счет  своего  спутника,  -  ты  думаешь,  что  Нана  не прав, желая попытать
счастья?
     - То  есть,  имей я возможность помешать этому, он не поехал бы сегодня
вечером  с  тобой...  Уезжать,  чтобы  рисковать  жизнью,  когда  можно жить
спокойно,  -  безумие,  которого  я  не  понимаю.  Да  и  потом, если правду
говорить,  - продолжал Барбассон тоном доверия и понижая голос, - моя служба
при  нем  кончится,  и  я  потеряю  хорошее  место.  Сердар  поместил меня в
Нухурмуре,  чтобы  я после его отъезда занимал принца и рассеивал его черные
мысли;  теперь  я  не буду больше ему нужен, а чтобы ехать за ним на войну -
благодарю  покорно!  Пусть  на  меня  не  рассчитывает...  Я  доеду с ним до
Беджапура,  чтобы  получить  отставку от Сердара... А там до свидания, милая
компания, - я еду во Францию!
     Слова  эти  он  мог сказать тем более естественным тоном, что мысли эти
давно  уже  бродили у него после того, как он получил королевский подарок от
Нана-Сагиба.  Но  в  эту минуту Барбассон думал о другое; вид старого врага,
которому  он  приписывал  смерть Барнета, вернул ему всю его энергию, и ради
мести он сделался авантюристом прежних дней.
     Туг не верил своим ушам.
     - Как,  -  сказал  он  с  удивлением,  -  ты  разве  не был комендантом
Нухурмура во время отсутствия Сердара?
     Барбассон  чувствовал, что от его ответа будет зависеть решение Кишнаи,
потому что хитрый туземец не делал ни шагу, чтобы двинуться к выходу.
     - Я  комендант!  -  воскликнул  он с самым добродушным видом. - А кем я
командовал  бы?  Бог  мой! Я никогда не держал ружья в руках; так меня зовут
здесь ради шутки... командовал тот, другой.
     - Кто другой!
     - Да  Барнет, твердый, как сталь! Плохо приходилось от него душителям и
англичанам. Ты не знал разве Барнета, правой руки Сердара?
     - Он с ним, без сомнения?
     - Нет, он умер! - отвечал провансалец с волнением.
     Последние  сомнения  туга  исчезли;  чем рисковал он с таким безобидным
человеком?  С  другой  стороны,  его  можно  будет заставить разговориться и
разузнать от него кое-что о Нана-Сагибе и Нухурмуре.
     - Идем, Сагиб, - сказал Кишная, решившийся, наконец, выйти.
     Молния  мелькнула  в  глазах  Барбассона,  но  он шел впереди, и туг, к
счастью,  не  заметил  этого.  Через  несколько  минут они пришли к озеру, и
наступил  критический  момент.  В маленьком заливе стояла та самая шлюпка, с
помощью  которой  Кишная  год  тому  назад  захватил в плен своего нынешнего
спутника  и  Барнета;  Барбассон  боялся,  как  бы  туг  при  виде шлюпки не
вспомнил  о  том,  что было, и... не узнал бы его. Но за это время Барбассон
так  растолстел,  что  сделался  неузнаваем, и к тому же еще больше прежнего
оброс  бородою... Кишная подошел к тому месту, где стояла шлюпка, не выказав
ничего  такого,  что  могло  бы  оправдать  опасения его спутника. Барбассон
прыгнул в шлюпку, и туг после небольшого колебания последовал за ним.
     - Я думал, мы будем ловить рыбу с берега, - сказал он.
     - О,  мы далеко не уедем, - отвечал провансалец, - мы найдем здесь рыбу
получше, вот у того островка, который ты видишь, в ста саженях отсюда.
     Не  прошло  и пяти минут, как шлюпка пристала к островку и остановилась
под  единственным  деревом,  как  будто нарочно выросшим тут, чтобы рыболовы
могли  укрыться под его тенью. Барбассон приготовил удочку своему спутнику и
показал,  как  надо  ею  пользоваться.  Теперь,  когда  добыча была у него в
руках,  ему  захотелось  поиграть  с  нею,  как  кошка  с мышью. Кроме того,
Барбассону   очень   хотелось   приготовить   кушанье   из  рыбы,  пойманной
начальником тугов.
