стное  предчувствие.  Он  не  мог
определить  своих  чувств,  но  ему  казалось, что в воздухе висела какая-то
опасность,  против  которой  он  чувствовал  себя  бессильным, а между тем в
последних   известиях,   принесенных   Рамой-Модели,  не  было  ничего,  что
указывало на неминуемую гибель, - он сам это сказал Барбассону.
     Все  тут,  быть может, заключалось в одном только контрасте. От природы
чуткий  и  деликатный,  несколько  нервный,  человек  этот,  которого  вид и
выдержка  указывали  на  высокое происхождение и которого какое-то странное,
таинственное  приключение  выбросило  из  привычной ему среды, должен был по
временам  страдать, находясь между авантюристами самого обыкновенного сорта,
не имевшими с ним ничего общего ни по своим мыслям, ни по своим чувствам.
     Рыцарь  в  душе,  он мечтал о независимости Индии как о мести Франции и
Дюплекса  своим  вечным  врагам;  десять лет своей жизни употребил он на то,
чтобы  соединить  и  держать  в  своих  руках  все  нити обширного заговора,
который  должен  был  навсегда  уничтожить английское владычество на берегах
Ганга.  И  вот  на  другой  день  успеха, когда во власти притеснителей этой
древней  страны  оставалось  всего  только  три  города,  без  всякого почти
укрепления,   Калькутта,  Бомбей  и  Мадрас,  он  не  мог  заставить  вождей
восстания,  чтобы  они  шли  против  этих  оплотов  чужеземца  и  затем  уже
принимались  за  восстановление  трона  Дели.  Он  никак не мог заставить их
понять,  что  реставрация  могольской  империи  (показав  индусам,  что они,
сбросив  иго  одного  господина,  кладут  на  себя  иго другого) должна была
парализовать  общее воодушевление и придать восстанию характер обыкновенного
бунта,   а   не  народного  движения.  Юг  Индии,  не  желавший  владычества
мусульман,  отказался  принять участие в восстании, и Сердар понял с того же
дня,  что  победа  англичан  -  вопрос  времени. Но он поклялся отнять у них
трофей  этой  победы и спасти Нана-Сагиба; после целого ряда настоящих чудес
отваги  и хитрости он добился своей цели, но сколько еще времени удастся ему
скрывать  принца  от  поисков  своих  врагов?  Бывали  дни,  когда он совсем
отчаивался  в этом, а сегодня вечером будущее казалось ему еще более мрачным
и  закрытым  черными  тучами.  Если  его  схватят,  то  ему не сделают чести
умереть  от  двенадцати пуль, как солдату, с ним поступят как с авантюристом
больших  дорог  и  повесят  в  Калькутте  на показ индусам, которых он хотел
освободить.
     Какой  грустный  конец  для  него...  и какое горе для Дианы, его милой
сестры!  Она  должна  знать  теперь,  что  этот  брат,  которого она еще лет
двадцать  тому назад считала умершим, жив еще... Но почему она не пишет ему?
Неужели  ее  воспитали  в  той уверенности, что брат обесславил ее?.. Да, он
покинул  Францию  обесчещенным,  разжалованным...  он  носил  уже  эполеты и
шпагу...  Богу  известно, виновен ли он. Что ж из этого? Жизнь отца ее детей
стоила  нескольких  строчек  благодарности...  И  ни одного слова, ни одного
воспоминания  от  имени  жены  и  матери,  по  крайней  мере, если сестра не
захотела  признать  брата...  Нет,  она  не  пишет!  Фридерик  де  Монмор де
Монморен  не  существует  больше, есть только авантюрист, которого англичане
повесят в первый удобный момент...
     Таковы  были  размышления,  волновавшие  Сердара, в то время как другие
два  товарища его пили, смеялись и забавлялись с Тота-Ведда, как с животным,
которого  дрессируют.  Последний,  не бывавший никогда на таком празднестве,
пожирал  со  страшною  жадностью  все,  что  ему  давали, повторяя за всяким
куском  тот  членораздельный крик, который он издавал раньше на шлюпке: Ури!
