а,  царившая  обыкновенно  под этими уединенными
сводами.
     Утсара  вскочил  на  ноги и принялся кричать, как безумный... Напрасный
труд!  Голос  его  не  слышен был снаружи; все жалобы, все крики поглощались
стенами  подземелья,  устроенного  именно  с этой целью и названного поэтому
Колодцем Молчания.
     Факир  понял, что он погиб безвозвратно... Никакая человеческая сила не
могла  поднять  изнутри обе гранитные плиты, закрывшие отверстие подземелья.
Будь  еще  положена  одна  только  нижняя, Утсара мог бы взобраться на плечи
падиала  и  с помощью своей геркулесовой силы поднять ее плечом; но давление
верхней,  большей  по  величине и толщине, делало невозможной всякую надежду
на  успех...  Вот  почему  пленник  без  всякого колебания позвал на помощь,
предпочитая  опасность,  которая явилась бы следствием этого, ужасной смерти
от голода, ждавшей его в Колодце Молчания.
     Крики  его  превратились  мало-помалу  в  рев, в котором ничего не было
человеческого;  и  -  странная  вещь,  -  несчастному казалось при этом, что
кричит  не  он:  вследствие  особенного устройства этого мрачного подземелья
звуковые  волны,  ударяясь  во  все стороны полукруглого свода, возвращались
обратно  к  центру, где находился Утсара, и оглушали его, точно звуки трубы,
раздающиеся прямо над его ухом.
     Факир  подумал сначала, что падиал пришел в себя и кричит вместе с ним;
но  когда, выбившись из сил, он замолчал, то понял, что один он только зовет
на  помощь,  которая  не  является  и  не явится никогда. Сколько криков уже
заглушали эти мрачные стены!
     Утсара  поддался  в  первую минуту весьма понятному чувству страха, над
которым  скоро  взяла  верх  его  закаленная  натура. К нему снова вернулось
обычное хладнокровие, не покидавшее его ни при каких обстоятельствах.
     - Невозможно,  чтобы  падиала не было здесь, - сказал он себе, - ведь я
поднял  вторую  плиту,  закрывшую  отверстие.  Надо  только  отыскать  его и
привести  в  чувство от обморока, который, по-моему, длится слишком долго...
А там увидим.
     Предвидя  возможность борьбы с кем-нибудь, Утсара, как помнят читатели,
снял  с себя всю одежду. Теперь он пожалел об этом; страстный курильщик, как
все  индусы, он мог бы зажечь огонь... Он решил воспользоваться единственным
средством,  которое  ему  оставалось,  -  и придерживаясь стены, приступил к
обходу  своей  тюрьмы... Под ногами его трещали и стучали друг о друга кости
скелетов,  катились  со  всех  сторон  черепа  и, заставляя его спотыкаться,
напоминали  ему  каждую минуту, что ни один из тех, кто вошел сюда, не вышел
живым.   Тошнотворный   запах,  который  душил  его,  еще  более  увеличивал
непреодолимое  отвращение,  какое  все  индусы  питают к останкам мертвых...
Напрасно,  однако,  факир  осматривал  подземелье,  - он ничего не нашел! Он
начал  тот  же  осмотр  второй  раз, затем третий, но по-прежнему без всяких
результатов.
     - А  между  тем,  - говорил он, сдерживая овладевшее им бешенство, - он
не  мог убежать. Ему не под силу было открыть отверстие; даже если бы падиал
открыл  его,  он  не  мог  бы  выйти  из  коридора, который ведет в зал, где
находится  эта  страшная тюрьма. Попасть туда возможно только через потайные
сообщения, которых падиал не должен был или не мог ни в коем случае знать.
     Суеверный,  как  и все его соотечественники, он готов был уже допустить
чудесное  вмешательство какого-нибудь духа, покровителя семьи Хамедов, когда
вдруг  ему  пришла  в  голову  мысль,  что ночной сторож Беджапура, имея при
себе,  вероятно,  чем зажечь огонь, нашел одно из боковых помещений, которых
факир не заметил при осмотре Колодца Молчания.
     Он  снова принялся за исследование и, вспомнив вдруг, что в одном месте
у  стены он заметил довольно сильное понижение в куче костей, поспешил туда.