     Когда  Барбассон  вспоминал  ужасную  смерть  Барнета,  он  не  уступал
каннибалам к жестокости.
     Несмотря  на  то,  что  туг был новичок, рыбы было так много и приманка
так  хорошо  приготовлена,  -  бобы,  полусваренные  в  воде  с терпентинной
эссенцией,  -  что  каждая  закинутая удочка приносила рыбу. Кишная объявил,
что  он  наслаждается,  как  король,  и  скоро,  пожалуй сделается страстным
поклонником рыбной ловли.
     - Ладно!  Скоро ты будешь ловить рыбу в Ахероне, - сказал по-французски
провансалец.
     Рыбная  ловля  шла  прекрасно,  и  радость наполняла их сердца, хотя по
различным  причинам.  Они беседовали, как старые друзья. Кишная расспрашивал
своего  спутника  о  Сердаре и Нана-Сагибе, об их подвигах, о жизни, которую
они  вели  в  Нухурмуре,  о  борьбе,  которую  им  приходилось  выдерживать.
Любопытство  его  было  неистощимо; с своей стороны, Барбассон очень любезно
отвечал на его вопросы.
     "Осужденному на смерть ни в чем не отказывают", - думал он про себя.
     И  он  рассказывал о разных приключениях, о которых будто бы слышал и в
которых  Кишная также играл роль. По прошествии целого часа такого разговора
Барбассон  подумал,  что  пора  кончить;  туг наполнил уже половину корзины,
предназначенной  для  рыбы.  Они  разговаривали  в  это  время  о Барнете, и
провансалец,  бросив  взгляд  в  сторону тени от дерева, чтобы убедиться, не
испортились ли его приготовления, решил воспользоваться этим разговором.
     - Ты все необыкновенное рассказываешь мне о Барнете, - сказал туг.
     - О,  это  ничего  еще,  -  отвечал  Барбассон,  - он был очень добр, и
отправлял  на  тот свет самых жестоких врагов таким образом, что они даже не
подозревали этого... а сами наверное замучили бы его.
     - Ты удивляешь меня.
     - Все  так было, как я говорю... Хочешь, в доказательство расскажу тебе
одну историю?
     - Хорошо... Это очень интересует меня, а ты так хорошо рассказываешь.
     - Это еще больше тебе понравится.
     - Я уверен.
     - Представь  себе, - начал Барбассон, привязывая удочку, чтобы ничто не
мешало  его  движениям,  - один из самых ожесточенных врагов его попал ему в
руки;  негодяй  считал  себя  погибшим и дрожал всем телом; убить человека в
таком  состоянии  было  не  в  характере Барнета; сердце у него было нежное.
"Попади  я к тебе в руки, - сказал он пленнику, - ты резал бы меня на мелкие
кусочки и заставил бы страдать два, три дня, а я тебя прощаю".
     - Какое величие души!
     - Подожди  конца!  Тот  не  верил  ушам. "Помиримся и будем друзьями, -
продолжал  Барнет,  -  и  чтоб  скрепить  этот разговор, пойдем позавтракаем
вместе".   За   завтраком  царствовала  самая  сердечная  радость;  негодяй,
считавший   себя  спасенным,  обнимал  колени  своего  великодушного  врага.
Барнет,  одним  словом,  обращался  с  ним так хорошо, что тот сказал, будто
лучше  этого  дня у него не было еще в жизни. За десертом и после кофе, - о,
Барнет  умел угощать, - оба отправились покататься в лодке; во время катанья
Барнет,  объясняя  новому  своему  другу,  каким образом моряки обращаются с
парусами  и как перевязывают их, взял веревку из кармана и соединил обе руки
друга вот так...
     Барбассон  взял  небрежно  руки Кишнаи и положил их одна на другую, как
бы демонстрируя свои слова.
     - Он  обвязал  их  веревкою,  -  продолжал  он свой рассказ, - и сделал
узел, "мертвый узел", потому что его нельзя развязать.
     И  провансалец, под предлогом примера, проделал эту операцию над руками
туга, который доверчиво подставил их ему.
     - Попробуй сам, легко ли его развязать.
     - Твоя  правда,  -  сказал  Кишная  после  тщательных усилий освободить
руки. - Трудно придумать более надежный узел. Ты научишь потом меня?