ури!  ури! Так как слово это следовало за питьем, предложенным ему Сердаром,
а  теперь  за  каждым  куском,  который  ему давали, то Барбассон решил, что
восклицание   это   служит   дикарю  для  выражения  удовольствия  и  должно
соответствовать  тем  словам  в  других  языках,  которые выражают понятие о
доброте,  превосходстве  и применяются ко всем вещам, употребляющимся в пищу
и доставляющим наслаждение.
     - Я  не  знал  еще,  что вы такой лингвист, Барбассон, - сказал Сердар,
который  поборол  мало-помалу  свои мрачные мысли и с любопытством следил за
упражнениями своего питомца, забывшего, по-видимому, о своей ране.
     - Тс!  -  воскликнул провансалец с комическим увлечением. - Это явилось
у меня по вдохновению.
     - Он,  быть  может,  останется  с нами, ему здесь нравится, - продолжал
Сердар.  -  Я  того  мнения,  что  его  следует  назвать Ури, первым словом,
которое он произнес.
     Услышав  знакомое слово, произнесенное тем, который нравился ему больше
других, Тота взял его руки и несколько раз приложил их себе ко лбу.
     - Это  знак привета у этих несчастных, - сказал Рама-Модели. - Он хочет
дать тебе понять, Сердар, что он любит тебя и будет предан тебе до смерти.
     - И ты думаешь, Рама, что у него могут быть такие высокие мысли?
     - Все  же  у  него  мозг  человеческий,  Сердар,  но только, живя среди
листвы  деревьев,  как  обезьяна,  он не имел сношения с другими людьми и не
научился думать.
     - И   не  имеет  понятия  о  цивилизации,  Рама,  которая  представляет
собрание   всех  человеческих  традиций.  В  этом  отношении  ему  не  много
досталось   на  долю.  Ты  сам  говорил,  что  у  людей  его  племени  всего
тридцать-сорок  слов  для  изображения  тех физических потребностей, которые
они  вынуждены  удовлетворять.  Если  же  предположить, что привезенный нами
бедный  Тота,  как  это видно по отсутствию у него членораздельной речи, был
брошен  в  детстве  своими  родителями,  то  в мозгу его не могли возникнуть
понятия  о  привязанности,  благодарности  и  т.д.,  и  мы имеем перед собой
существо,  способное  поддаться  некоторой  культуре,  но не превосходящее в
данный  момент  своим  духовным  развитием тех обезьян, с которыми он жил. Я
думаю  даже,  что  он  никогда  не  научится  говорить,  потому что мозговые
центры,  управляющие  членораздельной  речью,  атрофируются  при  отсутствии
упражнения.  Когда  человек в таком виде достигает зрелого возраста, зло уже
непоправимо и орган мышления не поддается развитию.
     - Вы  говорите  как  по  книге,  Сердар,  -  вмешался  Барбассон.  - Вы
думаете,  следовательно,  что  это выродившееся существо не способно усвоить
себе никакого языка?
     - Нам  удастся,  конечно,  внушить ему кое-какие понятия, он будет даже
понимать  смысл  наших  выражений, я думаю только, что теперь слишком поздно
развивать  его  мозговой  центр  речи, т.е. научить его говорить. Это своего
рода  опыт;  за  ним  будет очень интересно следить, и он даст нам некоторое
развлечение  в  нашей  уединенной  жизни, если только Богу угодно, чтобы она
была  такой же мирной, как раньше, и если дикарь этот, дитя леса, согласится
остаться  с  нами, потому что воля его должна быть в той же мере подвижна, в
какой мозг его мало развит.
     Время  прошло  быстро  среди  этого  разговора,  и наступил час отдыха.
Каждый  из обитателей Нухурмура удалился в ту часть пещеры, которая ему была
предназначена;  Сердар,  уходя,  поручил  Сами непременно разбудить его, как
только вернется Нариндра.
