а готова подохнуть, лишь бы только не  работать".  Я  сам
видел такое в бытность рабом у одного богатого плантатора.
   - Поистине много чудес на свете, и не все из них приятного  свойства,
- заметил мушкетер. - Однако как же вас угораздило попасть в  рабство  к
плантатору, любезный Эвелин?
   - Дело было на острове Эспаньола,  -  отвечал  помощник  капитана.  -
Должен заметить - славное вино, сударь.
   - Согласен с вами, - незамедлительно откликнулся д'Артаньян.  -  Ваше
здоровье.
   - И за ваш  успех,  господин  де  Кастельмор.  Итак,  я  сказал,  что
случилось это неприятное для меня  событие  на  острове  Эспаньола.  Его
открыл в 1492 году шевалье Колумб,  посланный  доном  Фернандо,  королем
Испании. С тех пор он и остается испанским, а столица острова называется
Санто-Доминго. И этот, и другие города и селения построены испанцами,  и
поскольку климат там удивительно теплый  и  ровный,  то  они  занимаются
плантаторством и возделывают какао, или попросту -  шоколад,  сударь,  а
также имбирь и табак.
   - Шоколадные плантации! - заметил д'Артаньян. - Звучит недурно.
   - Не могу с вами не согласиться, сударь. Однако должен заметить,  что
именно из-за этих проклятых плантаций  мне  и  пришлось  гнуть  спину  с
неграми и прочими, прости Господи, алькатрасами!
   - Я вам от души сочувствую, мой  друг,  но  кого  вы  называете  этим
странным словом?
   - Каким, сударь?
   - Эль... Аль... Черт  побери,  любезный  Эвелин,  боюсь,  что  добрый
рейнвейн,  содержащийся  в  бочонках   вашего   корабля,   лишает   меня
возможности выговорить его внятно.
   -  Я,  кажется,  начинаю  понимать,  сударь.   Вы   имеете   в   виду
алькатрасов?
   - Да-да, именно это я и хотел сказать. Кто же они - эти загадочные...
   - Алькатрасы? Нет ничего проще, сударь. Видите ли, в  тех  отдаленных
местах мало европейских  женщин.  Сказать  по  правде,  их  нет  вообще.
Поэтому испанцы часто берут себе в жены индианок  и  от  них  производят
потомство - вот эти-то полукровки  и  зовутся  алькатрасами  .
   - Вот как! Теперь  я  понял,  что  вы  имеете  в  виду.  Продолжайте,
любезный  Эвелин,  продолжайте.  Мне  не  терпится  понять,  как   могло
получиться, что вы попали в эту милую компанию.
   - Ах, сударь! В  эту  милую  компанию  с  неграми  и  прочими  людьми
разнообразного цвета кожи я попал по вине моей собственной Компании - то
есть Вест-Индской, простите меня за этот невольный каламбур.
   Компания решила заняться прибыльной торговлей с испанцами и  высадила
на Эспаньоле целую армию своих  слуг  и  уполномоченных,  среди  которых
оказался и я. Однако Компании  не  повезло.  Она  надеялась  вступить  в
сделку с враждебной нацией, а такого быть не могло. Каждый из  испанцев,
будь то солдат, охотник или плантатор, вначале покупал все в  долг,  но,
когда дело дошло до оплаты, никто платить не стал. Тогда  Компания  была
вынуждена отозвать своих агентов и приказала им продать все, что  у  нее
было, а торговлю свернуть.  Все  слуги  Компании,  в  том  числе  и  ваш
покорный слуга, сударь, - снова прошу прощения за неудачный каламбур,  -
были проданы кто за двадцать, кто за тридцать реалов.
   Как назло, я имел несчастье угодить к самой отменной шельме  на  всем
острове. Это был вице-губернатор, или помощник коменданта. Он  издевался
надо мной как мог и морил меня голодом,  чтобы  вынудить  откупиться  за
триста реалов, которых, как вы, конечно, понимаете, я не имел,  иначе  я
расстался бы с ними, не колеблясь ни минуты, чтобы только  вырваться  из
этого ада. В конце концов из-за всех этих невзгод я  тяжко  захворал,  и
мой хозяин, опасаясь, что я умру, продал меня за семьдесят реалов одному
французскому хирургу.
   Надо  вам  сказать,  что  часть  острова   все   же   занимают   наши
соотечественники, которые враждуют с испанцами, но не  настолько,  чтобы
не вести с ними  меновую  торговлю  по  мере  надобности.  Живут  они  в
основном за счет охоты, рыбной ловли и пиратства. Есть там и  голландцы,
но те пиратствуют почти поголовно, и испанцы боятся их как огня, а когда
могут изловить кого-либо, то делают это без промедления  и  убивают  без
пощады.