На  этот  раз  он не удовольствовался одним только поверхностным осмотром, а
протянул  руку,  ощупывая  стену  и  отстраняя  кости,  которые при малейшем
прикосновении   скользили  вниз.  Наконец  он  нащупал  верхушку  отверстия,
настолько  большого, - как ему показалось, - что человек свободно мог пройти
через  него.  Продолжая удалять препятствия, состоящие из остатков скелетов,
которые  в этом месте лежали более плотно, чем где-либо, (факир объяснил это
тем,  что  падиал  нарочно  стащил  сюда  эти  кости, чтобы в случае осмотра
скрыть  вход в найденное им убежище) - он кончил тем, что совершенно очистил
проход.  Радость, овладевшая им, тотчас уменьшилась тем обстоятельством, что
хотя  отверстие  прохода  и было свободно, но в нем, по-видимому, никогда не
было  закрывавшей его створки; в этом он убедился с помощью рук. Приходилось
заключить,  что  подземелье  предназначалось  для заключенных, осужденных на
голодную  смерть:  проход  этот  должен  был  кончаться  тупиком  и не иметь
никакого  сообщения  с  другими  частями  здания,  чтобы не дать несчастному
возможности убежать.
     Тем  не  менее  это не лишило факира последнего проблеска надежды. Зная
все  способы запоров, употребляемых здесь, он надеялся еще, что выберется на
свободу.  Кончив  очистку  отверстия,  он осторожно, придерживаясь за стену,
протянул  вперед  ногу,  -  потому  что  отверстия в таких подземельях часто
бывали  лишь  приманками, предназначенными для того, чтобы осужденные падали
в отвесно вырытую пропасть.
     Невыразимая  тревога  охватила его в тот момент, когда вытянутая вперед
правая  нога  его  попала в пустое пространство... Никакого сомнения больше!
Перед  ним  находилась  ловушка  и  ему  стало  понятно молчание несчастного
Дислад-Хамеда,  который  свалился,  вероятно,  на  дно  пропасти...  Но  это
оказалось  ложной  тревогой,  так  как  нога  его  скоро  уперлась в твердую
поверхность  и  он,  удостоверившись  предварительно, так ли это, понял, что
ступил  на первую ступеньку лестницы. Прежде чем двигаться дальше, он сложил
обе руки в виде трубы и крикнул во весь голос:
     - О! Э! Хамед!.. Это я, факир Утсара!
     Затем  он  внимательно  прислушался. Ни звука голоса, ни малейшего шума
не донеслось к нему из глубины...
     После  нескольких  минут молчания он стал спускаться, считая ступеньки.
Зная  количество  ступенек  лестницы, шедшей из залы, где находился колодец,
до  земли, он мог приблизительно составить себе понятие о длине и глубине ее
залегания.  Он  прошел  шестьдесят  две  ступеньки  и заключил из этого, что
находится  наравне  с  внешней  почвой.  Прежде  чем  продолжать  спуск,  он
повторил  свой  зов  делая  ударение  на  своем имени, которое только одно и
могло внушить доверие падиалу, - если только тот был еще жив.
     Попытка  его  на  этот раз увенчалась успехом; громкий крик удивления и
невыразимой,  безумной  радости  раздался  в  ответ.  Чтобы  избежать пытки,
угрожающей   ему,   падиал  скрылся  в  этом  длинном  проходе,  который  он
неожиданно нашел. Имя факира Утсары было для него символом спасения.
     - Где ты? - крикнул ему факир.
     - Внизу под тобой... Погоди, я подымусь.
     - Нет, оставайся там, где стоишь; я сойду к тебе.
     И  факир  продолжал  считать  ступени;  он так хорошо знал внутреннюю и
наружную   топографию  всего  громадного  здания,  что  надеялся  установить
положение,  направление,  глубину  и назначение этой лестницы, - ибо ничто в
этом таинственном здании не было сделано без определенной цели.
     Падиал  с  большим  нетерпением  ждал  его, не зная, что факир в данный
момент  с  неменьшим,  чем  он,  нетерпением, ждал возможности выйти из этой
мрачной тюрьмы. После сто двадцать пятой ступени Утсара был подле падиала.
     Дислад-Хамед  схватил  его  за  руки  и  стал  целовать их с восторгом,
называя  его  спасителем,  плакал, бормотал бессвязные слова, готовый каждую
минуту снова упасть в обморок.
     - Мужайся,  мой бедный падиал! Я заперт здесь, как и ты, и не знаю еще,
как мы выйдем отсюда.
