нее  общество "Духов Вод", которое заставило
отступить  Джехангира  и  капитулировать  Ауренг-Цеба,  не  находится  еще в
зависимости от горсти воров!
     И  он  пустился  по направлению Джахара-Бауг. Он вошел к себе, никем не
замеченный,  и  тотчас  же  занялся уничтожением следов своего переодевания;
при  этом  он  заметил  с  некоторым беспокойством, что не принес с собой ни
четок  из зерен сандала, ни палки с семью узлами... Забыл ли он эти предметы
в  тайных  ходах  дворца  или  в  гостиной  вице-короля?  Память  ничего  не
подсказывала  ему  на этот счет, и он решил не терять времени на рассуждения
о  таком ничтожном предмете; надев свой официальный костюм, он прошел к себе
в кабинет и дернул звонок, ведущий к факирам.
     Один из них тотчас же появился.
     - Утсара вернулся? - спросил браматма.
     - Нет, Сагиб!
     - Скажи  ему,  когда  он  вернется,  чтобы  сейчас  пришел ко мне... Да
пришли сюда Судазу.
     Факир,  совершив  перед  браматмой  селактанг, вышел из комнаты, пятясь
назад   со   всеми   знаками  уважения,  в  котором  проглядывали  любовь  и
безграничная преданность.
     Как  только  появился  Судаза,  браматма передал ему пальмовый лист, на
котором начертал предварительно несколько строк.
     - Умеешь читать? - спросил он.
     - Да, Сагиб!
     Факир  бросил  быстрый  взгляд  на  олле  и спрятал его, причем ни один
мускул лица не выдал волновавших его чувств.
     - Понял? - продолжал Арджуна.
     - Да, Сагиб!
     - Приказание это должно быть исполнено до восхода солнца.
     - Хорошо, Сагиб!
     Арджуна  встал  и, подойдя к арматуре, составленной из кинжалов в форме
горящего  пламени  и  известных под названием "канджары", взял один из них и
передал Судазе, говоря:
     - Вот кинжал правосудия. Будь тверд, рази смело и не бойся ничего.
     - Приказание браматмы, - отвечал Судаза, - воля Неба.
     - И  помни,  -  прибавил  браматма,  -  тот,  кто гибнет при исполнении
долга,  избавляется  навсегда  от  переселений  низшего разряда и получает в
сварге  вечную  награду...  Иди  же,  и  пусть  Шива  управляет твоей рукой,
достойный сын Земли Лотоса!
     Факир  вышел  тем  же порядком, как и предыдущий, сжимая крепко кинжал.
Рука его не дрожала, и сердце не билось сильнее обыкновенного.
     Тогда  браматма  позвонил снова, но на этот раз несколько иначе. На зов
явился  факир Суакана. Это был несравненный скороход, который перегонял даже
лошадь;  накануне  битвы  при Серампуре он сделал шестьдесят миль в двадцать
четыре часа, чтобы предупредить Нана-Сагиба о прибытии армии.
     - Суакана,  -  сказал  ему  Арджуна,  -  ты  знаешь,  что Анандраену из
Вейлора  и четырем субедарам было приказано вчера отправиться с приветствием
к  новому  губернатору  французской  Индии;  беги  к  дому,  где  он живет в
Беджапуре,  и,  если  он  не  отправился  еще,  привези  его поскорее в этот
дворец. Я должен видеть его сегодня же ночью.
     - А если он покинул город, Сагиб?
     - Ты  догонишь  его по дороге в Пондишери, он не мог еще далеко уйти; в
сумерки у него не были еще кончены приготовления к отъезду.
     Суакана повиновался.
     Арджуна  отправил  еще  несколько  послов  к  разным  членам  общества,
которые  по  своим  годам  и  заслугам могли помочь ему справиться с ужасным
кризисом.  В  ожидании  прихода  Утсары  он  сел  к  столу;  вынув  из ящика
шкатулочку,  взял  оттуда семь золотых листьев лотоса и начертал на них семь
имен.
     План,  составленный Арджуной, был самый простой и общеупотребительный в
случае  неожиданной  измены  членов  Совета  Семи;  не имея времени созывать
собрание  из жемедаров, браматма имел право, основываясь на правилах устава,
заменить  их  семью  членами  общества,  самыми старыми и самыми почтенными,
какие  только  будут  под  рукой. Действуя таким образом на основании данной
ему  власти, Арджуна начертал на листьях лотоса имена избранных им семи лиц,
начиная  с  Анандраена,  старого  друга Нана-Сагиба и Сердара, - того самого
Анандраена,  который  из  Вейлора, где он жил, отправлялся в Нухурмур, чтобы
предупредить  их  об  опасности;  ему предназначал Арджуна титул древнего из
Трех и президентское место в Совете.