     - Разумеется.  Слушай  конец.  Лодка  остановилась у берега поддеревом,
почти  как  здесь;  Барнет взял веревку, которая висела на дереве, с мертвой
петлей и накинул на шею новому другу...
     Барбассон  взял  спрятанную  среди листьев веревку, кончавшуюся мертвой
петлей, и накинул ее на шею туга.
     - Что  ты делаешь, - сказал Кишная, начинавший пугаться, - мне не нужно
этого показывать, я пойму и без того.
     - Подожди конца, - продолжал невозмутимо Барбассон.
     - Сними  сначала  эту  петлю,  она  может  задушить  меня  при малейшем
движении.
     - Не  двигайся  с  места  и  ты  ничем  не  рискуешь;  дай  мне кончить
рассказ...  Как  только  Барнет  накинул  петлю,  как  я  тебе  показал,  он
оттолкнул  лодку  от  берега,  и  враг его, само собою разумеется, повис, не
подозревая  близкого  конца.  И  неужели,  по-твоему,  Барнет,  поступил  бы
человечнее,  если  бы  заставил  страдать  своего  пленника,  подвергая  его
попытке   или   принуждая  смотреть,  как  он  будет  приготовлять  все  для
повешения?
     - Поведение  его,  конечно, удивительное, - отвечал Кишная, который все
еще  не  хотел  понять,  в  чем  дело.  - Но развяжи меня, ведь твой рассказ
кончен.
     Вместо  ответа  Барбассон  откинулся  на  планшир  шлюпки  и разразился
безумно  веселым смехом. Туг все еще смотрел на это, как на шутку, но тем не
менее побледнел и боялся двинуться с места.
     - Полно,  -  сказал  он,  -  шутка  забавная,  но слишком долго длится;
развяжи меня. Пора домой, мы достаточно наловили рыбы.
     - Рыбы  этой  ты  не  отведаешь,  Кишная,  душитель,  разбойник, убийца
Барнета! - крикнул Барбассон.
     Услышав  свое  имя,  Кишная вскрикнул от ужаса. Он понял, что погиб. Но
финал  разговора  был  так  неожидан,  что  он  употребил все силы, чтобы не
упасть.  Неужели  у  него была еще надежда смягчить Барбассона? Последний не
дал ему времени просить себя.
     - Счастливый  путь,  Кишная,  проклятый  душитель женщин и детей, шпион
англичан, подлый убийца. Счастливый путь. Убирайся к черту!
     При  этих  словах лицо туга приняло выражение невероятного ужаса. Какие
страдания  вынес  он  в  течение нескольких секунд, когда понял сделанную им
неосторожность!
     Барбассон  положил конец этой пытке, оттолкнув шлюпку от берега... Тело
туга повисло над водой.
     - Эта  смерть  слишком  легка для такого негодяя, - сказал провансалец,
бросив  последний  взгляд  на  подергиваемое судорогами тело своей жертвы, -
правосудие людей удовлетворено, да будет правосудие Бога милостивее к нему!
     Ночью  в  долине,  внутри  Нухурмура, раздавались страшные человеческие
крики,  смешанные  с  ревом  диких  зверей...  Это  кричали  шесть товарищей
Кишнаи,  которых, по приказанию Нана-Сагиба, отдали на съедение Норе и Сите,
пантерам заклинателя Рамы-Модели.


     Так  кончили  свое  существование последние представители касты тугов в
провинции Беджапур. Нана-Сагиб еще раз ускользнул от англичан.
     Эта   последняя  попытка,  обещавшая  полный  успех,  заставила  принца
принять  решение  покинуть Индию. Думая, что известие о новом восстании было
вымышлено  тугами,  чтобы пробраться в Нухурмур, наскучив долгим ожиданием и
однообразной  жизнью,  которую  он  вел, он сказал себе, что рано или поздно
измена  предаст его в руки англичан, и решил уехать навсегда из Индии. Чтобы
не  изменять  этого  решения,  он  поклялся тенями своих предков не уступать
никаким убеждениям и просьбам.