     И   в  нескольких  словах  он  рассказал  ему  все,  что  случилось.  В
противоположность  тому,  чего  можно  было  ожидать,  Дислад-Хамед  не  был
слишком  поражен  этой  печальной  новостью. Он глубоко верил в находчивость
Утсары  и  был  убежден,  что  последний  избавит их обоих от этого ужасного
положения.
     - Есть у тебя огонь? - был первый вопрос факира после рассказа.
     - Да,  -  отвечал  падиал,  - у меня, к счастью, есть с собой небольшой
ящик  восковых свечей, которыми я пользовался, когда надо было взбираться по
лестнице в башню пагоды.
     - Хвала   Шиве!  -  воскликнул  Утсара.  -  Мы  можем  познакомиться  с
расположением этих мест. Но почему ты сидел все время в темноте?
     - Несколько  минут  слышал  я  какой-то шум наверху; я предположил, что
факиры Кишнаи ищут меня, и боялся, чтобы свет не выдал моего присутствия.
     - Хорошо!  Давай сюда ящик; только смотри, не урони... от него зависит,
быть может, наше спасение.
     - Вот он, - сказал ночной сторож.
     - Хорошо! Я держу его. Ты дошел до конца лестницы?
     - Нет, я не посмел... я боялся, что упаду в какую-нибудь пропасть.
     Утсара  зажег  огонь  и  при  его слабом, мерцающем свете бросил беглый
взгляд  кругом  себя...  Он  увидел  перед  собой  черное, зияющее отверстие
сечением  в  два  квадратных  метра,  сделанное  из  камня и идущее в том же
наклонном направлении; казалось, ему не было конца.
     - Надо  дойти  до  конца, - сказал факир после минутного размышления. -
Пусти  меня  вперед, я должен осмотреть каждый камень в стене. Во всем замке
не  знал  я  подобного  места;  да  даст нам Брама, бессмертный отец богов и
людей,  чтобы оно соединялось с подземельями... Мне это кажется возможным, -
а если это так, то мы выйдем отсюда еще до восхода солнца.
     Одно  обстоятельство,  однако, крайне беспокоило факира: в этом проходе
не  чувствовалось  ни  малейшего сквозного ветерка, очевидное доказательство
того,  что  ни  с какой стороны не было с ним сообщения извне. Что мог он, в
таком случае, найти в конце этого длинного спуска?
     Ночной  сторож  шаг за шагом следовал за своим другом, с тревогой следя
за  малейшими  его  жестами;  но  лицо факира оставалось непроницаемым... По
мере  того,  однако,  как  он  подвигался, в руках его и на губах все больше
появлялось  нервное  подергиванье...  Неужели он прозревал ужасную истину?..
Сырость,  смешанная  с  смрадными  испарениями,  в  течение нескольких минут
подымалась  к  ним  снизу  и  не  предвещала  ничего доброго Утсаре, который
привык принимать во внимание самые ничтожные обстоятельства.
     - Можно  подумать,  что  мы  приближаемся  к какому-нибудь зачумленному
болоту, - шепотом заметил ночной сторож.
     Товарищ  его  оставил  без  ответа  это  замечание;  он  сам  давно уже
подозревал это.
     Вдруг   впереди  них  послышался  какой-то  странный  шум.  Можно  было
подумать,  что  кто-то  ударяет  мокрым  бельем  по камням... Они увидели на
ступеньках  целый  легион  прыгающих,  теснящих  друг  друга исполинских жаб
Индии.  Эти  нечистые  животные  достигают тридцати трех сантиметров длины и
двадцати  пяти  или  тридцати  вышины.  Их  было  здесь так много, что тесно
сплоченные  ряды  их  производили  впечатление  целой  волны черной и жидкой
грязи,  медленно переливающейся по ступенькам лестница... Это отвратительное
зрелище могло привести в содрогание даже самого хладнокровного человека.
     Шум  этот  сменился  скоро  другим  более  резким  и  напоминающим  шум
множества  тел,  погружающихся  в  воду... Таким-то омутом кончалась длинная
галерея, целая треть которой была вырыта в земле.
     Факир  почувствовал, что надежда окончательно покидает его... Случилось
то, чего он боялся...
     Снаружи  здания  находился колодец, примыкающий непосредственно к стене
дворца,  из  которого  во  время душных ночей выходили часто языки пламени и
дрожа  исчезали  среди  высоких трав. Суеверный народ был убежден в том, что
этот  колодец  сообщается  с  адом, а потому ни один из жителей Беджапура не
посмел бы набрать оттуда воды.
