутил, что его желания находятся в полном и трогательном соответствии с желаниями его супруги.
     - Правда, радость моя! - ответил он. И ничуть не покривил душой.

Глава восемнадцатая,
из которой видно, что дружба не умирает

     - Итак, я - на свободе! - проговорил Портос, с хрустом потягиваясь. - Куда мы направимся теперь?
     - Во всяком случае - не в Вечный город, - с лукавой улыбкой отвечал Арамис. - Но прежде от всего сердца прошу меня простить, дорогой Портос!
     - За что вы просите у меня прощения?
     - Как sa, что! Да за то, что мне пришлось ввести в заблуждение госпожу дю Баллон относительно истинной цели нашей поездки.
     - Но ведь вы это сделали ради д'Артаньяна. А что может быть важнее нашей дружбы! - энергично воскликнул Портос и рубанул рукой воздух, напугав своего скакуна, который захрапел и попытался подняться на дыбы, но тотчас убедился в бесплодности этой попытки, укрощенный железной рукой Портоса.
     Легкое облачко затуманило изящные черты Арамиса, когда он услышал слова своего бесхитростного друга. Усилием воли он прогнал тень с лица.
     - Вы хорошо сказали, Портос. Да, это - ради нашей дружбы.
     - Вот видите! Следовательно, вам не за что извиняться.
     Беседа эта происходила на дороге из замка дю Валлон утром следующего дня. Солнце выглянуло из-за верхушек деревьев, день обещал быть погожим.
     - Вы, помнится, спросили, куда мы направляемся?
     - Наверное, в Париж? - предположил Портос.
     - Вы говорите - "в Париж", любезный друг?
     - Черт побери, Бастилия-то ведь там!
     - Правильно. Но сначала мы навестим Атоса.
     - Отлично, без Атоса наш маленький отряд будет неполным, но черт меня побери, если я знаю, где его искать!
     Арамис опять слегка улыбнулся.
     - Наш Атос принадлежит к славному и древнему роду.
     Он не может исчезнуть незаметно. Я поддерживаю переписку с некоторыми дворянами, которые слышали о графе де Ла Фер...
     - Да, кажется, именно так его зовут... И где же мы будем искать Атоса?
     - В Блуа. Вернее, неподалеку от него, в его родовом поместье.
     - Тогда не будем терять время! - весело воскликнул Портос. При этом он нахлобучил шляпу ударом кулака особым, свойственным только ему жестом. - Вперед!
     И они пришпорили своих коней.
     Друзья скакали по дорогам Франции, и ветер раздувал их плащи и играл перьями на шляпах. Они словно помолодели, сбросив годы разлуки, которые провели порознь.
     Их помыслы были чисты и благородны. Боевое братство, соединившее их когда-то, не пустой звук для их, пусть и чуточку остывших за минувшие годы, сердец. Но, нет же! Они снова бьются в унисон, и снова храбрецы скачут бок о бок, как в былые годы.
     Их только двое! Но все меньше и меньше лье отделяет их от третьего друга, расстояние сокращается с каждым часом.
     Они отыщут его, и он обязательно улыбнется своей печальной и мудрой улыбкой, увидев их, запыленных с дороги, и обнимет по очереди. И они скажут ему: "Атос, вы видите, с нами нет д'Артаньяна. Мы хотим, чтобы он снова был с нами. Быть может, это будет стоить жизни кому-либо из нас, быть может, всем!"
     И снова Атос улыбнется, но теперь уже почти беззаботно.
     И скажет: "Значит, игра стоит свеч!" И легко вспрыгнет в седло.