   Но, кажется, я несколько отвлекся,  -  продолжал  достойный  помощник
капитана "Морской звезды". - Новый мой хозяин был  несравненно  лучше  -
после того, как я отслужил у него год, он предложил  выкупиться  за  сто
пятьдесят реалов, причем он еще и был  готов  повременить  с  получением
денег до тех пор, пока я не накоплю нужной суммы.
   - Как же вам удалось оказаться на свободе, черт побери?!
   - Вы хотите сказать - как мне удалось раздобыть эти деньги, сударь?
   - Ну да, именно это я и имел в виду.
   - Это  и  впрямь  было  делом  нелегким,  особенно  если  принять  во
внимание, что, обретя свободу, я оказался гол, как Адам, и нищ, как Иов.
Именно по этой причине мне пришлось примкнуть к  тамошним  буканьерам  и
оставаться   среди   них   некоторое   время,   не    такое,    впрочем,
продолжительное.
   - Все же наверняка вам хватило этого времени, чтобы и  самому  успеть
сделаться заправским буканьером, не так ли, любезный господин Эвелин?  -
заметил наш гасконец, отчасти желая  подразнить  своего  словоохотливого
собеседника,  на  которого  доброе  вино  из  запасов  "Морской  звезды"
оказывало более сильное воздействие, чем  на  него  самого,  отчасти  же
заинтригованный таким поворотом сюжета.
   - Я бы не сказал  этого  со  всей  уверенностью,  сударь,  -  отвечал
разомлевший помощник капитана. - Но не скрою от вас, что буканьеры народ
храбрый и отчаянный, поэтому быть принятым в их среду может  только  тот
человек, у кого этих качеств от природы имеется в достатке.
   - Расскажите же мне поскорее о ваших пиратских похождениях,  -  снова
попросил снедаемый любопытством мушкетер.
   - Прежде всего, шевалье де  Кастельмор,  я  хочу  поведать  вам,  что
пираты в Западных Индиях  никогда  не  называют  себя  пиратами.  Им  не
нравится это слово, которое так затрепала и исказила тысячеустая людская
молва. Все эти люди, как  правило,  имеют  понятие  о  законах  чести  и
отличаются  в  лучшую  сторону  от  испанских  плантаторов,  которые  по
сравнению с буканьерами прямо сущие изверги, сударь!
   - Как же называют себя эти достойные люди?
   -  Обычно  буканьерами  или  флибустьерами,  сударь.  А  англичане  -
джентльменами удачи.
   - Хоть я и недолюбливаю англичан, но последнее название мне  особенно
по душе. Но что означают первые два?
   - Дело заключается  в  том,  что  французские  охотники,  живущие  на
Эспаньоле, бьют дичь и заготовляют мясо впрок, сударь.  Они  коптят  его
особым образом, а также солят. Такая солонина может храниться месяцами в
трюмах кораблей, а пиратам только этого и надо. А так как среди  пиратов
есть и французы, и голландцы, и англичане, то и разговаривают они  между
собой на этакой тарабарщине, состоящей на  одну  треть  из  слов  нашего
родного языка, на  треть  из  слов,  что  имеют  хождение  на  островах,
принадлежащих британской короне, и еще на одну треть - из  голландского.
Солонину они называют буканом, а так как питаются в  своих  походах  они
исключительно этим продуктом, то называют себя буканьерами.  Дело  дошло
до того, что  даже  свои  поселения  где-нибудь  в  глубине  острова,  в
непролазной чаще, куда испанцы не рискуют  забираться,  эти  люди  также
называют буканами. Второе же название  происходит  от  небольших  лодок,
которые  чрезвычайно  популярны  у  пиратов,  особенно  при  набегах  на
прибрежные селения.
   - Охотно верю вам, милейший Эвелин, во всем,  что  касается  названий
морских  разбойников  и  происхождения  этих  прозвищ.  Но  неужели  эти
разноплеменные люди, которые не подчиняются  ни  королю,  ни  закону,  а
грабеж и разбой сделали своим ремеслом, доходным, надо полагать, неужели
эти люди действительно соблюдают законы чести, в чем вы так горячо  меня
уверяете?!
