гнуть к заговору, когда
эти ужасные животные набросились на нас.
     Сердар  не настаивал; он знал давно уже, что нет возможности бороться с
предрассудками  даже  самых  развитых  и  умных  индусов. Он сделал Ури знак
следовать  за  собой  и, взяв его тихонько за руку, заставил войти в пещеру.
Влияние  его  на  этого  дикаря было так велико, что последний не выказал ни
малейшего знака удивления к такому поступку, которого он не понимал.
     Когда  спустя  несколько  минут Рама позвал Сердара, он лежал, небрежно
развалившись  на  обеих  пантерах,  которые нежно лизали ему руки. Не успел,
однако,  показаться  Тота,  как  пантеры  оставили Раму и бросились к своему
хозяину,  осыпая его ласками с нежным прерывистым ворчаньем, чтобы показать,
вероятно,  как  они  рады снова увидеть его. Сердар не пытался даже скрывать
своего  удивления при виде такого быстрого результата, потому что друг его в
первый раз показывал ему свое искусство.
     - Действительно  чудеса!  -  сказал он Раме, поздравляя его. - Ты также
быстро можешь усмирить и пантер из джунглей?
     - Это  будет  немножечко  подольше,  Сагиб,  - отвечал заклинатель. - Я
уверен, однако...
     Он  не  кончил  начатой  им  фразы.  Хорошо  знакомые  всем  обитателям
Нухурмура  звуки  рога,  которыми  они  давали  друг  другу  знать  о  себе,
послышались  вдруг  где-то  вдали, но так слабо, что, не будь ночной тишины,
никто не услыхал бы их.
     - Это  Нариндра,  -  сказал  Сердар с невыразимой радостью. - Это он, я
узнаю  его  сигнал;  слушайте!  Ауджали  отвечает ему. Умное животное поняло
призыв своего махута.
     Это   был   действительно   Нариндра,  к  числу  обязанностей  которого
принадлежали   и   заботы   о   слоне.  Вмешательство  последнего  произвело
поразительное  действие.  Испуганные  криками  колосса,  которого боятся все
жители  леса,  пантеры  мгновенно  вскочили  на  ноги  и  пустились вдоль по
долине;  добежав  до  противоположной  оконечности  ее,  они,  нисколько  не
колеблясь   и  не  уменьшая  быстроты  бега,  начали  карабкаться  вверх  по
вертикальной  почти  стене, цепляясь за карликовые пальмы и бамбуки, пока не
добрались  до  плато,  где  исчезли из виду в одну минуту. Присутствующие не
успели  еще  опомниться  от  удивления,  как  Тота,  следуя данному примеру,
пустился  с поразительной быстротой по долине и начал в свою очередь опасный
подъем,  хватаясь руками за ветки и кусты. Присутствующие были поражены; они
не считали его способным на такой подвиг, особенно ввиду его раны.
     Не  сказав  ни  слова  друг  другу,  Сердар и его товарищ бросились его
преследовать,  - у них блеснула одна и та же мысль. Собственная безопасность
их  требовала  не  выпускать из рук этого туземца, который знал теперь тайну
их  убежища  и  мог  со  дня на день, сам, быть может, не желая и не понимая
важности  такого  поступка,  выдать  их  врагам.  Ему захочется, быть может,
вернуться  в  долину,  и  тогда достаточно будет какому-нибудь шпиону видеть
его  спуск, чтобы удивиться и пожелать узнать, куда и для чего он спустился.
Оттуда  до открытия Нухурмура один шаг... Случай делает и еще более странные
вещи.  Несмотря  на  быстроту  бега,  Сердар и Рама добежали до конца долины
только  для  того,  чтобы  увидеть бесполезность своей попытки... Тота-Ведда
был уже почти наверху.
     - Бегство  это,  Рама, большое несчастье, - сказал Сердар тоном полного
уныния...  Ты  знаешь, суеверен я или нет? Так вот, у меня предчувствие, что
бедный  идиот  этот,  не  желая,  без  сомнения, этого, будет причиной нашей
гибели.
     - Ты   напрасно   так  беспокоишься,  Сагиб!  Надо  невероятное,  можно
сказать,  невозможное  сочетание обстоятельств, - отвечал Рама, - чтобы этот
дикарь,  немножко  поумнее  двух  пантер и не говорящий ни на одном понятном
языке,  мог бы выдать тайну нашего убежища. Ты знаешь, что одного вида людей
достаточно, чтобы заставить его бежать.