     Когда  Тота-Ведда,  которого мы впредь будем называть данным ему именем
Ури,  увидел,  что  все  готовятся ко сну, он стал выказывать явные признаки
беспокойства,  и  Рама-Модели  догадался,  что он по привычке своей проводит
ночи  на  деревьях,  ищет  также,  где  бы  ему примоститься для сна. Сердар
приказал  открыть  дверь,  сообщавшуюся  с долиной, где находилось несколько
вековых  банианов,  на  широких внутренних разветвлениях которых туземец мог
удобно  устроиться  сообразно  своим  привычкам.  Увидя их, Ури вскрикнул от
радости  и  бросился  на первое из деревьев поближе к нему; скоро послышался
треск  ломаемых  веток и шум срываемых листьев. Тота готовил себе постель на
ночь.
     Европейцы  и  туземцы вернулись в свои пещеры; мало-помалу все стихло в
Нухурмуре,  и  молчание  нарушалось  только криком диких зверей, вышедших на
поиски  добычи,  или  мычаньем  буйволов,  спешащих  на  водопой, в ответ на
которые   раздавался  по  временам  раздраженный  голос  Ауджали,  стоявшего
недалеко   оттуда   в  помещении,  устроенном  исключительно  для  него.  Но
авантюристы  привыкли  к  этим  крикам;  вместо  того чтобы стеснять их, эти
лесные   голоса  вполне  гармонировали  своей  суровой  и  дикой  поэзией  с
настоящими их чувствами.


IV

          Ночь  в Нухурмуре. - Странное рычание. - Танец пантер. -
          Ури   заклинатель.   -   Минута  страха.  -  Заслуженное
          наказание.  - Ури спаситель. - Попытка бежать. - Бегство
          Ури.   -  Сон  Нана-Сагиба.  -  Крик  силена.  -  Ночная
          экскурсия  по  озеру.  -  Сигнал  Нариндры.  -  Почта из
          Франции.  - Душевное волнение. - Приезд Дианы. - Новости
          извне.

     Они  спали  уже  несколько  часов,  когда их внезапно разбудил странный
концерт,  раздававшийся,  по-видимому,  во внутренней долине. Это было нечто
вроде  смягченного  рыгания,  сопровождаемого мяуканьем, похожим на мяуканье
кошки,  но  более  громкое  и резкое; в ответ на это раздавалось другое, еще
более нежное, по-видимому, того же самого происхождения.
     Сердар,  Рама-Модели  и  Сами  мгновенно  вскочили на ноги, но Барнет и
Барбассон  продолжали  спать спокойным сном людей, легко переваривающих пищу
и не желающих беспокоить себя из-за пустяков.
     - Ты  слышишь  эту  бешеную  музыку,  Рама?  Что  случилось?  - спросил
Сердар.
     - Это  рычанье,  Сагиб, походит на рычанье пантеры, когда она в хорошем
настроении  духа  играет  с  своими  детенышами и когда ничто не нарушает ее
веселья.  Слушайте...  Это более нежное мяуканье издают ее детеныши, отвечая
матери.
     - Все это происходит в нашей внутренней долине, не правда ли?
     - Да, крики эти оттуда.
     - И  ты  думаешь,  что это пантеры забавляются там, а не сервали... это
было бы менее удивительно.
     - Это пантеры, Сагиб, - настаивал Рама-Модели.
     - Странно! - прошептал Сердар.
     - Пантеры  так  же  ловки,  как  и  дикие  кошки,  и им ничего не стоит
спуститься вниз, цепляясь за бамбук и кусты. Я же сделал это.
     - Да, но детеныши?
     - Они последовали за матерью.
     - Удивительно!  Сколько  месяцев  мы  уже  здесь, и в первый только раз
осмеливаются дикие звери проникнуть в эту долину.
     - Верно,  Сагиб!  Но  в  первый  раз  также  в долине спит человеческое
существо, добыча значит.
     - А  ведь  твоя правда, но в таком случае, если животные эти привлечены
запахом Ури, они съедят его.
     Заклинатель пантер кивнул в знак согласия.
     - О,  нет,  этого не будет... Идем к нему на помощь, нашего присутствия
достаточно, чтобы обратить их в бегство.
     - Благоразумнее  посмотреть  сначала, что там происходит. Нам это будет
тем  легче, что луна освещает теперь всю долину и слишком веселое настроение
пантер не показывает, чтобы они ловили добычу.