   - Клянусь  вам  акулами  всех  южных  морей,  от  зубов  которых  мне
посчастливилось ускользнуть, что пираты дружны между  собой  и  на  деле
являются куда более порядочными людьми,  что  это  принято  считать.  Не
судите о буканьерах по рассказам  лавочников  с  улицы  Менял  и  добрых
парижских буржуа, которые после наступления темноты и за сто луи носа из
дома не высунут.
   Пираты относятся друг к другу очень  хорошо  и  во  всем  друг  другу
помогают. Если бы не это, мне никогда бы не удалось выкупить  себя.  Как
только я появился у них, мне было выделено необходимое  имущество,  а  с
уплатой мне разрешили повременить, пока я наживу себе достаточно  добра,
чтобы расплатиться безо всякого для себя ущерба.
   - Не сомневаюсь, милейший Эвелин, что вы в скором времени  обзавелись
достаточным количеством  этого  самого  добра  и  вернули  свой  долг  с
процентами, - со смехом воскликнул молодой человек.
   Застольная беседа  с  помощником  капитана  "Морской  звезды"  против
всякого ожидания, особенно если учесть предстоящее ему дело, привела его
в самое хорошее расположение духа.
   - Не  стану  скрывать,  что  вы  недалеки  от  истины,  сударь,  -  с
достоинством отвечал помощник капитана. - После нашего  похода,  который
имел своим результатом захват трехмачтового испанского  галеона,  я  уже
смог отложить первые тридцать реалов, необходимые для выкупа. Прошу  вас
заметить, сударь, что я вышел в плавание с пиратами впервые,  а,  по  их
законам, новичок получает совсем небольшую часть от общей доли.
   - Как же эти достойные господа делят добычу?
   - Весьма справедливо, сударь. Сначала пираты собираются и  обсуждают,
куда держать путь и на кого нападать.  При  этом  они  заключают  особое
соглашение,  которое   называется   шасс-парти.   Кроме   того,   всегда
отмечается, что следует выделить вознаграждение  плотнику,  принимавшему
участие в постройке и снаряжении корабля; ему обычно выплачивают сто или
даже сто пятьдесят реалов. Затем  следует  доля  лекаря.  Из  оставшейся
суммы выделяют деньги на возмещение ущерба раненым.
   - Даже так поступают эти достойные джентльмены удачи?!
   - Святая пятница! А как же иначе, сударь. Не говорил ли  я  вам,  что
пираты очень дружны и поступают друг с другом по справедливости?  Обычно
потерявшему  какую-либо  конечность  выделяют  до  шестисот  реалов  или
пять-шесть рабов. За потерянный глаз причитается  сто  реалов  или  один
раб, за палец  -  также  сто  реалов.  За  огнестрельную  рану  на  теле
полагается пятьсот реалов или те же самые пять рабов. Заметьте,  сударь,
что эти суммы сразу же изымаются из общей добычи, а уже  все  оставшееся
делится между командой. Но капитан получает от четырех  до  пяти  долей.
Остальные же делят все поровну. А чтобы никто не захватил больше другого
и не было никакого обмана, каждый,  получая  свою  долю  добычи,  должен
поклясться на Библии, что не взял ни на стюйвер  больше, чем ему полагалось. Того  же,  кто  дал  ложную  клятву,
просто-напросто изгоняют с корабля и никогда уже не примут обратно.
   Покуда наш мушкетер и  достойный  помощник  капитана,  беседуя  таким
образом,  хорошо  проводили  время,  ветер  усилился,  а  следовательно,
усилилась и качка, что не могло  не  сказаться  совершенно  определенным
образом на самочувствии пассажиров, находящихся на борту фелуки.
   Планше и  Гримо,  основательно  приложившиеся  к  запасам  рейнвейна,
хранившегося на фелуке, тоже почувствовали ухудшение погоды.
   - Эй, Гримо, ты не спишь? - спросил Планше.
   Гримо, приученный Атосом не открывать рот без крайней  необходимости,
молча  покачал  головой,   каковое   телодвижение,   конечно,   осталось
незамеченным в кромешной темноте маленькой каюты.
   - Спи, спи, - недовольно проворчал Планше, не  дождавшись  ответа,  и
повернулся лицом к переборке.

Глава четвертая
Комендант Ла-Рошели

   Гримо между тем не спал.  Ночь  проходила  под  аккомпанемент  ветра,
завывающего в снастях, и стенания словно  готовых  рассыпаться  в  любую
минуту  переборок.  Не  давал  спать,   навевая   тревожные   мысли,   и
непрестанный скрип корпуса судна.