     При  таком  восстановлении  общества  уничтожение  его  становилось уже
невозможным.  Кишнае  хорошо  было  известно  это обстоятельство, и негодяй,
собираясь  помешать исполнению его, сказал сэру Лауренсу: "Браматма... Я сам
его  пристрою!".  Раз  не  было верховного вождя, никто больше не имел права
созывать собрание жемедаров и выбирать новый Совет Семи.
     В  ту минуту, когда Арджуна кончал надписи, сзади него послышался вдруг
легкий  шорох;  он быстро обернулся и увидел у входа в свой кабинет Утсару и
падиала  Дислад-Хамеда:  последний  держал  в  одной  руке  пальмовый  лист,
похожий  на  тот,  который  браматма  передал  судазе,  и  в  другой  кинжал
правосудия.
     - Что означает это? - спросил Арджуна, понявший все с первого взгляда.
     - Господин,  -  отвечал  Утсара,  -  падиал получил от древнего из Трех
приказание убить тебя.
     - Ну? - отвечал хладнокровно браматма. - Почему он не исполняет его?
     Дислад-Хамед  вместо всякого ответа бросил олле и кинжал правосудия под
ноги верховному вождю и распростерся ниц перед ним.
     - Хорошо!  Очень  хорошо!  -  отвечал  Арджуна.  -  Ты спас свою жизнь,
Дислад-Хамед, и искупил все твои измены.
     - Неужели  ты  думаешь,  господин, что без этого он переступил бы порог
Джахара-Бауг? - сказал факир.
     - Спасибо,  мой  честный  Утсара,  я  знаю твою преданность. Древний из
Трех,  или  вернее  -  душитель  Кишная, желая дать тебе это поручение, спас
тебя  от  наказания,  заслуженного  изменниками,  и  назначил  тебе свидание
сегодня вечером? - обратился он к падиалу.
     - Как, ты знаешь? - спросил падиал.
     - Я  все  знаю,  от браматмы ничего нельзя скрыть. Я знаю, что Кишная и
его сообщники убили семь членов Верховного Совета и заменили их собою.
     - О,  Шива! Неужели все это правда? - прервал его Утсара, забывая даже,
что он не имел права останавливать речи своего господина.
     - Спроси  своего  спутника,  -  отвечал Арджуна, забыв указать любимому
факиру на сделанную им ошибку.
     - Правда,  -  пробормотал  падиал,  начиная дрожать под устремленным на
него бешеным взглядом Утсары.
     - Я   знаю  также,  что  семь  негодяев  поклялись  предать  англичанам
Нана-Сагиба и общество "Духов Вод".
     - Клянусь  тремя судьями ада, проклятый падиал, ты заслуживаешь смерти,
- воскликнул Утсара, не будучи в состоянии сдерживать своего гнева.
     - Господин,  клянусь  тебе,  -  воскликнул несчастный падиал, которому,
казалось,  суждено  было  дрожать  до самого конца жизни, - я узнал обо всем
только  сегодня вечером во время свидания, и если я ничего не открыл Утсаре,
то  лишь  потому,  что  считал  эти  события слишком важными и думал, что не
вправе говорить кому-нибудь о них раньше, чем тебе.
     - И  ты был прав... Я оставляю за тобой дарованное мною прощение за все
прошлое  потому,  что  поставленный  между  обещаниями вице-короля, страхом,
который  тебе  внушает  Кишная, и словом, данным мне, ты предпочел держаться
последнего.
     Падиал,  действительно,  вывернулся  очень ловко в этом обстоятельстве;
он  инстинктивно  почувствовал,  что  ни  вице-король, ни начальник тугов не
спасут  его  от  мести Арджуны, и потому решил изменить двум первым в пользу
последнего.  С  Кишнаей  он  разговаривал  на  карнокском  наречии, которого
Утсара  не  понимал, и хотя факир, исполняя приказание, спрятался так близко
от  двух  собеседников,  что мог бы слышать каждое их слово, он ушел бы ни с
чем,  не  покажи  ему сам падиал после ухода туга олле и кинжала правосудия,
предназначенных для его господина и переданных ему Кишнаей.
     - А  теперь,  -  спросил  падиал,  счастливый оборотом, какой принимали
события,  -  что  мне  делать?  Должен ли я ехать на Малабарское побережье и
исполнить поручение, данное мне к Нана-Сагибу?
