оже судачили о Бассомпьере. Только здесь, не будучи стеснены присутствием дам, рассказывали истории не столь безобидного свойства.

Глава тридцать шестая

Арамис и одна из "племянниц" богослова

     Нам уже известно, что капитан гвардии его высокопреосвященства последовал совету своей жены и не удовольствовался подписью своего грозного покровителя на приказе. Нам известно также, к чему это привело.
     Кардиналу доложили о бегстве дона Алонсо, и он пришел в бешенство. Его высокопреосвященство до такой степени потерял контроль над собой, что совершил вещь небывалую, а именно - пнул ногой одну из своих любимых кошек, которые совершенно свободно разгуливали у него в кабинете, забираясь на письменный стол, кресло, колени.
     Когда его высокопреосвященство понял, что к этому бегству имеют отношение мушкетеры де Тревиля, он опрокинул чернила, замаравшие все пятое действие трагедии "Мириам".
     Он проследовал на половину короля и обратился к нему с предложением распустить мушкетеров и отправить в отставку г-на де Тревиля.
     - Вы ли это говорите мне, герцог?! - вскричал король. - Ведь вы же сами накануне уверяли меня в том, что необходимо готовить войска к походу против моего дорогого братца. Или он передумал лезть на рожон и распустил свою армию в Брюсселе?
     - Увы, герцог Орлеанский пока не сделал этого, ваше величество, - с зубовным скрежетом признал кардинал.
     - Вот видите! Значит, нам придется идти на войну, так как это уже не просто заговор, а настоящая гражданская война. И мушкетеры мне сейчас нужны, как никогда ранее!
     Я уверен в де Тревиле и его солдатах.
     Напрасно кардинал пытался убедить короля в том, что среди мушкетеров угнездилась измена и они сделались ненадежны, ссылаясь на то обстоятельство, что побег испанского пленника из Бастилии не обошелся без помощи солдат этой привилегированной воинской части.
     Но королю Людовику XIII, как и всем слабохарактерным людям, были свойственны приступы упрямства, которые случались с ним редко, но по этой причине были весьма сильны.
     К тому же логика была на стороне короля. Он указал кардиналу на то, что буквально позавчера тот убеждал его в ненадежности швейцарцев и просил подписать приказ о заключении в Бастилию их полковника и лучшего маршала Франции - Бассомпьера.
     - Теперь вам стал неугодным де Тревиль! Вам стали неугодны мои мушкетеры! - раздраженно твердил король, расхаживая по кабинету. - Почему бы не распустить их!
     А заодно и роту Дезэссара! Но кого мы отправим воевать с мятежным войском?! Вы подумали об этом, любезный герцог?! Ваших гвардейцев? О, они живо разделаются с братцем Гастоном, который, говорят, навербовал себе испанской пехоты, этих испытанных всеми видами смерти воинов! Вы полагаете, что жалкая кучка ваших людей в красных мундирах не покинет поле боя от одного вида испанской пехоты ?!
     Усы кардинала приняли вертикальное положение. Его высокопреосвященство очень болезненно переносил любой намек на дурную репутацию или недостаточную боеспособность своих гвардейцев.
     - Однако, ваше величество, должен заметить, что моим гвардейцам несвойственно упускать из Бастилии государственных преступников. "Упускать", чтобы не сказать хуже.
     - Я прикажу провести расследование по этому делу, господин кардинал, - по-прежнему раздраженным тоном ответил король.
     - Но полиция уже располагает всеми данными. Арестант был вывезен из Бастилии в плаще мушкетера, ваше величество!
     - Выходит, у моих мушкетеров есть ключи от всех бастильских камер и перед ними открываются ворота тюрем? - насмешливо осведомился король. - Но в таком случае надо в первую голову снять с должности коменданта Бастилии и примерно наказать его. А затем назначить нового - лучшего! Вот вы и позаботьтесь об этом, герцог.
     А мушкетерами я займусь сам!
     С этим его высокопреосвященству и пришлось покинуть королевский кабинет. Настроение его отнюдь не улучшилось.
     Вернувшись к себе, он первым делом подписал приказ о снятии коменданта Бастилии и назначении на должность первого тюремщика Франции господина дю Трамбле, так своевременно известившего кардинала о новом заговоре. Усердную службу кардинал никогда не оставлял без воздаяния, и именно по этой причине ему удавалось так долго и так счастливо оставаться на вершине государственной власти и побеждать всех своих врагов.