   Честного Гримо посетила неожиданная мысль. Ему пришло в  голову,  что
капитан, чего доброго, отдал приказ утопить их и,  возможно,  угрюмый  и
немногословный экипаж  покинет  корабль  под  покровом  ночной  темноты,
предварительно открыв кингстоны.
   Голос Атоса и прощальные слова хозяина: "Гримо, не спускайте  глаз  с
капитана, и если вы увидите или только почувствуете, что  он  собирается
совершить какую-либо подлость по отношению  к  господину  д'Артаньяну  -
например, выдать его ларошельцам, - убейте  его  на  месте,  а  господин
Арамис, надев сутану, отпустит вам этот грех..." - стояли у него в  ушах
и не давали покоя.
   Гримо ощупью выбрался на палубу, где ему сразу же пришлось ухватиться
за первые попавшиеся под руку веревки, чтобы  твердо  стоять  на  ногах.
Гримо поискал глазами капитана, намереваясь провести остаток ночи в  его
обществе.
   Вскоре темный силуэт фламандца вырисовался в зыбком свете луны,  чуть
усиливаемом несколькими фонарями,  вывешенными  в  качестве  бортовых  и
кормовых огней.  Капитан  стоял  на  мостике.  Этот  суровый  фламандец,
видимо, знал свое дело. Корабль вышел в открытое море, лег  в  дрейф,  а
затем такелаж был приведен в нарочитый беспорядок. На  палубе  появились
бочонки  и  ящики,  и  судно  приняло  такой  вид,  как  если   бы   оно
действительно жестоко пострадало во время шторма.
   Впрочем, по понятиям наших пассажиров  -  д'Артаньяна,  а  также  гг.
Планше и Гримо, чувствовавших себя на суше значительно увереннее, чем на
зыбких волнах осеннего  Бискайского  залива,  -  штормило  действительно
изрядно. К счастью, пока их миновали приступы морской болезни.
   Однако в намерения капитана и не входило продолжительное  плавание  в
бурных водах Бискайского залива. Искусно лавируя,  он  заставил  фелуку,
приобретшую весьма потрепанный вид,  вернуться  к  берегам  острова  Ре,
приближаясь с северо-запада.
   Слева по  борту  показались  огни  и  очертания  кораблей  флота  его
величества короля Франции, блокирующих Ларошельскую гавань. С ближайшего
из них было произведено несколько выстрелов, которые, конечно, не  имели
никакого результата в темноте и при сильном  волнении.  Впрочем,  нельзя
было исключать и  возможности  того,  что  командиры  кораблей  получили
приказ воздержаться от  излишне  меткой  стрельбы  именно  этой  осенней
ветреной ночью.
   Фелука вошла в гавань  и  с  треском  ударилась  о  каменный  мол.  В
кромешной темноте их прибытие в Ла-Рошель казалось еще более шумным, чем
было в  действительности.  Один  из  матросов  вывихнул  руку  во  время
неудачного падения, однако д'Артаньян остался цел и невредим,  так  как,
по совету капитана, предусмотрительно заперся в своей каюте и  улегся  в
койку.
   Ночь озарилась красными отсветами  факелов.  На  причале  послышались
грубоватые голоса стражников:
   - Кто вы такие? Откуда вы взялись, черт побери! Что за судно?!
   На борту затопали  солдатские  ботфорты.  Матросы  экипажа  молчаливо
сгрудились на палубе. Выбрался из своего укрытия и д'Артаньян.
   Послышалась неторопливая речь капитана. Он,  сильно  коверкая  слова,
отвечал командиру береговой стражи.
   - Что на борту? - отрывисто спросил офицер.
   - Мы рыбаки, сударь. Рыба,  чему  же  еще  быть  на  борту,  но  улов
незначительный из-за погоды.
   - Осмотреть корабль, - распорядился офицер.
   При этом от д'Артаньяна не укрылось то оживленное выражение,  которое
появилось при слове "рыба" на лицах стражников. Голодный блеск в  глазах
ларошельцев вполне красноречиво свидетельствовал о незавидном  положении
осажденных.
   - Кто это? На борту  есть  пассажиры?  -  так  же  отрывисто  спросил
офицер, заметив д'Артаньяна, выступившего из тени.
   - Да, сударь.  В  Портсмуте  мы  взяли  на  борт  одного  гасконского
дворянина со своим слугой. Я подрядился доставить его в Биарриц,  -  был
ответ капитана.
   Гримо же в это время стоял за спиной фламандца, сжимая в руке кинжал.