     - Я  не  знаю  еще, что будет решено. - отвечал браматма, - иди домой и
никуда  не  выходи  ни  сегодня  ночью,  ни  завтра,  пока  Утсара не придет
передать тебе моей воли.
     Падиал  не  заставил  повторять  себе  два  раза  приглашение вернуться
домой;  после  тех ужасных терзаний, какие ему пришлось перенести со времени
своего  ухода  оттуда, он ничего больше не хотел, как спокойной и уединенной
жизни.  Больше  всего  желал  он,  чтобы  о нем совсем забыли и оставили его
спокойно  исполнять  службу  ночного  сторожа,  как и раньше. Он клялся, что
никакая  честолюбивая  мысль  не  заберется  больше  ему в голову; более чем
когда  либо  думал он о том, чтобы совсем улизнуть из этой местности, - если
ему  не  удастся отделаться от требований трех противников, из которых он не
мог  удовлетворить  одного, не разгневав других. Между вице-королем, Кишнаей
и  браматмой  он  чувствовал  себя  несравненно  несчастнее знаменитого осла
Буридана.  Но  судьба  решила,  что  несчастный  не  так-то  скоро  добьется
страстно  желаемого  спокойствия...  На повороте узенькой тропинки, ведшей к
его  жилью,  на  него  набросились  вдруг  четыре человека, скрутили его так
крепко,  что он не мог пошевелить ни одним членом, и бегом понесли его среди
развалин.
     Он  успел, однако, жалобно, пронзительно крикнуть, и крик этот услышали
в Джахаре-Бауг.
     - Бегите!  -  сказал  Арджуна  двум  своим  факирам.  - Кто-то напал на
падиала,   я   узнал   его   голос...  Негодяй  Кишная,  наверное,  заставил
кого-нибудь  следить за ним... Бегите же к нему в избу, посмотрите, вернулся
ли он, и тотчас же сообщите мне об этом.
     Браматма  не  видел, отдавая это приказание, как чья-то тень скользнула
среди  кустов  и  мелькнула  в  сторону  по  более  короткому  пути  к жилью
Дислад-Хамеда, чтобы опередить двух послов.
     Спустя  несколько  минут  вернулись факиры и доложили своему господину,
что  падиал уже лег спать и на вопрос их отвечал, что благодарит браматму за
участие к нему. Браматма облегченно вздохнул.
     - Похищение  этого  человека  и  в  такой момент, - сказал он Утсаре, -
должно  было  бы  иметь  страшные  последствия; негодяи не остановятся перед
пыткой,  чтобы  заставить  его  говорить,  а  Кишная,  узнав  о  том, что мы
проведали  про его козни, сделался бы в союзе с вице-королем непобедимым для
нас врагом.
     Издали  донесся  едва  слышный  звук браминской трубы - сигнал, которым
Суакапа  возвещал,  что  он  встретил  Анандраена. Прошло несколько минут, и
друг  Сердара  входил  в  кабинет  браматмы,  который встретил его с золотым
листком  лотоса  и  маской  в  руках  -  знаками  его нового достоинства - и
приветствовал его следующими словами:
     - Салам  древнему  из  Трех!  Да пошлет тебе Индра могущество, Изавия -
мудрость в совещаниях и Шива - непоколебимость в действиях!
     - Почему  ты  встречаешь меня этим приветствием? - спросил Анандраен. -
Титул этот не принадлежит мне.
     - Ты все узнаешь сейчас, - отвечал ему браматма.
     Остальные  шесть  вошли  друг за другом, и Арджуна встретил всех их тем
же приветствием.
     Все  были,  видимо,  взволнованы,  потому  что в течение долгих лет они
достигли  только  первой  степени  посвящения;  они  прекрасно понимали, что
браматма  пользовался  данной  ему  властью заменять действующих членов Семи
новыми, и ждали очень важных сообщений.
     Окончив   все   предписанные   уставом   формальности,   Арджуна  низко
преклонился перед теми, кого он возвел выше себя, и сказал:
     - Приветствую  вас,  Три  и  Семь!  Пусть Брама, который держит в руках
своих  судьбы мира, ниспошлет вам свою помощь в делах ваших, ибо дело идет о
спасении  общества  "Духов  Вод". Пойдем в зал Джахары-Бауг, предназначенный
для совещаний.
     Молчаливо последовали Семь за Арджуной.