     Итак, Бассомпьер все же находился в Бастилии, дю Трамбле был назначен ее комендантом. Оставалось лишь найти беглеца. Побег дона Алонсо был неприятен кардиналу в высшей степени. Во-первых, он собирался использовать пленника для того, чтобы глава испанского кабинета Оливарец стал посговорчивее, во-вторых, шпионы кардинала уже донесли ему, что от захваченного под Казале испанца ниточка ведет и в Тур, и в Орлеан, и в Брюссель, а самое главное - из Тура прямо в покои Анны Австрийской. Это давало возможность очернить королеву в глазах ее супруга и снова представить доказательства тайных сношений ее с внешним врагом - испанским королем - ее собственным братом.
     Итак, побег был очень некстати.
     - А во всем виноват этот болван де Кавуа, - процедил кардинал сквозь зубы, не обращаясь ни к кому персонально, но так, чтобы быть услышанным секретарями и прочими приближенными. - Пусть он больше не показывается мне на глаза!
     Так как Ришелье с некоторых пор пользовался почти неограниченной властью, вокруг него постоянно увивались придворные, ищущие милостей министра. Были у него и действительно верные слуги и надежные соратники, также ловившие каждый его жест.
     И те и другие слышали нелестный отзыв о де Кавуа и поспешили распространить его среди своих знакомых. Таким образом, в самом скором времени недобрая для злополучного капитана весть была подхвачена и разнесена по всем салонам и приемным, где собирались кардиналисты, то есть по доброй половине Парижа. Кавалер де Рошфор, будучи при кардинале постоянно, если только он не находился в отъезде по поручению своего покровителя, сообщил эту фразу маршалу де Ла Мельере, а тот принес недоброе известие самому де Кавуа, который и в самом деле начинал чувствовать себя все хуже. Родственница кардинала г-жа д'Эгильон также не преминула известить г-жу де Кавуа, с которой она находилась в самых дружеских отношениях.
     Ночью капитан забылся тяжелым сном. Ему снились кошмары.
     Госпожа де Кавуа, напротив, и не думала спать. Она принимала гостя, которого под покровом наступившей темноты впустила в дом с черного входа.
     Госпожа де Кавуа провела посетителя к себе, предварительно убедившись, что никто из слуг не попадется им навстречу. Затем она закрыла двери на ключ и села в кресло.
     - Прошу, садитесь и вы, д'Эрбле, - предложила г-жа де Кавуа.
     Арамис (а это был он) откинул капюшон, скрывавший его лицо, и бросил несколько быстрых взглядов по сторонам.
     Затем тоже сел в указанное ему кресло.
     - Итак, вы хотели меня видеть, - начала хозяйка дома. - Вы прибегнули к стольким предосторожностям, что мне остается только гадать, что за дело привело вас ко мне.
     - Ах, сударыня! Мне и в былые годы случалось прибегать к предосторожностям, когда вы дарили мне несколько часов общения, - отвечал Арамис с нежной улыбкой.
     Госпожа де Кавуа чуть наклонила голову в знак того, что она помнит об этом и ценит осторожность и деликатность своего собеседника. Однако от внимательного Арамиса не укрылось, что жест дамы был несколько более сухим, чем ему хотелось бы.
     - Но время идет, и прошлое подергивает дымка забвения, - продолжал Арамис, прибегая к поэтической метафоре, - прием отнюдь не свойственный ему в разговоре с отцами церкви или друзьями. Сейчас перед ним сидела женщина, эта женщина была красива, и, самое главное, Арамис хотел пробудить в ней воспоминания. - Увы! - добавил он со вздохом. - Увы! Все, что было, мадам, для вас лишь призрачный мираж, истаявший без следа...
     - Милый д'Эрбле, почему вы больше не пишете стихов.
     У нас было бы два Вуатюра, - слова г-жи де Кавуа, казалось, заключали в себе насмешку, но взгляд, устремленный на красивое печальное лицо Арамиса, был участлив и нежен.
     Казалось, женщина, сначала решившая держаться официально, постепенно смягчается и в уголках ее губ и глаз появляется улыбка.