     Утсара,  который  давно  уже  доискивался причин того, что таинственный
колодец  устроен  был у самого замка, - спрашивал себя, совершая теперь этот
длинный  спуск  и  сравнивая  расположение  его  с направлением лестницы: не
сообщаются  ли  оба колодца между собой и не служит ли наружный для удаления
зловонных  газов,  скопляющихся  в подземельях от разложения трупов?.. И чем
дольше   он   подвигался,   тем   более  убеждался,  что  расположение  мест
подтверждает правильность его предположения...
     Газы,  вследствие  своей  тяжести, скопляясь в резервуаре, находившемся
внизу   лестницы,   насыщали  воду,  выходя  затем  через  колодец;  главная
составная  часть  их, фосфористый водород, воспламенялась от соприкосновения
с  воздухом  и  разносилась  по траве блуждающими огоньками... Предположение
это  объясняло  также  и  отсутствие  створки,  служащей для закрытия двери,
ведущей к подвалу над лестницей.
     Несмотря  на то, что мысли эти уже несколько времени мелькали в голове,
факир  все  еще  пробовал  пробудить  в  себе  хоть какую-нибудь надежду; но
встреча  с  целой армией жаб и звучное падение их в воду окончательно отняли
у  него  и  последнюю тень надежды... Скрывать действительность от себя было
невозможно. Оба они погибли безвозвратно...
     Когда  они подошли к окраинам этой жидкой массы, последняя жаба исчезла
уже  на ее тинистом дне, и сотни воздушных пузырей на поверхности указывали,
что гады медленно выпускали воздух, собранный ими в своих легких.
     - Ну! - сказал падиал, тупо уставившись на поверхность воды.
     - Ну,  мой бедный Хамед! К чему скрывать от тебя, - отвечал ему Утсара,
-  вода  эта  представляет  непроходимую  преграду;  нам  ничего  больше  не
остается,  как  поискать  лучшего  и  менее болезненного способа покончить с
собой,  - ибо я не предполагаю, чтобы ты имел намерение претерпевать ужасные
страдания смерти от голода...
     - Смерти!   -   воскликнул   падиал  с  растерянным  видом.  -  Смерти!
Невозможно, Утсара, чтобы ты не нашел способа выйти отсюда.
     - Не  знаю такого... нет его, - отвечал факир с едва слышным рыданием в
голосе.   Это  было  единственное  проявление  его  слабости.  На  затем  он
продолжал:
     - Падиал,  судьба  каждого определена заранее, смотря по заслугам его в
предыдущей  жизни;  надо  полагать,  что  мы  тогда  совершили  какие-нибудь
преступления  и  должны искупить их, ибо с самого дня нашего рождения Исания
написал  в  книге  судеб  все,  что  с нами случилось сегодня... Не будем же
сопротивляться  воле  богов,  падиал; нам божественный Ману говорит: "Вечная
награда  ждет  того, кто без жалобы перенесет последнее искупление; для него
не  будет  больше  земных  переселений,  и  душа  его  растворится в Великом
Духе"...
     - Утсара!   Утсара!   -   прошептал   вдруг   падиал.   -  Слушай!  Нас
преследуют... вот они идут. Спрячь меня... защити меня...
     - Ошибаешься,  Хамед,  никакого  шума  не слышно... Нам уж не дождаться
этого  счастья. Там думают, что ты бежал, и плита навеки закрылась над нашей
могилой.
     - Да,  я убежал, - прошептал падиал, напевая какой-то странный мотив, -
смотри, как нам хорошо здесь, в тени пальм...
     - Успокойся,  Хамед,  -  сказал  факир,  думая,  что  это  обыкновенное
расстройство,   причиненное   страхом.   Вдруг  падиал  вскочил  с  безумным
взглядом,  растрепанными  волосами  и  с  судорожно сжатыми руками и крикнул
ужасным голосом:
     - Прочь  отсюда,  факир...  уходи! Не знаешь ты разве, что я проклят...
Руки  мои  запачканы кровью моих братьев... Прочь пизатча, ракшаза нечистые,
прочь! Ко мне! Ко мне! Они идут грызть мои внутренности...
     И  прежде чем Утсара успел придти в себе от удивления, несчастный одним
прыжком  бросился  в  цистерну  и  исчез  в  грязной воде, которая обрызгала
факира  с  ног  до головы и погасила огонь. Несчастный падиал впал в безумие
от страха...
     - Так  будет  лучше!  - воскликнул Утсара, когда волнение его несколько
улеглось. - Человек этот сумел умереть... Теперь моя очередь.