Глава девятнадцатая

Камилла де Бриссар

     Пора вспомнить о девушке, к которой мы должны испытывать чувство благодарности. Не будь ее смелого и безрассудного поступка, все мы понесли бы невосполнимую утрату, лишились бы д'Артаньяна. Нет-нет! Об этом даже подумать страшно! Подобные мысли портят цвет лица. Как и всякие грустные мысли вообще. А цвет лица - это вопрос, которому молодые особы уделяют самое пристальное внимание, особенно если им уже больше шестнадцати и пока меньше шестидесяти лет.
     И как некоторым удается так хорошо выглядеть, словно они только и делают, что сидят перед зеркалом и ухаживают за своим лицом, в котором в общем-то нет ничего особенного?!
     Так или примерно так думала Камилла де Бриссар, стоя у окна и наблюдая за молодой дамой, выходившей из кареты, что остановилась у крыльца особняка напротив. Дама несомненно принадлежала к высшему парижскому обществу, а карета, которая доставила ее к дому де Конде, была украшена гербами, незнакомыми Камилле.
     "Впрочем, - сказала себе Камилла, - чем ей еще заниматься?"
     Камилла еще не знала, что молодая дама, направлявшаяся К парадному входу особняка, была хозяйкой дома - принцессой Конде, Шарлоттой Монморанси, и ей приходилось заниматься и другими делами, помимо ухода за своим личиком, пленившим когда-то доброго короля Генриха IV и его любимца Бассомпьера.
     Через несколько дней девушка снова увидела карету с гербом у крыльца напротив. Она решила не отходить от окна, пока не дождется появления владелицы кареты. Ждать пришлось недолго. Появилась уже знакомая Камилле дама, села в карету, милостиво улыбнувшись лакею, предупредительно распахнувшему перед нею дверцу, и укатила, оставив в душе наблюдавшей за ней девушки ощущение чего-то изящного, легкого и недосягаемого.
     Камилла была девушкой рассудительной.
     "Час ранний, - подумала она. - Эта дама, очевидно, ничуть не опасается быть скомпрометированной, выходя из чужого дома в такое время. Значит, это ее дом. Выходит, мы соседи. Крестный говорил, что подыскал квартиру напротив особняка Конде, а следовательно, эта дама из дома Конде".
     Шли дни. Грустные мысли все чаще посещали хорошенькую головку девушки, которая снова и снова посылала лакея в Лувр, с письмом, адресованным лейтенанту королевских мушкетеров роты господина де Тревиля. И снова оказывалось, что д'Артаньяна там нет.
     Наконец посланный ею лакей вернулся и сообщил, что мушкетеры возвратились из похода, но господина д'Артаиьяна снова нет ни в Лувре, ни в Париже, так как он находится в длительном отпуске.
     - Ну, хватит! - воскликнула расстроенная Камилла и, закусив губу, ушла к себе в спальню. Там она дала волю своим чувствам и, разрыдавшись, бросилась на кровать.
     Все на свете рано или поздно заканчивается, даже меланхолия. В одно прекрасное утро мадемуазель де Бриссар, по своему обыкновению, вышла из дома на прогулку и увидела выходящую навстречу ей принцессу Конде. Они встретились глазами и обе непроизвольно улыбнулись, почувствовав взаимное расположение, которое иногда возникает внезапно между незнакомыми, но близкими по духу людьми. Однако не было произнесено ни одного слова, принцесса села в уже знакомый Камилле экипаж с гербом Конде на дверцах и уехала.
     А Камилла де Бриссар отправилась на прогулку, стараясь не ронять достоинства при встречах с дамами, которые были одеты более дорого и более модно, и поздравляя себя с тем, что такие встречи в этот утренний час случаются не слишком часто.
     Через несколько дней Камилле представился случай увидеть принцессу в сопровождении супруга, и ей показалось, что ее обаятельная соседка заслуживает большего. Анри Бурбон, называемый принцем Конде, и впрямь был человеком не слишком достойным своей красавицы жены. Современники упрекали его в двух недостатках: в излишней скупости и в трусости.
     На эти два обвинения принц имел обыкновение отвечать, что маркиз Ростан еще скупее, а герцог Вандом еще трусливее его.
     Кроме того, принц был обвинен в пороке, довольно общем для эпохи - после десяти лет супружества с прекрасной Шарлоттой Монморанси он не имел детей. К описываемому времени это обвинение с принца было снято, так как кардинал, неизменно пекшийся о благе Франции, посадив его в Венсен, угадал и на этот раз. Принцесса разделила с супругом его ссылку, и во время этого заточения появился на свет будущий великий Конде.
     Принцесса снова улыбнулась Камилле как старой знакомой, а принц, проследив за взглядом своей супруги, остановил на девушке свой, найдя предмет достойным внимания.
     Возвратившись домой, Камилла подошла к зеркалу. Оттуда на нее глядела красивая молодая женщина лет двадцати, разрумянившаяся после прогулки. Она встряхнула головой, отчего ее пышные волосы растрепались, придя в живописный беспорядок. "Вам угодно было взять отпуск, шевалье? Что ж, тем хуже для вас!" - подумала Камилла де Бриссар.

