Николай ХАРИН
   СНОВА ТРИ МУШКЕТЕРА 1-2


	СНОВА ТРИ МУШКЕТЕРА   
	Д'АРТАНЬЯН В БАСТИЛИИ	
	

   Николай ХАРИН
   СНОВА ТРИ МУШКЕТЕРА

OCR&Spellcheck - Alonzo


ПРЕДИСЛОВИЕ

    "Примерно  год  тому  назад,  занимаясь  в  королевской   библиотеке
изысканиями  для  моей  истории  Людовика  XIV,  я  случайно  напал   на
"Воспоминания  г-на  д'Артаньяна",  напечатанные   -   как   большинство
сочинений того времени, когда авторы, стремившиеся говорить  правду,  не
хотели отправиться затем на более или менее длительный срок в  Бастилию,
- в Амстердаме, у Пьера Ружа.  Заглавие  соблазнило  меня,  я  унес  эти
мемуары домой... и жадно на них набросился".
   Так начинается известная всему  миру  книга  "великого  рассказчика",
книга, где четверо  неразлучных  друзей  навсегда  запечатлели  в  своем
коллективном портрете образ прекрасной  Франции.  Эту  книгу  с  детства
знает каждый, кто умеет читать, - называется она "Три мушкетера".
   Рано познакомился с нею и  я,  поэтому  можно  представить  себе  мое
удивление, когда, разбирая архивы на чердаке старого прадедовского  дома
в городе Воронеже, случилось мне, чихая от пыли, извлечь  из-под  вороха
пожелтевших от времени векселей  и  платежных  ведомостей  вперемежку  с
письмами тугую папку с загадочной надписью: "A  mon  cher  ami  Theodor.
Nijni 1858. A.D."
   Заинтригованный,   я   с   трудом   извлек   из   папки   содержимое,
представлявшее собой плотную кипу желтоватых листов, исписанных с  обеих
сторон (предварительно мне пришлось  распаковать  пергамент,  скрывавший
рукопись). Насколько я мог понять, написано было по-французски.
   Наконец до меня дошел смысл моей находки:  старинное  предание  нашей
семьи, наследуемое от поколения к поколению, - действительный факт, а не
легенда.
   Когда-то мне пришлось слышать от отца о некой таинственной  рукописи,
якобы  тщательно  сберегаемой  моим  дедом  Николаем  Николаевичем,   но
утерянной во время всколыхнувших не  только  город  Воронеж,  но  и  всю
страну событий 1918 года. С улыбкой отец поведал  мне,  что  дед  считал
рукопись подлинником неизданных "Трех  мушкетеров",  принадлежащих  перу
Александра Дюма-отца.
   На мой вопрос о причинах такой странной уверенности мне было отвечено
следующее.
   Прадед мой, Николай Федорович Харин, человек  весьма  почтенный  и  в
Воронеже уважаемый, судя по сохранившимся даггеротипам, не был склонен к
шалостям и розыгрышам. В отрочестве своем  Николаю  Федоровичу  довелось
побывать - конечно, в сопровождении своего батюшки - на ярмарке в Нижнем
Новгороде. В те времена Нижегородская ярмарка гремела  на  весь  мир,  и
российское    купечество    справедливо     рассматривало     ее     как
наизначительнейшее событие. Привлекала она и зарубежных негоциантов.
   Федор Николаевич Харин был солидный по  тому  времени  коммерсант,  а
прадедушка мой Николай Федорович впоследствии его даже  и  превзошел  на
этом поприще - возможно, именно вследствие того, что батюшка  надлежащим
образом заботился о его воспитании.
   Таким образом, оба моих  почтенных  предка  попали  на  Нижегородскую
ярмарку в тот самый год,  когда  генерал-губернатор  Александр  Муравьев
представлял  в  этом  славном  городе  графа   и   графиню   Анненковых,
удостоившихся чести за восемнадцать лет до этого  сделаться  персонажами
романа "Записки учителя фехтования", самому автору романа - французскому
писателю Александру Дюма.
   Это было в 1858 году.
   Несколькими  месяцами  раньше  Дюма  встретился  в   гостинице   "Три
императора"  на  Луврской  площади  в  Париже  с   графом   и   графиней
Кушелевыми-Безбородко.
   - Месье Дюма, - заявила графиня, если верить словам мемуариста, -  вы
поедете с нами в Санкт-Петербург.
   - Но это невозможно, мадам... Тем более что если  бы  я  и  поехал  в
Россию, то не только для того, чтобы увидеть Санкт-Петербург. Я хотел бы
также побывать в Москве,  Нижнем  Новгороде,  Астрахани,  Севастополе  и
возвратиться домой по Дунаю.