     - Парижу не нужен второй Вуатюр, мадам. Кроме того, я теперь пишу только на богословские темы.
     - Но вы и раньше посвящали много часов богословским занятиям, - с лукавой улыбкой заметила г-жа де Кавуа.
     - Не столько занятиям богословием, сколько занятиям с богословом - хотите вы сказать, а вернее, - с его племянницей, - живо подхватил Арамис.
     - Скажите лучше, "с племянницами", - легко вздохнула г-жа де Кавуа. - В Париже было и есть слишком много ученых богословов. И наверное, немалое число их имеет племянниц.
     - Ну вот, вы в хорошем настроении. И я рад этому.
     - Вы полагали застать меня в слезах? - живо спросила г-жа де Кавуа.
     - Избави Боже! Видеть слезы на ваших глазах было бы для меня невыносимо!
     - А между тем иногда мне хочется разрыдаться. Откуда вы узнали о наших неприятностях?
     - Госпожа де Буа-Трасси сказала мне...
     - Что кардинал прогнал с глаз долой моего мужа?!
     - Ну.., примерно это... Я, впрочем, не поверил.
     - Но, на правах старой дружбы, решили узнать, верно ли то, о чем болтает весь Париж?
     - Но, мадам, что заставляет вас так говорить?!
     - Еще бы! Если это знает Камилла де Буа-Трасси, значит, это известно всему Парижу!
     - Уверяю вас - нет!
     - Ну, так будет известно до захода солнца следующего дня!
     - Право же, мадам, вы несправедливы к госпоже де Буа-Трасси. Она искренне огорчена тем, что случилось.
     - Ах, д'Эрбле, раньше вы были куда деликатнее! Хвалить одну даму в будуаре другой! Нет, положительно вы и впрямь сделались монахом!
     Арамис улыбнулся:
     - Вот теперь я вас узнаю.
     - Зато я не вполне узнаю вас.
     - Вы перемените свое мнение, когда узнаете, что я рискую жизнью, чтобы повидаться с вами.
     - Вы пугаете меня, милый д'Эрбле. Вы ведь сменили мундир на сутану, не вы ли сами говорили мне это?!
     - Так и есть, но сутана в наше время навлекает на ее владельца не меньше опасностей, чем военный мундир.
     - Но кто же грозит вам?!
     - Ах, мадам, Париж как водоворот. Он затягивает любого, кто имел неосторожность подплыть к нему слишком близко. Вам ли не знать этого, вы ведь бываете при дворе...
     - Не слишком часто, но вполне достаточно для того, чтобы согласиться с вами, - сказала г-жа де Кавуа. При этом она подумала: "Неужели он пришел только для того, чтобы повидаться со мной?" Вслух же произнесла:
     - Но вы по-прежнему говорите загадками, таинственный господин д'Эрбле. Что же за опасность угрожает вам?
     Искушенный в дипломатии, Арамис выдержал паузу. Он сделал ее достаточно длинной для того, чтобы воображение г-жи де Кавуа могло разыграться и все опасности, подстерегающие одинокого прохожего в ночном Париже, предстали бы перед ее мысленным взором.
     - Духовник королевы-матери предостерег меня, что флорентийка собирается подослать ко мне убийц. Мы оба принадлежим к одному братству - лазаристов - и встречались в Лотарингии...
     - Но почему?
     - Вы спрашиваете?
     - Посудите сами, что же мне еще остается?!
     - Но я и сам ничего не могу сказать со всей уверенностью. Ничего, кроме того, что прошлой ночью на улице Бриземиш на меня напали какие-то люди.
     - Боже милосердный! Вы не ранены?!
     - К счастью - нет. Со мной было двое друзей, и втроем мы дали негодяям достойный отпор. Трое из них, думаю, упокоились на кладбище Сен-Сюльпис.
     - Но флорентийка на этом не успокоится!
     - Боюсь, что вы правы, мадам.
     - Что же делать?! - Последнее восклицание женщины было искренним и показало Арамису, что он почти у цели, - Собственно, я пришел к вам за советом. Ведь на самом деле в Париже у меня лишь один "знакомый богослов" и лишь его "племянница" питает.., я хотел сказать - питала, ко мне дружеские чувства.
     Легкий румянец проступил на щеках г-жи де Кавуа.