Глава двадцатая

Салон маркизы де Рамбулье

     Покуда д'Артаньян скакал в зараженный чумой Клермон-Ферран и возвращался в печали обратно в Париж, покуда он провожал последнего из трех своих друзей и переживал это расставание, покуда он, призываемый служебным долгом, сопровождал короля в Лион, где его величество имел неосторожность заболеть, а заболев, имел неосторожность пообещать королевам удалить кардинала, покуда, наконец, д'Артаньян, исполнивший поручение Анны Австрийской, стоившее ему свободы, томился в Бастилии, - та, о которой он помнил все это время, кажется, начинала его забывать; случилось то, что и должно было случиться: при очередной встрече принцесса Конде не ограничилась улыбкой, а заговорила с симпатичной девушкой, очевидно, живущей в доме напротив. А так как принцесса видела, что Камилла моложе ее лет на пятнадцать и несомненно ниже ее по положению в обществе, она приняла покровительственный тон.
     - Мы, кажется, соседи? Соседям подобает быть добрыми друзьями! Как вас зовут, милочка?
     Камилла сделала реверанс и сообщила свое имя.
     - А я - принцесса Конде. Вы можете звать меня Шарлоттой. Вы, верно, недавно в Париже?
     - Недавно, ваше сиятельство, - подтвердила Камилла, зардевшись от смущения.
     - Шарлотта! - рассмеялась принцесса. - Никаких "сиятельств". Вы живете с родителями?
     - Нет, мадам. Мои родители умерли, а квартиру в доме, что напротив вашего особняка, снимает мой крестный. Они очень дружили с моим отцом. Но сейчас его нет в Париже, он уехал в провинцию по делам.
     - Так вы тут совсем одна, бедняжка! И наверное, чувствуете себя совсем заброшенной. Есть ли у вас в Париже друзья или родственники? Герцог де Бриссак - не родственник ли он вам?
     - По всей видимости - нет, мадам. Хоть фамилии и схожи. У меня никого нет в Париже.
     - Положительно это никуда не годится! - воскликнула герцогиня. - Нужно, чтобы кто-нибудь вам покровительствовал и руководил вами. Такая милая девушка, как вы, должна появляться в свете, а впоследствии быть представленной ко двору! - Принцесса задумалась на мгновение. - Знаете, что я вам скажу, Камилла. Я вас представлю маркизе де Рамбулье, она представит вас госпоже д'Эгийон, а следовательно, вы познакомитесь со всем Парижем.
     И принцесса, очень довольная такой удачной мыслью, удалилась, пообещав прислать к Камилле свою камеристку - снять мерки, чтобы заказать ей новые платья.
     Если бы мы рискнули утверждать, что Камилле пришлось не по душе столь неожиданное и милое покровительство, предложенное обаятельной герцогиней Конде, любой мог бы уличить нас в искажении действительности. Потому мы и не скажем ничего подобного. Напротив, Камилла де Бриссар была на седьмом небе от радости. Кажется, ее затворничество подходило к концу. И этот конец знаменовал начало нового периода в ее жизни.