     - Я желал бы ошибиться, Рама! Будущее скажет, кто из нас двух прав.
     Все  случилось  с  такою  быстротой  и  Сердар  придавал  такое  важное
значение  всему  этому  происшествию,  что  оба  забыли  на минуту о сигнале
Нариндры,  который, изнемогая, без сомнения, от усталости, не хотел обходить
кругом  озера и просил, чтобы за ним выслали шлюпку. Повторные крики Ауджали
напомнили  им  об  этом.  Слон  очень любил своего махута, у которого всегда
были  наготове  какие-нибудь лакомства для него; вот почему он не переставал
плакаться и волноваться с первых же звуков рога.
     - Не  стоит  никого  будить,  - сказал Сердар, - мы одни переедем на ту
сторону  озера,  а  Сами  прикажем  не  спать  до  нашего  возвращения.  Я с
нетерпением  жду  новостей  от друзей, - и он прибавил со вдохом: - ах, если
бы  получить  почту  из Франции!.. Прогоним, впрочем, эту тщетную надежду...
так горько бывает разочарование.
     Они  молча  направились  в  пещеры,  закрыли  скалу  за собой и, сделав
необходимые  распоряжения  Сами,  направились к выходу. Все спокойно спали в
гротах,  куда никакой шум не проникал извне. Проходя через комнату Нана, они
остановились  на  минуту;  принц  ворочался  на  диване,  который служил ему
вместо  постели; ему что-то не спалось, и он говорил бессвязные слова. Вдруг
он  приподнялся  и,  протянув  руку, ясно произнес на индусском наречии: "За
веру  и  отечество, вперед!". Потом снова лег, продолжая бормотать невнятные
слова.
     - Бедный  принц!  -  воскликнул  Сердар,  проходя  мимо. - Это те самые
слова,  которыми  он  двигал сипаев на англичан. Будь у него столько же ума,
сколько мужества, ни он, ни мы не были бы здесь.
     Придя  на  берег озера, Сердар взял свой буйволовый рог, чтобы отвечать
Нариндре,  который  то и дело повторял свои сигналы, не зная, слышат его или
нет.  Он  извлек  из  него  сначала  звучную и продолжительную ноту, которая
означала  на  условном  языке:  "мы  слышали";  затем  вторую  - отрывистую,
быструю:  "мы  поняли",  и  наконец  две, одну за другой: "мы сейчас будем в
шлюпке".
     Он остановился и ждал.
     В  ту  же  минуту  из-за  озера  послышался целый ряд условных звуков -
ответ Нариндры: "Это я, Нариндра, я вас жду".
     Осторожность  требовала, чтобы они имели в своем распоряжении целый ряд
всевозможных   сигналов;   без   этого   они  могли,  ничего  решительно  не
подозревая,  попасть  в  засаду,  тогда  как  при  таком  способе  малейшего
изменения  не  только количестве нот, но и известной интонации их достаточно
было, чтобы возбудить подозрение.
     Пять  минут  спустя  шлюпка  быстро  и безмолвно неслась по поверхности
воды.  Луна  скрылась  в  это  время по другую сторону гор, и полная темнота
царила  на  озере,  которое  было окружено со всех сторон высокими вершинами
Нухурмурских  гор  и,  не  освещенное ни одним лучом света, казалось черным,
как  чернила. Темное беззвездное небо нависло над безмолвным пейзажем, точно
мраморная покрышка над могилой.
     Зрелище  это  было  создано  не  для  того,  чтобы  прогонять мрачные и
грустные  предчувствия, угнетавшие Сердара в течение всего вечера. Два друга
проехали  уже  две  трети  пути, не обменявшись ни одним словом между собою,
когда  пронзительный  крик,  похожий  на  свист  макака-силена, род обезьян,
очень   многочисленных   в  лесах  Малабарского  берега,  прервал  вдруг  их
молчание.
     - Что  это значит? - воскликнул Сердар, вскочив на ноги. - Не сигнал ли
это?
     - Это  значит,  что  мы приближаемся к берегу, - отвечал Рама, - потому
что  леса,  окаймляющие  берега,  дают  убежище огромному количеству обезьян
этого рода и крик этот ничего не может представлять для нас особенного.
     - Да,  но  тебе,  должно быть, известно также, что в тех случаях, когда
звук  рога  может  выдать  наше  присутствие  врагу,  мы  заменяем последний
криками  животных,  которых  так много в этих лесах, что это никому не может
внушить  подозрения.  Так,  например,  крик  макака-силена,  повторенный два
раза, означает...