     Но  что  случилось  в  Беджапуре  и  не был ли Сердар убит тугами перед
отъездом  их в Нухурмур? Арджуна боялся этого; он припоминал теперь, что еще
до  прибытия  его  в Малабар Кишная уже присвоил себе высшую власть общества
"Духов  Вод".  Было  решено  в  тот  же  день  отправить посла в Беджапур, и
Нана-Сагиб  одновременно  стал  готовиться к отъезду. Он принял решение и не
мог успокоиться, пока не приведет его в исполнение.
     Наступила  ночь...  Все  спокойно спали в Нухурмуре, когда слон Ауджали
огласил  вдруг  воздух  целым  рядом  особенных криков, - и все, знавшие его
привычки,  сейчас  же  поняли,  что  случилось что-нибудь особенное в горах.
Ласковые  слова  Сами,  даже  угрозы не могли его успокоить, а потому жители
пещеры  вышли  с  Нана-Сагибом  во  главе на род бельведера, чтобы осмотреть
долину  через ночную подзорную трубу. Они увидели странное зрелище, за всеми
перипетиями   которого  следили  с  возрастающим  интересом.  Три  всадника,
пригнувшись  к  седлу,  взбирались во весь опор по голым скалам и неслись по
направлению  к  Нухурмуру.  А  вдали,  на равнине, извивалась длинная черная
лента  и тянулась в том же направлении... Это была многочисленная кавалерия,
которая, по-видимому, преследовала всадников.
     Нана-Сагиб   и   товарищи   его   не   успели   еще  поделиться  своими
впечатлениями,  как  три  всадника  были  уже у пещер, и один, не соскакивая
даже с лошади, крикнул им:
     - Живо!  На  лошадей!  Три полка кавалерии мчатся по нашим следам. Одни
из  них стараются отрезать нам путь в Гоа, другие загоняют нас в горы. У нас
в  распоряжении  всего  десять минут... Живо! Скорей! Ради Бога, ни слова...
или мы погибли!.. - Это был Сердар.
     В  Нухурмуре  всегда  стояли  на  всякий  случай  полдюжины  породистых
жеребцов.  Через  пять  минут  все  были  уже  в  седле.  Барбассон, слишком
толстый,  чтобы  усидеть  на  лошади, поместился в хаудахе Ауджали, которого
пустили  впереди отряда с целью подзадорить чистокровных, - ибо нет ни одной
лошади  в  мире,  которая  могла  бы соперничать со слоном, пущенным во весь
опор.
     Только  теперь,  когда  все было готово, заметили жители Нухурмура, что
между тремя всадниками была одна женщина.
     - Вперед, и да хранит нас Бог! - крикнул Сердар.
     И  весь  отряд,  как  один человек, понесся вверх по склонам Нухурмура.
Пора было!.. На противоположном берегу озера показались уже преследователи.
     Час  спустя на вершине гор показался Нана и все его спутники. Прокричав
три   раза  "ура",  весь  отряд  понесся  вниз  по  противоположному  склону
Нухурмура в сторону Гоа.
     Нана-Сагиб  был  спасен,  ибо  не  было  больше сомнения, что он раньше
своих  преследователей  вступит  на португальскую территорию, где он был вне
опасности...


     Что же случилось в Беджапуре?
     Последующие  события  развернулись  с головокружительной быстротой. Как
только   полковник  Кемпуэлл  узнал  от  своего  сына  о  большом  заговоре,
задуманном  его  зятем,  он  не колебался ни единой минуты... Что значат узы
семьи, когда дело идет о счастье отечества?
     Жена  его,  героическая Диана де Монморен, могла выпросить у него всего
только  один  день отсрочки, чтобы спасти своего брата. "Он спас жизнь тебе,
спас  жизнь  Эдуарду, - сказала она, уезжая, - я заплачу свой долг и исполню
свою обязанность, - а ты исполняй свою!"
     Кемпуэлл  сообщил  обо  всем  губернатору  Бомбея,  который  немедленно
телеграфировал  губернаторам  Мадраса, Лагора, Агры, Калькутты и вице-королю
в   Беджапуре.   Все  они  немедленно  приняли  самые  энергичные  меры  для
подавления  готовящегося восстания. Четыре раджи Декана были арестованы, а с
ними  вместе  и  с  те,  кого  считали  причастными  к  заговору; остановить
движение было нетрудно ввиду того, что ничто еще не было готово.