     Но  он  не хотел бросаться в эту грязную клоаку, а взял кинжал и поднял
руку,  чтобы  нанести  себе  удар  в  сердце.  Верный слуга, умиравший в эту
минуту  за  великое  и благородное дело, которое защищал его господин, - ибо
он  предчувствовал,  как  трудно  будет победить Кишнаю - не дрожал, принося
эту  жертву.  Факир  знал  теперь, что туг не проникнет в планы браматмы; он
умирал  даже  с  радостью,  уверенный  в  том,  что  падиал  не будет больше
говорить...
     Рука  его  была уже готова опуститься; еще две секунды, и он перестанет
жить...  Вдруг  среди  цистерны  послышалось бульканье и затем донесся голос
Дислад-Хамеда,  хриплый  и  глухой,  как у пловцов, которые долго оставались
под  водой...  Ощущение  холодной  воды, видимо, успокоило волнение падиала.
Превосходный  пловец,  как  большинство  индусов,  он  инстинктивно задержал
дыхание,  когда  почувствовал  прикосновение  воды, и пошел таким образом ко
дну,  не  сознавая,  что  делает...  Опомнившись,  он  мгновенно  всплыл  на
поверхность...  Он  не  помнил  больше, что сам бросился в воду и думал, что
случайно упал туда, поскользнувшись на ступеньках. Первые слова его были:
     - Ко мне, Утсара!.. Зачем ты погасил свет, я не знаю, куда пристать.
     Факир колебался с минуту.
     - Где  ты?  - воскликнул несчастный, и голос его снова начал дрожать от
ужаса.
     - Зачем  помогать  человеку,  осужденному  на  смерть?  -  говорил себе
Утсара.
     Тут  он  понял,  что не имеет права насильно заставить падиала умирать,
и, когда тот вторично обратился к нему, отвечал:
     - Сюда, Хамед... Лестница должна продолжаться под водой.
     Ночной  сторож,  плывший  в  противоположную сторону, вернулся к своему
товарищу,  руководствуясь  его  голосом; он вышел из воды с глубоким вздохом
облегчения...  Давно  установлен  тот факт, что раз человек избег смерти, то
каково  бы ни было его положение потом, он с удвоенной силой привязывается к
жизни.
     - Уф!  -  сказал  он,  сделав  несколько  глубоких  дыханий, - скверная
смерть, когда тонешь!
     - Ты предпочитаешь кинжал? - холодно спросил его факир.
     - Я  не  хочу  ни  того, ни другого, Утсара! Что ни говори, а мы выйдем
отсюда! Я чувствую это...
     - В  таком  случае,  так  как  я  не  разделяю  твоей  уверенности,  ты
останешься   здесь   один   в   ожидании  чудесной  помощи,  на  которую  ты
надеешься... Прощай, Хамед!
     - Ради  самого  Неба,  остановись, Утсара! Послушай меня, я хочу только
одно  слово  сказать  тебе, а там делай, что хочешь... Прежде только дай мне
ящик со свечами, я хочу засветить огонь и еще раз взглянуть на тебя.
     Оба  стояли  снова друг против друга, освещенные слабым светом восковой
свечи.
     - Говори,   чего   ты   хочешь  от  меня?  -  сказал  факир.  -  Только
предупреждаю тебя, что я не изменю своего решения.
     - Выслушай  меня,  -  продолжал  падиал  с такою важностью, какой факир
никогда  не замечал у него. - Ты знаешь, что боги запрещают посягать на свою
жизнь;  божественный  Ману,  которого  ты,  кажется,  призывал  всего только
минуту  тому  назад,  наказывает  за это преступление тысячами переселений в
тела  нечистых животных, и только после этого получишь ты снова человеческий
образ.
     - Боги  не  могут  осудить  человека  за желание его избежать ужасных и
унижающих  его  достоинство  мук  голода.  Неужели  ты хочешь дожидаться той
минуты,  когда  мы, обезумев от страданий, дойдем до бешенства и один из нас
бросится на другого, чтобы насытиться его мясом и кровью?..
     - Боги  не  простят нам того, что мы с первого же дня выказали сомнение
в  их  доброте  и  справедливости.  Ты не подождешь ни дня, ни даже часа - и
посмеешь  сказать  Жаме,  судье  ада, что ты исполнил высшую волю? А если он
ответит  тебе: "Боги хотели только испытать твое мужество; помощь уже готова
была,  если  бы  т