   - Эй, кто-нибудь, свет сюда! - приказал офицер. - Это вы и  есть  тот
самый гасконский дворянин, сударь?
   - Да, господин офицер, это я и есть, - ответил  д'Артаньян  с  легким
поклоном.
   - В таком случае не назовете ли вы свое имя, шевалье?
   - Меня зовут Шарль де Кастельмор, сударь.
   - Вы должны понимать, господин де Кастельмор, что идет война, как  вы
видите, поэтому никакие меры предосторожности не кажутся нам  излишними.
Я надеюсь, что вы не станете возражать, если я провожу вас к  коменданту
города и он задаст вам несколько вопросов.
   - Я наслышан о тяготах осады, шевалье.  Мне  пришлось  о  ней  узнать
много всяких разноречивых слухов во время моего пребывания в Англии, так
что я  ничего  не  имею  против  вашего  предложения.  Скажу  больше,  -
продолжал д'Артаньян, -  не  далее  чем  час  назад  я  сам  имел  повод
убедиться в том, что идет война, - нас обстреляли королевские корабли.
   - В таком случае позвольте проводить вас, сударь, -  произнес  офицер
вежливым, но твердым  тоном,  слегка  посторонившись,  чтобы  пропустить
д'Артаньяна вперед. - Вам тоже придется отправиться с нами,  капитан,  -
добавил он, делая знак сопровождавшим его солдатам с факелами в руках.
   Шагая по гулким, пустынным улицам ночной Ла-Рошели, продуваемым сырым
ветром с Атлантического  океана,  под  бдительным  оком  сопровождавшего
конвоя, д'Артаньян в сотый раз задавал себе один и тот же  мучивший  его
вопрос: мог ли он каким-либо образом уклониться  от  выполнения  приказа
его высокопреосвященства?
   Чувствуя, что остатки приятного  возбуждения,  вызванного  совокупным
действием  рейнского  и   забавной   беседы   с   помощником   капитана,
улетучиваются с быстротой скаковой лошади, д'Артаньян утешал  себя  тем,
что является офицером сражающейся армии,  а  следовательно,  обязан  был
исполнить любой приказ его высокопреосвященства. Вспомнив  слова  Атоса,
д'Артаньян  попытался  представить  себе  подлинную  подоплеку   приказа
Ришелье и, поразмыслив  над  этим  вопросом,  пришел  к  выводу,  что  в
настоящее время делать этого не следует.
   Они миновали пустынную площадь с возвышавшейся посреди нее виселицей,
на  которой  покачивались  на  ветру  тела  трех-четырех  смутьянов  или
лазутчиков.  Зрелище  было  не  из  самых  веселых,   и   наш   мушкетер
непроизвольно вздрогнул, проходя  мимо.  Ему  показалось,  что  шагающий
рядом офицер приблизил факел к его лицу и внимательно посмотрел на него,
как бы желая  угадать  эффект,  произведенный  на  д'Артаньяна  зрелищем
повешенных. Гасконец нахмурился и решил, что больше ни разу не обнаружит
ни малейшего признака мимолетной слабости.
   Тем временем они  достигли  цели.  Их  окликнули  часовые.  Забряцало
оружие, заплясали отблески огней на стали мушкетов и алебард.
   Поднимаясь по ступенькам широкой  лестницы,  д'Артаньян  рассматривал
окружавших его ларошельцев. При этом мушкетер отметил про себя, что  его
миссия в любом случае носит гуманный характер.  Защитники  города  тяжко
страдали от недоедания - лица их имели землистый  оттенок,  под  глазами
виднелись голодные отеки.
   Д'Артаньяна провели к коменданту. Разглядев человека,  который  сидел
перед ним за большим резным столом, наш гасконец  решил,  что  комендант
Ла-Рошели вполне способен уморить весь  город  ради  своего  честолюбия,
после чего из принципа  пустит  себе  пулю  в  лоб.  Это  не  обрадовало
лейтенанта королевских мушкетеров.
   Комендант церемонно приветствовал д'Артаньяна, после чего указал  ему
кресло напротив. Д'Артаньян в свою очередь отвесил  поклон,  который  не
посрамил бы самого г-на де  Тревиля,  слывшего,  несмотря  на  репутацию
воина,  одним  из  самых  галантных  вельмож  Парижа.   Затем   мушкетер
приготовился  приступить  к  сдаче  экзамена,  где  ценой  неудачи  была
виселица.
   Однако его собеседник не торопился начинать  разговор;  вместо  этого
комендант погруз