***

     Принцесса сдержала свое обещание. Не прошло и недели, как Камилла с ее помощью обновила свой гардероб и была представлена маркизе де Рамбулье в ее знаменитом особняке на улице Святого Фомы, иначе Сен-Тома дю Лувр.
     Именно у маркизы де Рамбулье собиралось самое изысканное общество Парижа, и Камилла испытывала сильное волнение, входя следом за принцессой в знаменитую Голубую залу салона де Рамбулье.
     Взору Камиллы открылся обширный светлый зал, заполненный кавалерами и дамами, многие были изысканно и со вкусом одеты, а некоторые всего лишь богато, но никто - мрачно и уныло. Окна от потолка до пола делали комнату открытой, давали возможность насладиться воздухом в теплое время года. Из них открывался вид на прекрасный сад, так как хозяйка салона добилась разрешения сделать под окнами своего особняка площадь, посеять на ней траву и посадить смоковницы. Камилла отметила, что эта парадная комната действительно голубая, из-за потоков света, льющегося из окон, а также потому, что маркиза, не захотевшая решить ее в обыкновенном красном или темном цветах, обставила салон голубой бархатной мебелью с золотым и серебряным рисунком.
     - Посмотрите, Камилла, - услышала она тихий голос принцессы Конде. - Видите вон того кавалера в бархате? Он разговаривает с высокой худощавой дамой, держащей в руке пышный веер.
     - Да, конечно, у обоих необычно смуглый цвет лица.
     - Это господин Скюдери. Все считают его восходящей звездой на литературном небосклоне Франции. А сам он считает себя звездой уже взошедшей. Ведь это он написал и поставил трагикомедию "Лидамон и Лидиас". Она основана на романе "Астрея"...
     - О, я читала "Астрею"!
     - Вот как, это свидетельствует о вашем уме. А читали ли вы "Клелию"? Она тоже подписана Жоржем Скюдери...
     - Мне просто не верится, что я стою совсем недалеко от такого писателя!
     - Заметьте, милочка, я не сказала, что "Клелия" написана господином Скюдери. Я сказала, что она подписана его именем, - рассмеялась принцесса Конде.
     - Но разве это не одно и то же?
     - Конечно же, нет. Жорж Скюдери не писал "Клелии", хотя фамилия Скюдери по праву красуется на первой странице романа.
     - Но как это возможно, принцесса?!
     - Все объясняется очень просто, Камилла. "Клелия" написана сестрой господина Скюдери - Магдален. Это та самая дама с веером. Сестра беседует с братом - такая семейная идиллия, не правда ли? Она не решилась опубликовать роман под своим именем. Вы ведь знаете, как велико предубеждение мужчин против нас, женщин. А у мужчин-издателей и того больше. Никто не допускает, что современная женщина может быть наделена литературным даром в неменьшей, а быть может, и большей степени, чем мужчина. Но, кажется, наша Артениса заметила нас и направляется сюда. Сейчас я вас представлю.
     Зардевшаяся от волнения Камилла увидела перед собой прекрасную женщину с умным и чуть насмешливым взглядом выразительных итальянских глаз. Мать маркизы, Джулия Савелли, происходила из знатной римской фамилии, к которой принадлежали Папы Гонорий III к Гонорий IV. Плохо отдавая себе отчет в том, что она говорит, девушка ответила на слова приветствия хозяйки салона. Она слышала, как принцесса Конде представляла ее, адресуясь к маркизе де Рамбулье, называя последнюю по имени.
     - Мадемуазель де Бриссар, вы ведь приехали в Париж из Оверни, не так ли? - проговорила маркиза после обмена обычными любезностями. - Но не волнуйтесь! - быстро прибавила проницательная хозяйка салона, уловив в глазах Камиллы искорку испуга. - Вам совершенно нечего опасаться здесь. Господин кардинал имеет неважную репутацию в этом доме. Его соглядатаи не вхожи в салон Рамбулье.
     - Совершенно верно! - со смехом подтвердила принцесса Конде. - Его высокопреосвященство дорого бы заплатил за то, чтобы узнать о чем говорят у маркизы. Но, увы.., наша Артемиса не выносит кардиналистов: она безошибочно узнает их, благодаря дару внутреннего ясновидения, и не пускает на порог.