     - Полагаю, в первый раз вы употребили глагол в нужном времени, - тихо произнесла она. - Но, увы, бедная "племянница" не знает, чем помочь...
     - Я подумал... Я думал, что против Марии Медичи есть лишь одно действенное средство...
     - Какое же?
     - Вы знаете сами!
     - Нет же!! Назовите его!
     - Это средство - Ришелье.
     - Ax! - всплеснула руками г-жа де Кавуа. - Вы тысячу раз правы, милый д'Эрбле. Если флорентинка и боится кого-нибудь, то только кардинала.
     - Оттого она так ненавидит его, - заметил Арамис.
     - Но ведь вы и сами, кажется, не слишком жаловали первого министра, когда носили мушкетерский плащ.
     Мечтательная улыбка тронула губы Арамиса.
     - Ах, счастливое, беззаботное время! Я был молод и сумасброден. Что еще можно было ждать от юнца, окруженного компанией повес и дуэлянтов. Эдикты его высокопреосвященства мы воспринимали как личное оскорбление.
     И дрались наперекор им где только возможно и по малейшему поводу.
     - Все же некоторые из ваших сумасбродств были очень милы, - в задумчивости проговорила г-жа де Кавуа. Затем она легонько тряхнула головой, словно отгоняя прочь призраки воспоминаний.
     - Но, должна же быть какая-то веская причина! - воскликнула она.
     - Причина для чего?
     - Для того чтобы Мария Медичи добивалась вашей... - г-жа де Кавуа запнулась, потому что ей не хотелось произносить слово "смерти" применительно к своему позднему гостю.
     Но Арамис, которого, видимо, мало смущали подобные тонкости, тотчас пришел ей на помощь:
     - ..добивалась моей смерти, хотите вы сказать? Не знаю наверное, но могу предположить...
     Госпожа де Кавуа почувствовала, что Арамис хочет сказать что-то очень важное, быть может, самое главное в раз" говоре, но никак не решится.
     - Хотите я помогу вам, д'Эрбле? - спросила она.
     Арамис бросил на г-жу де Кавуа взгляд из-под ресниц, один из тех своих молниеносных взглядов, которые, как правило, оставались незамеченными его собеседниками и которые свидетельствовали о том, что Арамис играет свою, сложную и недоступную разумению собеседника, игру. Лишь два человека умели замечать этот мимолетный взгляд Арамиса и могли догадаться, что он поглощен очередной интригой, и лишь на трех человек никогда он не бросал такого взгляда. Этими двумя были д'Артаньян и Атос, эти трое были Атос, Портос и д'Артаньян.
     - Не надо, мадам, я скажу сам, - медленно проговорил Арамис, как бы через силу и невольно обвел взглядом комнату, словно желая удостовериться, что они совершенно одни. - Королева-мать, по-видимому, имеет свои причины полагать, что мне известны некие подробности гибели ее супруга... Ведь об этом роковом событии ходит много толков, и многие называют шепотом ее имя в числе тех, кому была желательна скорая смерть короля Генриха...
     - Да, конечно, ведь король сделал ее фактической правительницей государства незадолго до своей гибели на улице Лаферронери, - кивнула г-жа де Кавуа. - Все знают и другое: она была подвержена влиянию Кончини и его жены, которые почти открыто замышляли убийство короля...
     - За что и поплатились жизнью впоследствии, - мрачно закончил Арамис. - Так вот, я немного знаком с герцогом д'Эперноном, а также имел счастье.., я хотел сказать - несчастье... Имел несчастье знать близкую родственницу герцога де Роган-Монбазон, который ехал в одной карете с королем в тот день и которого одним из ударов своего кинжала, уже обагренного кровью короля Генриха, ранил в руку Равальяк <Равальяк (1578 - 1610) - фанатический приверженец католицизма. Совершил в 1610 году убийство французского короля Генриха IV.>.
     - Если не ошибаюсь, этих господ кое-кто в народе до сих пор считает молчаливыми пособниками убийцы? - небрежно спросила г-жа де Кавуа. Но эта напускная небрежность не могла обмануть Арамиса.
     - У меня действительно есть свои соображения на этот счет, и в Люксембургском дворце дорого бы дали за то, чтобы лишить меня возможности поделиться ими с кем бы то ни было.