   - Какое чудесное совпадение! - заявила графиня. - У меня есть  имение
под Москвой, у графа - земля под Нижним, степи под Казанью, рыбные  тони
на Каспийском море и загородный дом в Изаче...
   В общем, Дюма поехал.
   Санкт-Петербург поразил его воображение.  Его  привели  в  восхищение
дрожки, кучера в длинных кафтанах, их  шапки,  напоминавшие  "паштет  из
гусиной печенки", и ромбовидные медные бляхи, висевшие у них  на  спине.
Он с любопытством разглядывал полосатые будки и  шлагбаумы,  непривычные
мундиры бравых лейб-гвардейцев, вероятно, напомнивших ему героев  своего
знаменитого романа. Он познакомился с мостовой Санкт-Петербурга, которая
в те времена за год выводила из строя самые прочные экипажи, и... решил,
что Санкт-Петербург середины XIX века напоминает  Париж  XVII.  И  вновь
принялся за своих мушкетеров. Он давно хотел к ним вернуться.
   Дюма  работал  в  перерывах  между   балами   и   приемами,   которые
санкт-петербургское, а затем и московское общество давало в  его  честь.
Но то ли отсутствие помощников, в первую очередь Огюста  Макэ,  которого
злые языки называли подлинным отцом "Трех мушкетеров", то ли удаленность
наших северных столиц от родных каштанов Парижа  помешали  осуществиться
замыслу писателя. По всей видимости, Дюма не был удовлетворен  тем,  что
выходило из-под его пера.
   В таком состоянии его везут в Нижний.
   В излучине реки Дюма увидел, как она внезапно исчезла, - на ее  месте
вырос лес расцвеченных флагами мачт.  На  пристани  стоял  оглушительный
гомон двухсот тысяч голосов.
   "Единственное,  что   может   дать   представление   о   человеческом
муравейнике, кишащем на берегах реки, - это  вид  улицы  Риволи  в  день
фейерверка, когда добрые парижские буржуа возвращаются восвояси..."
   По свидетельству Моруа, Александр Дюма сразу  же  стал  нижегородским
львом. Всюду его ждал теплый прием. Чиновники величали его генералом. Он
давал нашим радушным соотечественникам - и в свою очередь получал от них
- уроки кулинарии:  учился  приготовлять  стерлядь  и  осетрину,  варить
варенье из роз с медом и корицей. Оценил он и шашлык,  но  водка,  пишет
биограф, ему не понравилась.
   Не знаю, не знаю... Но ведь и не одну  же  только  водку  пили  в  те
времена на Руси...
   Думаю, в ту пору и познакомился он  с  моим  пращуром.  Уж  по  части
стерляди и осетрины на вертеле Федор Николаевич был большой дока.  Да  и
не только по этой часты...
   Дюма-отец - Дюма-сыну:
   "Дорогой мой сын! Хочешь ли ты получить представление о  путешествии,
которое я совершил? Возьми карту  России  -  не  пожалеешь...  В  Нижнем
Новгороде - ярмарка из ярмарок: целый город, состоящий  из  шести  тысяч
ларьков... Как видишь, все на широкую ногу..."
   Не стану строить предположений, но, видимо, в Нижнем Дюма скучать  не
пришлось. А прапрадед, вернувшись с ярмарки, где он, по словам  прадеда,
заключил сделок - сейчас сказали бы контрактов - на многие  сотни  тысяч
рублей,  бережно  упрятал  в  кованый  сундук  на  сохранение  папку   с
упомянутой выше надписью и инициалами "A.D.".
   Почему никто  из  моих  предков  не  пробовал  опубликовать  рукопись
писателя? Может быть, такова была воля ее автора? Кто знает. Одно  можно
сказать точно: ни прапрадед мой Федор Николаевич,  ни  сын  его  Николай
Федорович  не  были  близки  издательскому  делу  и  бережно  передавали
рукопись потомкам как семейную реликвию.
   Сундук был сработан добротно. Рукопись  дожила  до  наших  дней.  Так
легенда стала явью.
   Теперь  другие  времена,   все   переменилось.   Я   отнес   рукопись
переводчику. Вместе мы  боролись  с  особенностями  почерка  знаменитого
романиста. Еще более  трудным  оказалось  единоборство  со  временем.  К
нашему великому огорчению, часть рукописи  была  безвозвратно  утрачена:
многие страницы оказались испорчены целиком - чернила выцвели,  слова  и
целые фразы исчезли, растворились, пропали без следа.