     - Тогда я позволю себе вздохнуть с облегчением. Я в самом деле приехала в Париж из Оверни, - отвечала Камилла, почувствовав, что хозяин Франции Ришелье, никоим образом не является хозяином самого аристократического салона столицы Франции.
     - В таком случае позвольте представить вам мадемуазель Луизу де Лафайет, если только вы с ней еще не знакомы. Она происходит из знатнейшего овернского рода, а в Париже совсем недавно, как и вы. Мадемуазель де Лафайет недавно зачислена в штат фрейлин ее величества.
     Маркиза, видимо, хотела поговорить с принцессой Конде о чем-то немаловажном. Поэтому, мило кивнув Камилле, она увлекла за собой принцессу, оставив девушку в обществе м-ль де Лафайет.
     - Я случайно услышала обрывок вашего разговора с маркизой, - улыбнувшись Камилле, произнесла новоиспеченная фрейлина ее величества. Улыбка была совершенно очаровательная. К тому же в ней не было ни малейшего намека на неискренность. Камилла решила, что м-ль де Лафайет ей нравится.
     - Право, не могу сказать, что маркиза де Рамбулье удостоила меня разговора. Она была так добра, что произнесла несколько любезных слов приветствия. Я же впервые в таком обществе и, боюсь, напомнила маркизе огородное чучело, так как стояла проглотив язык.
     Смех Луизы де Лафайет напоминал звук колокольчика.
     - Если вы думаете, что здешние дамы и, в особенности, кавалеры более учтивы или умны, чем в провинции, то вы ошибаетесь, уверяю вас, мадемуазель де Бриссар. О некоторых это еще можно сказать, но остальные... - И м-ль де Лафайет уморительно поджала губки. - Когда я впервые оказалась в Париже, я думала примерно как и вы. Но при ближайшем рассмотрении все эти важные и модные господа предстают перед вами в истинном свете. И вы видите, что они обыкновенные люди и никакие человеческие слабости и недостатки им не чужды.
     - Ах, мадемуазель де Лафайет! - вскричала Камилла. - Вам можно так говорить, ведь вы - фрейлина королевы!
     - Так что же?! - не менее экспрессивно отвечала хорошенькая фрейлина. - Я, конечно же, очень рада этому обстоятельству, но место вовсе не лишило меня рассудка. Хотите, я скажу вам, что я думаю о дворе?
     - Вы еще спрашиваете?! Конечно, да!
     - Ну, так слушайте же. Стоило мне попасть во дворец, у меня сразу в глазах зарябило. Все эти камердинеры и гардеробщики в ярких ливреях, пажи и лакеи в ливреях, которые еще ярче и пестрее, конюхи, кучеры, музыканты, шуты...
     Только повара, цирюльники да прачки одеты по-человечески - в серовато-белое. У каждой лестницы - мушкетеры - храбрецы усачи в белых штанах и коротких плащах небесного цвета. Серебряные кресты, галуны... Сколько всего, поражающего воображение бедняжки-провинциалки!
     Тут м-ль де Лафайет снова лукаво поглядела на Камиллу и, не выдержав, расхохоталась.
     - Эти мушкетеры такие сердцееды! Не правда ли?
     Камилла досадливо тряхнула головой, ей показалось, что Луиза де Лафайет сумела проникнуть в ее мысли или заметить слишком явный интерес на ее лице.
     - Да, если у короля около тысячи придворных, то гвардейцев у него почти десять тысяч, - продолжала между тем фрейлина королевы. - Подумать только, скольких девушек и знатных дам смутили их длинные усы и шпаги) Но довольно!
     Самое главное - король! Король окружен гвардией, барабанами, офицерами и всякими атрибутами, приучающими к уважению и страху. Люди привыкают видеть короля в окружении этих символов власти, и, если им случится повидать его наедине, они все равно испытывают ту же почтительную робость. - Тут м-ль де Лафайет бросила по сторонам несколько быстрых взглядов и тихонько произнесла:
     - Те же, кто находится во дворце постоянно, привыкают видеть его величество, и становится ясно, что он такой же человек, как и вы.
     Только более несч