     Слова  замерли  на  губах  Сердара...  тот  же крик повторился вторично
среди ночной тишины.
     - А!  на  этот  раз  я  не  ошибаюсь, это сигнал, - воскликнул Сердар с
большим  еще  волнением и, не дожидаясь ответа Рамы, бросился к машине. В ту
же  минуту шлюпка уменьшила ход, сотрясения винта прекратились мало-помалу и
судно  остановилось  на  некотором  расстоянии  от берега, близость которого
невозможно было определить в темноте.
     - Я  повиновался  сигналу,  -  сказал Сердар Раме, который в этот вечер
был  очень  оптимистически  настроен. - Он означает остановку, в каком месте
земли или воды мы не находились бы! Там происходит что-то необыкновенное.
     - В  том  случае,  конечно,  Сагиб,  - отвечал Рама, - если сигнал этот
подал  Нариндра.  Я,  например,  ничего не нахожу удивительного, если второй
макак отвечал первому или один и тот же крикнул два раза.
     - Во  всяком  случае,  я  должен  был  повиноваться  из осторожности, -
продолжал Сердар с оттенком нетерпения в голосе.
     - Я  не порицаю того, что ты считал нужным сделать, Сагиб, я ищу только
естественного  объяснения фактов, в которых нет ничего удивительного в таких
местах, как эти.
     - Я  желал  бы,  Рама,  чтобы ты был прав... Во всяком случае, мы скоро
узнаем,  в  чем тут дело. Третий крик, продолженный с намерением указать его
происхождение,   будет  означать:  "вернуться  обратно".  Тогда  уж  никаких
сомнений не будет.
     Прошло  четверть  часа  томительного  ожидания,  но третьего сигнала не
было...  напротив, тихий звук рога, придерживаясь условных правил, дал знать
людям  в  шлюпке, чтобы они продолжали свой путь. Вскоре после этого они без
всяких затруднений пристали к берегу.
     - Это  ты,  Нариндра, мой верный друг? - крикнул Сердар, не выходя даже
из шлюпки.
     - Да,  Сагиб,  - отвечал звучный голос, - это я. - И Нариндра тотчас же
прибавил:
     - Почта из Франции, Сагиб!
     Услышав   эти   простые   слова,   Сердар   почувствовал,  что  у  него
подкашиваются  ноги  и  кружится  голова.  Известие,  которого он ждал целые
месяцы  и  которое должно было показать ему, остались ли у него еще семейные
связи,  привязывающие  его  к  жизни, или он ни более ни менее как пария для
своих  и  авантюрист для общества, это известие Нариндра привез наконец. Оно
здесь,  в  двух шагах от него; через десять секунд он прочтет его; жизнь его
стояла  на  карте,  решалась  судьба... если ему нечего больше любить, не на
что  надеяться...  но нет, это невозможно. Его милая Диана, обожаемая сестра
не  могла  изгнать  его  из  сердца... И, весьма понятно, если в тот момент,
когда  мысли  роем  теснились  у  него  в голове, мешались, сплетаясь одна с
другой,   ноги  не  могли  его  больше  держать,  руки  дрожали,  голос  был
сдавлен...  Вот  уже  двадцать  лет,  как он бродит по миру, склоняя голову,
удрученную  презрением  родных и проклятием своего отца!.. И ничего этого он
не  заслужил...  Бог  тому  свидетель!  Правосудие людей ошибается, но Его -
никогда!
     Вы   не   можете   не   понять   теперь  жгучей  скорби  человека,  так
несправедливо  опозоренного...  скорби авантюриста, известного под названием
Сердара,  при  воспоминании  об этой прелестной белокурой головке, о сестре,
которую  он  покинул ребенком и затем в один прекрасный день нашел ее сына и
дочь,  явившихся к нему с просьбою спасти их отца от мести сипаев... Он спас
их  всех  троих, послав им свое имя вместо привета, когда пакетбот уносил их
с  бомбейского  рейда.  Да,  при  воспоминании  об  этой сестре, сделавшейся
женщиной,  женой  и  матерью  в  семье,  которая могла быть и его семьей, он
чувствовал  ненависть  к тем, которые изгнали его, не пожелав даже выслушать
его,  и  у него в то же время являлось безумное желание вернуться во Францию
с  гордо  поднятой головой и доказательством своей невинности в руках, чтобы
принудить  людское  правосудие,  поразившее его, признать свое заблуждение и
возвратить  ему честное имя, украденное негодяями... Он знал теперь, где ему
достать  эти  доказательства  и  то,  чего  он  не  сделал  для тех, которые
прокляли  кровь  от своей крови, плоть от своей плоти, не желая его принять,
выслушать,  снова  разобрать дело, он сделает это во имя воспоминаний своего
детства,  во  имя сестры, которую он так любил, а для этого было достаточно,
чтобы  она  написала  ему:  "Брат,  вернись... я никогда не обвиняла тебя, я
никогда не проклинала тебя... брат, вернись, я люблю тебя".