   Продолжая  работу  один  (переводчик  вскоре   отказался   от   этого
изнуряющего труда), я вскоре убедился, что вызванный мною к жизни  текст
почти целиком переписан наново. Я понял, что слишком уважаю славное  имя
великого романиста, чтобы возложить на него ответственность за все  свои
опусы,  которыми  поневоле   пришлось   связывать   разрозненную   ткань
повествования. С другой стороны, не хотелось нарушать желания  писателя,
который, видимо, не  был  склонен  обнародовать  неопубликованные  главы
"Трех мушкетеров". "В конце концов, - решил я, - называют  же  подлинным
отцом мушкетеров Огюста Макэ, и его вклад в написание романа не  отрицал
и сам Дюма. Больше того - источником  для  "Трех  мушкетеров"  послужила
вышедшая  в  1701  году  книга  Сандро  де  Куртиля  "Мемуары  господина
д'Артаньяна,  капитан-лейтенанта  первой  роты  королевских  мушкетеров,
содержащие множество частных и  секретных  вещей,  которые  произошли  в
царствование Людовика Великолепного"". И никто ведь не обвиняет  Дюма  в
плагиате. К тому же в мои намерения вовсе  не  входило  приводить  здесь
какие-либо "частные и секретные" вещи.
   Итак, перед читателем отнюдь не дерзкая попытка "нацарапать свое  имя
на этом пьедестале" . Скорее, это материализовавшаяся мечта о новой встрече с любимыми
героями.
   Однако, не желая все же полностью брать ответственность за результаты
опыта на себя, я обратился к самому  романисту,  и  он,  как  всегда,  с
непринужденной легкостью подсказал мне выход.
   Авторство нижеследующих строк мы вполне обоснованно можем разделить с
"великим  рассказчиком",  использовав  в  качестве   палочки-выручалочки
благородного Атоса, графа де ла Фер.
   "...В ту минуту, когда, упав духом от столь длительных  и  бесплодных
усилий, мы уже  решили  бросить  наши  изыскания,  мы  нашли  наконец...
рукопись... озаглавленную: "Воспоминания графа де  ла  Фер  о  некоторых
событиях, происшедших во Франции к концу  царствования  короля  Людовика
XVIII и в начале царствования короля Людовика  XIV".  Можно  представить
себе, как велика была наша радость, когда, перелистывая эту  рукопись...
мы обнаружили на двадцатой странице имя Атоса, на двадцать седьмой - имя
Портоса, а на тридцать первой - имя Арамиса.
   Находка  совершенно  неизвестной  рукописи  в  такую   эпоху,   когда
историческая наука достигла столь высокой степени  развития,  показалась
нам чудом".
   Нам - тоже!
   "...Мы предлагаем сейчас вниманию наших читателей первую  часть  этой
драгоценной рукописи, восстановив подобающее ей заглавие,  и  обязуемся,
если эта первая часть будет иметь тот успех, которого  она  заслуживает,
немедленно опубликовать и  вторую.  А  пока  что,  так  как  воспреемник
является вторым отцом, мы приглашаем читателя видеть в нас, а не в графе
де ла Фер, источник удовольствия или скуки.
   Установив это, мы переходим к нашему повествованию".

   Николай ХАРИН
   1 апреля 1993 г.

Глава первая
Осада продолжается

   Герцог Бэкингем погиб от руки убийцы. Как мы уже  говорили,  королева
была в отчаянии, что дало повод кардиналу  торжествовать  вдвойне  и  на
некоторое время вывело из меланхолии короля.
   Однако ненадолго. Его величество вернулся к своему обычному состоянию
духа, чему  способствовало  упорное  нежелание  ларошельцев  сдаться  на
милость победителя. Находясь в осаде и будучи отрезанными от  остального
мира,  упрямые  гугеноты  свято  верили  в  помощь  спешащего,  как  они
надеялись, на выручку Бэкингема и отбивали все попытки королевских войск
- впрочем, довольно вялые - захватить город штурмом.  На  предложения  о
сдаче ларошельцы отвечали гордым отказом.
   После  достопамятного  армантьерского  дела,  когда  лилльский  палач
опустил тело миледи в воды Лиса, четверо наших друзей имели  обыкновение
проводить свободное от службы время в знакомой  читателю  кальвинистской
харчевне "Нечестивец".