     Дверь  закрылась  за ними, и два факира с кинжалами в руке легли у нее,
охраняя  вход...  Неподвижные,  как бронзовые статуи в глубине мрачного хода
какого-нибудь  древнего  памятника,  они  походили  на  задумчивых сфинксов,
каких в земле Фараонов ставили у входа в подземные храмы.
     Утсара  тем  временем  с  самого  ухода  падиала  ломал себе голову над
исполнением   задуманного   им  плана.  Рассчитывая  на  то,  что  совещание
продолжится  долго, он направился к маленькой избушке в глубине сада, где он
жил.  Сняв  с себя всю одежду, он вымазал тело кокосовым маслом, взял в зубы
кинжал  и  перелез  через стену, чтобы не проходить мимо стражи, день и ночь
охранявшей  главный  вход, и пустился к старому Беджапуру со всею скоростью,
на какую был только способен, бормоча про себя:
     - Только бы я пришел вовремя!
     Проходя  мимо  хижины  Дислад-Хамеда, он остановился в нерешительности,
не  зная,  вызвать  ли  его  или  самому  войти к нему; но опасаясь, что его
услышит  какой-нибудь  шпион  тугов,  он  осторожно проскользнул в отделение
хижины,  предназначенное  для  мужчин,  и скоро вышел оттуда, продолжая свой
дальнейший путь еще с большим остервенением.
     Он нашел хижину пустой...


 * ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ *

КОЛОДЕЦ МОЛЧАНИЯ


I

          Недоумение Кишнаи. - Приготовления в Джахаре-Бауг. - Что
          предпринять? - Варуна молчит. - Отчаянное решение.

     Трагические   события,  о  которых  Индия  сохранила  еще  до  сих  пор
воспоминание,  представляют, как мы уже сказали, не выдуманные нами эпизоды,
а  действительные  события;  они предшествовали печальному концу вице-короля
Индии,  сэра  Джона  Лауренса,  убитого  фанатиком  по  распоряжению тайного
общества  Духов  Вод...  Борьба  эта,  начатая  Сердаром, ныне Фредериком де
Монморен,  -  в  защиту  Нана-Сагиба,  и  продолженная его единомышленниками
после  отъезда  Сердара  во Францию - достигла своего апогея... Не раз уже в
часы  затруднения  мужественные  индусы, выносившие на себе всю тяжесть этой
борьбы,  сожалели  об  отсутствии отважного француза, который в течение двух
лет отражал все усилия англичан.
     Помощник  его,  марселец  Барбассон,  заключенный  в Нухурмуре вместе с
Нана-Сагибом  и  горстью  туземцев,  свято соблюдал данное ему приказание не
покидать  неприступного  убежища до возвращения Сердара. Поэтому вся тяжесть
ответственности  в  этой  неравной  борьбе  осталась  на  плечах  нескольких
мужественных людей, которые окружали браматму Арджуну.
     Нет  сомнения  в  том,  что  будь  Сердару  известна опасность, которой
подвергался  Нана-Сагиб  и  его  друзья,  он поспешил бы уехать из Франции и
прилетел  бы к ним на помощь. Смерть Кишнаи, которого повесили на его глазах
и   хитрая   уловка   которого   была  ему  неизвестна,  способствовала  его
спокойствию;  он  знал,  что  раз  исчез этот негодяй, не найдется больше ни
одного   индуса,   который   выдал   бы   Нана-Сагиба...   Ватсон   подкупил
Дислад-Хамеда,  но этот трус мог только своими доносами способствовать тому,
чтобы  вешали  несчастных  туземцев,  причастных  к восстанию. Но до убежища
Нана-Сагиба  ему  не  добраться,  и  сэр Лауренс мог бы ждать целые столетия
поимки принца.
     Между  тем при настоящем положении дел случаю угодно было устроить так,
чтобы  этот  человек  знал  тайны  двух  партий;  успех  той или другой мог,
пожалуй,  зависеть  и  от  него.  Утсара  все  это  прекрасно  понял,  когда
браматма,  весь  поглощенный  важностью  событий,  удовольствовался  ответом
своих  послов,  что падиал вернулся домой. Факир подозревал какую-то западню
и,  чувствуя, что все погибнет, если негодяй попадет во власть Кишнаи, решил
даже  пожертвовать  своею  жизнью,  лишь  бы только вырвать от тугов падиала
прежде чем тот успеет что-либо открыть им.