     И  человек  этот узнает минуты через две... секунды через две, написала
ли ему это сестра. - Неужели вы думаете, что он не имел права волноваться?
     И  он  даже  не спросил Нариндру, что за причина, по которой он дал ему
сигнал  остановиться посреди озера, не спросил своего ловкого посла, следили
ли  за  ним  шпионы,  занимаются ли до сих пор английские газеты Наной и им,
Сердаром,  подозревают ли о том, где они скрываются... Ее письмо... он думал
только  о  ее  письме,  и  когда Нариндра в тот момент, как ступил на землю,
протянул  ему пакет, он схватил это письмо, как скупец, хватающий потерянное
им  и снова найденное сокровище, прижал его к бьющемуся сердцу и, вернувшись
немедленно  на  борт  шлюпки,  бросился  в каюту, закрыл двери и люки, зажег
лампу  и  положил драгоценное послание на стол. Писем оказалось пять; почему
пять,  когда  только  три  человека  знали,  куда писать ему: лорд Инграхам,
верный  друг,  всегда  веривший его невинности и давший совет Эдуарду и Мари
обратиться   к  нему  с  просьбой  спасти  отца,  бывший  консул  Калькутты,
уполномоченный восстания в Париже, и сестра, которой он писал.
     Он  взял наудачу одно из них, желая знать, поможет ли ему слепой случай
найти  именно  то,  которое он желал, и случай не обманул его, - он взял то,
которое  бросилось  ему  в  глаза  своим  изящным видом. Заметили ли вы, что
наружный  вид  писем  почти всегда служит изображением характера тех, кто их
пишет,  особенно у женщин; а на этом, кроме изящества, находилась еще печать
с  гербом  Монморов  и Кемпуэллей. Дрожащей рукой сломал он печать, пробежал
первые строчки и остановился... он задыхался от волнения.
     Да, это было письмо сестры, и оно начиналось так:
     "Дорогой брат!
     Я  никогда  не  обвиняла тебя, а следовательно, никогда не судила, но я
много плакала о тебе и люблю тебя, как всегда любила..."
     У  него  не  хватило  сил  читать  дальше,  он опустил голову на руки и
заплакал...  Вот  уже  двадцать  лет,  как он не плакал... с того дня, когда
военный  совет  лишил  его  чинов, когда с груди его сорвали орден Почетного
Легиона... он плакал теперь второй раз.
     Плачь,  бедный мученик чести! День оправдания наступит. Какова же будет
твоя   радость,   когда   ты,   увидя  свою  любимую  сестру,  протянешь  ей
доказательства твоей невинности, говоря:
     "Читай...  Оправданный  уже  в  твоем сердце, я хочу быть оправданным и
твоим умом, прежде чем ты поцелуешь меня в ответ на мой поцелуй".
     Фредерик-Эдуард  де  Монмор  де Монморен дал себе действительно клятву,
что  он  увидится  с  сестрой  только  в тот день, когда ему удастся вырвать
доказательство  своей  невинности у негодяев, которые погубили его. Говорят,
что  слезы  успокаивают;  они,  во  всяком случае, производят благодетельное
действие  на  нервы, и Сердар почувствовал мало-помалу их действие... Он мог
продолжать чтение письма.
     Письмо  было полно благодарности за спасение и за сохранение жизни мужа
и  отца.  Она  все  знала,  прелестная  женщина:  насилие, употребленное для
спасения  майора,  которого честь обязывала умереть на своем посту; она была
ему  благодарна  за  то,  что  таким  способом он спас честь офицера, спасая
жизнь  мужа;  она знала, что он открыл свое имя Лионелю Кемпуэллю, Эдуарду и
Мари  в  тот  только  момент,  когда  лодка, увозившая его обратно на берег,
отчалила от парохода, шедшего в Англию, и ласково пеняла его за то.