     - Вы хотите сказать, что ваши сведения представляли реальную угрозу для.., нее?
     - Да.
     - И вы были бы готовы поделиться этими сведениями... с кем-либо из сильных мира сего?
     - В обмен на его защиту.
     Наступило долгое молчание. Было слышно, как листва деревьев за окном волнуется и шумит на ветру.
     - Итак, вы рассчитывали на мою помощь? Вернее, моего мужа.
     - Правда, ведь он - капитан гвардии кардинала.
     - Увы! В настоящее время это невозможно!
     - Но почему?!
     - Он не может ходатайствовать о вас перед Ришелье, так как сам нуждается в подобном ходатайстве.
     - Так, значит, это правда?!
     - Что?
     - Что ваш муж в немилости у кардинала.
     - Ну конечно! Вы ведь сами слышали от госпожи де Вуа-Трасси о наших напастях.
     - Но не хотел этому верить.
     - Теперь вы верите?
     - Вам - да!
     Наступило молчание.
     "Сейчас он вздохнет и откланяется", - с некоторым сожалением подумала г-жа де Кавуа.
     "Сейчас самое время приступить к выполнению моего плана", - решил Арамис.
     В этот момент за окном послышался колокольный звон.
     Это колокол на башне Собора Парижской Богоматери уронил три тяжких раскатистых удара, нарушив тишину ночи.
     Париж крепко спал. Не спали только двое в верхнем этаже дома де Кавуа.

Глава тридцать седьмая

Средство Арамиса

     В тот момент, когда колокол опять пробудился и с колокольни Собора Богоматери снова понеслись его звучные удары, г-жа де Кавуа потихоньку выпустила Арамиса в темноту парижских улиц. Последний, пятый удар совпал с негромким звуком открываемой двери, и темная фигура закутанного в плащ Арамиса появилась в дверном проеме. Г-жа де Кавуа сама посветила ему.
     - Итак, мы снова расстаемся?
     - Мы расстаемся, - эхом откликнулась дама.
     - Но я уношу с собой надежду. На благополучный исход дела и на новую встречу, - прошептал Арамис.
     - Пусть небо услышит вас.
     - Вы запомнили все, что я вам сказал?
     - Да.
     - И вы последуете моему совету?
     - Да.
     - Тогда скоро мы снова встретимся.
     - Да.
     Арамис почувствовал, что дама слегка сжала его руку, затем дверь затворилась, и он остался один. Некоторое время он постоял, прислонившись к стене и мечтательно улыбаясь. Потом потряс головой, решительно надвинул шляпу на все еще поблескивающие глаза и, проверив заряжены ли оба пистолета за поясом, зашагал прочь. Скоро его шаги затихли в отдалении.
     Утро встретило г-жу де Кавуа в капоте, непричесанную и с красными глазами. Дом капитана кардинальской гвардии обычно посещали многие, так как у четы де Кавуа было ровно столько друзей, сколько было приверженцев кардинала в Париже. Однако после того как г-жа д'Эгильон и маршал де Ла Мельере оповестили всех о нелестных эпитетах, которыми его высокопреосвященство соизволил наградить своего верного слугу, поток посетителей иссяк, словно обмелевшая речка, и превратился в скромный ручеек. Такова уж человеческая природа.
     Но не станем рисовать все в уж слишком мрачном свете. Кое-кто из друзей все-таки заходил навестить опального капитана, который занемог от огорчения. Именно это обстоятельство и посоветовал использовать Арамис.
     Посетители не могли не обратить внимания на перемену в облике г-жи де Кавуа, которая была, как уже говорилось, хороша собой и обыкновенно уделяла должное внимание своей внешности. В тот день к капитану не пустили никого.
     - Бедняга де Кавуа, должно быть, совсем плох! - был единодушный приговор.
     На следующие сутки разнесся слух, что г-жа де Кавуа обратилась к г-же д'Эгильон, своей близкой приятельнице, с тем, чтобы та попросила его высокопреосвященство прислать к больному своего врача.
     Кардинал не мог отказать г-же д'Эгильон в подобной просьбе и, тут же пригласив к себе своего личного медика, отправил его к постели капитана, здоровье которого теперь внушало всем серьезные опасения.
     - Возвратитесь и расскажите мне, в каком состоянии де Кавуа,