   Как только  стихали  барабаны,  выбивающие  утреннюю  зорю  в  лагере
осаждающих, харчевня начинала заполняться военными. Большинство  из  них
узнавали четырех  мушкетеров,  не  так  давно  отобедавших  на  бастионе
Сен-Жерве  и  продержавшихся  там  более   часа,   уложив   целую   роту
неприятельских солдат. Этот подвиг прославил наших  героев,  что  немало
тешило самолюбие Портоса и д'Артаньяна, оставляло равнодушным Арамиса и,
по-видимому, раздражало Атоса.
   - Я думаю,  что  рано  или  поздно  мне  придется  вызвать  на  дуэль
господина де Бюзиньи,  -  говорил  Атос,  отворачиваясь  от  назойливого
швейцарца и хмуря брови.
   - Полноте, любезный Атос, - шепнул д'Артаньян ему на ухо. -  В  конце
концов, он не делает ничего дурного. В его глазах мы храбрецы. Такие же,
как античные герои. А смелость у этих немцев в почете.
   - По-видимому, оттого, что больше  у  них  ничего  нет  в  запасе,  -
презрительно  отвечал  Атос,   окончательно   поворачиваясь   спиной   к
незадачливому швейцарцу.
   В это время сияющий великан Портос, окруженный несколькими  офицерами
из числа драгун и гвардейцев, благосклонно отвечал  на  их  почтительные
комплименты и зычным голосом пророчествовал:
   - Нет, господа, говорю вам  -  бездельники  гугеноты  не  продержатся
больше трех, от силы четырех недель.  По  слухам,  они  уже  съели  всех
лошадей в городе и принялись за собак  и  кошек.  -  Портос  запил  свое
утверждение внушительным глотком бургундского.
   - Посмотрите-ка на Портоса, он  вещает,  как  дельфийский  оракул,  -
улыбаясь, проговорил Арамис.
   - И все же, господин Портос, они держатся стойко,  не  правда  ли?  -
сказал драгунский офицер со смуглым лицом, стоящий поблизости.
   - Им придает сил надежда на помощь Бэкингема, - отозвался Портос. - В
противном случае,  любезный  Жерар,  они  капитулировали  бы  в  течение
двадцати четырех часов.
   -  Говорят,  его  высокопреосвященство  уже  посылал   на   аванпосты
господина Ла Удиньера в качестве парламентера, чтобы сообщить им  плохую
новость.
   - Какую же?
   - Что Бэкингем умер и рассчитывать больше не на кого.
   - Ну, эта новость плоха не только  для  ларошельцев,  -  вырвалось  у
Портоса, но он тотчас же прикусил язык, встретив взгляд Атоса.
   - И что же ларошельцы,  господин  Жерар?  -  вмешался  Арамис,  чтобы
загладить неловкость, допущенную другом, и перевести разговор на  другую
тему.
   - Они не поверили. Комендант Ла-Рошели встретил господина Ла Удиньера
у верков того полуразрушенного бастиона...
   - Бастиона Сен-Жерве?
   - Да, да... вот именно. И заявил, что он и слышать ничего об этом  не
хочет.
   - Вот  так  штука,  -  снова  вступил  в  общий  разговор  Портос.  -
Получается,  что  Бэкингем  и  после  смерти  продолжает  портить  кровь
господину кардиналу. Ха-ха-ха!
   Офицеры во главе с Портосом расхохотались, и только офицер, названный
Жераром, огляделся по сторонам и недовольно проговорил:
   - Говорите тише, господа.
   - Не беспокойтесь, любезный Жерар. После того как д'Артаньян  получил
от кардинала патент лейтенанта мушкетеров,  все  знают,  что  мы  лучшие
друзья  его  высокопреосвященства,  а  господин  де  Тревиль,  наверное,
считает нас тайными осведомителями кардинала, пробравшимися в его роту!
   Все расхохотались еще громче, а господин де Бюзиньи, который  не  все
понимал по-французски, но от этого веселился ничуть  не  меньше  других,
кликнул трактирщика и спросил еще бургундского.
   Между тем, пока господа королевские  офицеры  и  мушкетеры  проводили
таким  образом  время,  тот,  чье  имя  заставляло   Жерара   беспокойно
осматриваться по сторонам, а короля Франции чувствовать себя школьником,
не выучившим урока, возвращался с военного  совета  в  свою  резиденцию,
расположенную в незаметном доме, стоявшем в дюнах у Каменного моста.
   Кардинал, по своему обыкновению, ехал верхом, закутавшись  в  простой
плащ, в сопровождении лишь трех человек.  Двое  из  них  были  Каюзак  и
капитан гвардии Ла Удиньер, третьим был Рошфор.