     Вдруг  Сердара  снова  охватило сильное волнение. Что он прочел? Почему
вскочил  весь  бледный,  дрожащий?..  Диана писала ему, что Лионель назначен
полковником  4-го шотландского полка, стоящего гарнизоном в Бомбее, а Эдуард
прапорщиком  того  же  полка. Могла ли она после этого оставаться в Англии с
Мари,  когда  муж  ее,  сын  и  брат,  все, что для нее дорого в мире, будут
вдали?  Нет,  сердце  ее  не  могло устоять, а потому все они едут вместе на
следующем  военном  судне,  отправляющемся  в Бомбей, и судно это называется
"Принц  Уэлльский".  Первоклассный  броненосец  этот  находится под командой
лорда  Инграхама,  который  всегда  защищал его, всегда был искренним другом
Фредерика  де Монмор, т.е. Сердара... Через три недели или через месяц после
того,  как он получит это письмо, "Принц Уэлльский" будет на рейде Бомбея...
Диана   надеялась,   что   брат   будет   там,   чтобы  получить  их  первые
приветствия...  Она  знала  об  его  участии  в  восстании,  но  все  теперь
кончилось,   умиротворение   полное,   и   муж   ее,  поддерживаемый  лордом
Инграхамом,  получил  от  королевы  приказ  даровать  амнистию  Фредерику де
Монмор  де  Монморену,  признать  его невиновным в участии, принимаемом им в
восстании,  как  и во всем предыдущем и последующем, и запрещая всякому, кто
бы  он ни был, преследовать упомянутого Фредерика де Монмор де Монморена, за
исключением  того случая, если он будет по-прежнему упорствовать и с оружием
в  руках  препятствовать восстановлению власти ее величества в принадлежащих
ей  индо-азиатских  владениях...  И  Диана  надеялась, что брат ее давно уже
сложил  оружие  и  не  нарушит  королевского благоволения, продолжая служить
идее,  великодушной,  без  сомнения,  но химерной... Быть не может, чтобы он
пожелал  иметь  своими противниками зятя и племянника, которые, как солдаты,
вынуждены  будут  повиноваться  данным во всякое время приказаниям! Диана не
думала этого, она была убеждена в противном...
     - Бедная  Диана,  если  бы  она знала! - сказал Сердар, дочитав длинное
письмо  до  этого  места.  - Ах! рок преследует меня, несчастие не перестало
рушиться  на  мою  голову.  Я  не  могу изменить своим клятвам, предоставить
этого  несчастного  принца  на  волю англичан, которые в виде трофея повезут
его  из  города  в  город,  отдав  его  на поношение первым встречным... А с
другой  стороны, могу ли я отказаться от свидания, назначенного мне сестрою,
не  рискуя  ослабить  любовь  ее  к  себе?..  И эта амнистия, которая дается
только  мне,  могу  ли я воспользоваться ею, не рискуя прослыть изменником в
глазах  моих  товарищей?..  Что  делать, Боже мой? Что делать? Просвети меня
лучом  Твоей  бесконечной  мудрости...  Ты  не  допустишь торжествовать злу,
разве  только  с той целью, чтобы заметнее было Твое правосудие... Неужели я
мало еще страдал и не имею право надеяться на мир и покой?
     В  конце  письма  Диана  сообщала брату, что отец, умирая, простил его,
убежденный  в  его  невинности,  благодаря стараниям и доказательствам лорда
Инграхама.  Остальные  письма  были  от  его  зятя, племянника и Мари; в них
говорилось  только  о любви к нему и подтверждалось все, написанное в письме
Дианы;  пятое  ему  писал  его корреспондент из Парижа - оно не представляло
ничего важного.
     Прочитав  несколько  раз  письмо  своей  сестры и покрыв его поцелуями,
Сердар  долго  думал  о  том  странном  положении,  в которое его поставили.
Напрасно   ломал   он   себе   голову,   придумывая  план,  который  мог  бы
удовлетворить   всем   его  требованиям,  и  наконец  остановился  на  одной
всепримиряющей  мысли,  а  именно:  предоставить решение этого вопроса своим
товарищам и затем поступить так, как будет решено большинством.
     Решение  это  вернуло  спокойствие его измученному сердцу; в первый раз
после  долгих  лет  почувствовал  он,  что оживает; любовь сестры и ее семьи
вернула  ему надежду, это высокое благо, без которого человечество давно уже
впало