     Только  бы  придти  вовремя,  как  и  сам  он  сказал. Он знал трусость
падиала  и  был  уверен, что нет тайны, которую он не выдал бы перед страхом
пытки.   Тем   не  менее  мужественный  факир  не  знал  причины  похищения,
приписывая    его    исключительно    неисполнению    смертного   приговора,
произнесенного  мнимым  трибуналом Трех против браматмы. Но это было не так.
Причина,  несравненно более важная, заставила Кишнаю поместить Дислад-Хамеда
в потайное место.
     Когда  сэр Лауренс приготовился принять ночного сторожа, Кишная, как вы
помните,  спрятался  по  приглашению вице-короля в амбразуре одного из окон,
закрытой  толстой  портьерой,  чтобы  присутствовать, не будучи видимым, при
приеме  падиала.  Вы помните также, что по окончании аудиенции Кишная исчез,
но  куда  - никто не видел. Место это, или вернее, амбразура окна, оказалось
случайно  тем  же  самым,  куда  браматма,  переодетый  пандаромом, вышел из
потайного  коридора,  чтобы  присутствовать при разговоре начальника тугов с
вице-королем.    Удаляясь    оттуда,    Арджуна,   взволнованный   слышанным
разоблачением,  забыл  закрыть  подвижную часть стены. Когда Кишная, проходя
мимо,  заметил  в  стене  зияющее отверстие, сходное с тем, через которое он
сам  прошел,  он  сейчас  же  понял, что через это неизвестное ему отверстие
проходил  кто-то,  желавший  подслушать его разговор с Лауренсом. Кто бы это
ни был, - он не мог быть другом.
     Начальник  тугов,  мужество  которого  было  выше  всяких  сомнений, не
колебался  ни  минуты  и  вошел в этот коридор, который неминуемо должен был
привести  его к главной артерии лабиринта. С первых же шагов он наткнулся на
какой-то  предмет,  стоявший  у  стены,  и  к своему изумлению признал в нем
палку  с семью узлами и с привязанными к ней четками неизвестного пандарома,
который  весь день бродил вокруг дворца, возбуждая в нем сильные подозрения.
Ему   даже   показалось,  что  это  браматма,  его  враг;  он  заметил  одну
подробность,   которая  ускользнула  бы  от  всякого  другого,  кроме  этого
опытного  в  хитростях  и  переодеваниях  человека.  Арджуна,  родившийся на
Коромандельском   побережье  в  президентстве  Мадрасском,  хотя  и  говорил
совершенно  правильно  и  чисто  на  телингском  наречии  Беджапура,  все же
сохранил  некоторый  акцент,  который  слышен  был  в  его  криках, когда он
обращался к толпе, предлагая купить зерна сандала.
     Кишная  отстранил  от себя сначала это предположение, не понимая, какой
интерес  мог  заставить  браматму  ходить среди толпы в таком костюме, тогда
как  к  услугам его была целая армия факиров и слуг, готовых во всякое время
собрать  для него необходимые сведения. Но когда ему в руки попалась палка и
четки  мнимого  пандарома,  он  больше  не  сомневался  в  этом. Только один
браматма  мог  пробраться  в  тайные  ходы  дворца,  которые были неизвестны
Кишнае.  Браматма  и  пандаром  были, следовательно, одно и то же лицо. Но в
таком  случае,  смертельный враг знал все его тайны! Он знал, что Совет Семи
состоит  из  одних только тугов, добившихся этого достоинства после убийства
настоящих  членов,  и  что  древний  из  Трех был не кто другой, как Кишная,
повешенный в Вейлоре.
     Сопоставив  все  факты, начальник тугов, несмотря на всю свою смелость,
не  мог не придти в ужас. Противник его был отважен, имел связи, был любим в
обществе  всеми жемедарами; а потому ему ничего ни стоило не только прогнать
самозванцев  с  занятого им поста, но приказать их собственным факирам убить
их, чтобы отомстить за смерть тех, чье место они заняли.
     Вот  тогда-то он и решил поспешить с развязкой и избавиться поскорее от
браматмы,  смерть  которого  была  решена  с  того  самого  дня,  когда туги
захватили  свои  места.  Он не решался поручить этого дела ни одному факиру,
потому  что  Арджуну  любили  все,  даже  те, которые находились на службе у
Семи;  Кишная  боялся,  чтобы  тот,  которому он поручит это, не предупредил
браматму и тем дал ему возможность бежать.
     Мучимый  желанием  найти  кого-нибудь,  кто  избавил  бы  его  от этого
человека,  туг  задумал  спасти  падиала от заслуженного им наказания, чтобы
взамен  этого  поручить  ему  убийство  браматмы.  Он  хотел  назначить