   Кардинал  казался  погруженным  в  глубокую   задумчивость,   и   это
соответствовало   действительности.   Мысли   Ришелье   были   поглощены
затянувшейся   осадой.   Как   уже    говорилось,    воздвигая    дамбу,
долженствовавшую  окончательно  уморить  голодом  население   Ла-Рошели,
кардинал одновременно приказывал подбрасывать в осажденный город письма,
подрывающие моральный дух его защитников.
   Однако его усилия были сведены на нет известиями, принесенными  одним
из жителей Ла-Рошели, которому удалось, миновав все ловушки  и  капканы,
расставленные осаждающими, пробраться в город прямо из Портсмута, где он
видел грозный английский флот, готовый поднять паруса и в несколько дней
достигнуть французских берегов.
   Более того, в письме, доставленном ловким гугенотом,  Бэкингем  лично
извещал мэра Ла-Рошели о великом союзе против  Франции,  который  должен
быть заключен со дня на день и результатом  которого  могло  бы  явиться
одновременное вторжение в  пределы  Франции  английских,  австрийских  и
испанских войск.
   Письмо публично читалось на всех площадях, а недовольные,  пытавшиеся
от голода бунтовать, были по приказу мэра вздернуты на  главной  площади
Ла-Рошели.
   Стратегическим планам кардинала к  тому  же  изрядно  мешали  раздоры
маршалов, Бассомпьера и Шомберга, с герцогом  Ангулемским,  которые  его
высокопреосвященству,  отвечавшему   за   все,   приходилось   постоянно
улаживать.
   Сегодня  был  пойман  очередной  гонец,  посланный   ларошельцами   к
Бэкингему. С ним поступили, как и со всеми предыдущими, -  повесили  под
частую барабанную дробь.
   Наблюдая церемонию повешения в обществе монарха, что уже стало  милой
традицией, кардинал поймал себя на  мысли,  что  после  всех  понесенных
потерь ларошельцы неминуемо поступили  бы  точно  так  же,  доведись  им
захватить в плен шпиона из лагеря королевских войск. Эта мысль засела  в
его мозгу, заставила вновь и вновь возвращаться к ней.
   - Послушайте, Рошфор, - проговорил кардинал, полуобернувшись к своему
ближайшему спутнику, почтительно державшемуся несколько позади.
   Тот немедленно пришпорил своего коня и поравнялся с кардиналом.
   - Да, ваше высокопреосвященство, - отозвался он.
   - Не кажется ли вам, что наши  усилия  будут  вознаграждены  и  город
сдастся немедленно, если  его  защитники  поверят  наконец,  что  помощь
англичан не придет?
   - Без сомнения, ваше высокопреосвященство.
   - Не так ли? - с усмешкой протянул кардинал. Неожиданно он  переменил
тему:
   - Вы, наверное, еще не успели забыть шевалье д'Артаньяна?
   - Того самого, которого  вы,  ваше  высокопреосвященство,  соизволили
недавно наградить патентом лейтенанта мушкетеров?
   - У вас хорошая память,  Рошфор,  -  отвечал  кардинал,  все  так  же
странно усмехаясь. -  Вы  удачно  выразились  -  "соизволил  наградить".
Именно - соизволил. Он, конечно, храбрец - этот д'Артаньян. Но такой чин
ко многому обязывает, не правда ли?
   - Совершенно верно,  ваше  высокопреосвященство,  -  ответил  Рошфор,
теряясь в догадках, куда клонит  его  покровитель,  всесильный  министр,
наводящий страх на всю Европу.
   А кардинал тем  временем  вновь  погрузился  в  свои  мысли,  пытаясь
разобраться в том, что же происходит с ним.
   При мысли об этом молодом гасконце Ришелье испытывал сложное  чувство
раздражения,  почти  злобы,  но  злобы,  смешанной  с  восхищением.  Его
высокопреосвященство не мог отказать  в  незаурядности  нашему  герою  -
д'Артаньян обладал умом и храбростью. Но  сами  по  себе  эти  качества,
достойные всяческого уважения, встречались в окружавших кардинала  людях
не столь уж редко. Д'Артаньян же, помимо всего  прочего,  был  открыт  и
благороден, кардинал  видел,  что  юноша  чист  сердцем,  и  именно  это
привлекало его больше всего. Такое сочетание, достаточно редкое  даже  в
те отдаленные дни, почти перевелось в людях в наше развращенное время.
   И все же его высокопреосвященство не  мог  отделаться  и  от  чувства
острой досады, которую неизменно вызывало