     Узнав  о  том,  что  случилось,  Сердар  склонил  голову  с покорностью
отчаяния.
     - Бог  против  меня!  -  сказал он сестре. - Кто знает, какую судьбу Он
готовит Индии? Я прекращаю борьбу, не спасу Нана-Сагиба - или погибну!
     - Я  не  покину тебя, - отвечала мужественная женщина, - пока не увижу,
что ты в безопасности.
     Оба  пустились  в  путь  в  сопровождении  Анандраена.  Два часа спустя
вице-король   отправил   за  ними  вдогонку  всю  кавалерию,  бывшую  в  его
распоряжении.


     Через  день  после  этих  событий, когда Нана-Сагиб, Сердар и несколько
индусов,  оставшихся им верными, садились на борт "Дианы", которая стояла на
рейде  Гоа,  в  городе разнесся слух, что сэра Лауренса нашли утром увитым в
постели.
     - Какое  счастье,  -  сказала Диана, прощаясь со своим братом, - что ты
не  был  в  это время в Беджапуре. Никто, по крайней мере, не будет обвинять
тебя в этом гнусном преступлении.
     - Преступление  ли это, Диана? - сказал Сердар торжественным голосом. -
Вспомни  о  потоках  крови,  которые пролил этот человек и которые собирался
еще пролить.
     - О, Фредерик!
     - Диана!  Правосудие  Бога  ничего  не  имеет  общего  с кривыми путями
человеческого   правосудия...   Оно   карает  виновного,  когда  найдет  это
нужным... Прощай!
     - Когда я тебя увижу, Фредерик?
     - Никогда,  Диана!  Я не хочу знать общество, которое разбило мою жизнь
и  доказывает  мне  каждый  день,  что  в  мире торжествуют только интриги и
подлость... Прощай, Диана, будь счастлива.
     - Вперед! - крикнул капитан "Дианы".
     Грациозное  судно  быстро отчалило от пристани и, постепенно увеличивая
скорость, понеслось на всех парах в открытое море.
     Диана стояла на берегу, опираясь на руку Барбассона, и тихо плакала.
     - Хорошо,  -  говорил  провансалец,  прикладывая кулаки к глазам, чтобы
удерживать  слезы,  -  хорошо, черт возьми, что Барнета нет здесь... С таким
сердцем, как у него... Бедняга! Он так страдал бы!
     Перед  отъездом  во Францию Барбассон узнал из газет подробности смерти
сэра Джона Лауренса.
     После   двадцати  четырех  бесполезных  попыток  проникнуть  во  дворец
Лауренса,  Утсана  и  Дислад-Хамсд, наэкзальтированные до безумия, обманули,
наконец,  бдительность  стражи  и слуг; проникнув в древнее жилище Омра, они
бросились,  как  сумасшедшие, по коридору, ведущему в комнату вице-короля...
Была  ночь...  Несчастный  спал  - и фанатики исполосовали его чуть ли не на
куски...  Когда  пришли  офицеры  -  падиал,  потерявший  рассудок, стоял на
коленях подле трупа и сосал его кровь...


     Неделю  спустя пакетбот "Даная" уносил Барбассона к благородному городу
Марселю, откуда он уехал двадцать пять лет тому назад.
     Если  вы случайно будете проезжать Бланкард, станцию железной дороги из
Марселя  в  Ниццу  и  увидите  красивую  виллу, выстроенную в индо-азиатском
стиле  с  куполом,  минаретами,  гопорамом, украшенными полумесяцами в честь
Пророка, - не спрашивайте, кому она принадлежит.
     Бывший  адмирал флота имама Маскатского, Барбассон, неутешный друг Боба
Барнета,  достиг  заветной мечты: это он живет там, предаваясь воспоминаниям
и  рыбной  ловле.  Пусть  Магомет,  веру  которого  он  сохранил, пошлет ему
благоденствие и долгие дни!
     Он  предполагает совершить еще одно путешествие в Индию, чтобы привезти
оттуда  останки своего друга. В ожидании этого он строит себе мавзолей, куда
уединяется  ежедневно,  чтобы  совершать  омовения  и  молитвы  по правилам,
предписанным Кораном.