     - Ты уверен в этом?
     - Тебе  известно,  Сагиб,  что я всю свою молодость вместе с несчастным
отцом  своим,  убитым  в  Гоурдваре, провел в изучении нрава молодых пантер,
которых  мы  дрессировали  для  продажи  фокусникам. Этих животных, особенно
больших  полосатых  пантер из Малабара, которые достигают роста королевского
тигра,  легче  всего  укротить  и  приручить.  Я  очень  хорошо  изучил  все
изменения  их голоса и могу уверить тебя, что те, которые находится теперь в
долине,  думают  только об игре, а не об удовлетворении своего голода. Когда
пантера  преследует  или  подстерегает  добычу, она молчит, и вот почему она
так ужасна для охотника.
     - Полагаюсь  на  тебя,  Рама! Будем действовать осторожно и захватим на
всякий  случай карабины; мы должны быть наготове, чтобы помочь бедному Тота.
Сами останется здесь; он невооружен и будет стеснять нас.
     Они   дошли  до  конца  узкого  коридора,  толкнули  осторожно  камень,
служивший  вместо  двери,  как  у  входа со стороны озера, но открыли его не
совсем,  а лишь настолько, чтобы в случае надобности его можно было бы сразу
закрыть.  Они старались не делать шума, чтобы не встревожить пантер, и стали
на  пороге,  задерживая  даже  дыхание  и  смягчая по возможности свои шаги.
Перед  ними  открылось  тогда  зрелище  самое странное, самое оригинальное и
самое  прелестное  в то же время. На некотором расстоянии от того места, где
они  находились, Ури спокойно играл с двумя прекрасными полосатыми пантерами
из  той  породы,  о  которой  говорил  Рама-Модели.  Он то катался с ними по
земле,  причем  все  трое  так  сплетались  между  собой, что превращались в
бесформенную   массу,   напоминающую   одно   из   фантастических  животных,
придуманных  воображением  китайских живописцев; то, разделившись сразу, они
принимались  бегать  друг  за  другом,  перепрыгивая  один  через  другого и
принимая  самые  грациозные  кошачьи  позы. Зрители этой трогательной сцены,
прислушиваясь  и присматриваясь к ней, сразу поняли значение криков, которые
так  заинтриговали  их. Пантеры, играя со своим другом, ворчали самым нежным
и  шаловливым тоном, а Тота в свою очередь подражал им в таком совершенстве,
хотя  и  не мог придать той же звучности своему голосу, что даже Рама-Модели
ошибся и приписал его крики детенышам пантеры.
     - Я  никогда не видел ничего более любопытного и более необыкновенного,
- шепнул Сердар на ухо Рамс.
     - Это  случается не так редко, как думают, - отвечал последний таким же
шепотом.  -  Тота-Ведда  берут  пантер  еще  детенышами,  кормят, постепенно
приручают  их  и так привязывают к себе, что те никогда не расстаются с ними
и  ведут вместе один и тот же образ жизни. Когда Тота поймает лань или дикую
козу,  он даст пантере известную часть и животное терпеливо ждет подле него,
пока  тот  делит  дичь  на  куски. Если, напротив, пантера задушит вепря или
теленка  буйвола,  то  дальнейшее  совершается  в  таком  порядке:  животное
предоставляет   дележку   своему   хозяину  и  получает  кусок,  какой  тому
вздумается  дать  ему.  Тота-Ведда  старается  всегда приучить пантеру брать
пищу  только  из  его  рук,  чтобы ей и в голову не приходило, что она может
сама  распоряжаться  ею.  Большая  часть  этих животных, которых мы обучали,
была  продана  нам  жителями  леса.  И  всегда  это  были детеныши, взятые в
логовище  во  время отсутствия матери, но никогда ни один Тота не соглашался
отдать нам пантеры, спутницы своей жизни.
     Пока  они  шепотом  разговаривали  между  собой, Ури и пантеры, все еще
продолжая  играть,  удалились на другую сторону долины, и Сердар, не видя их
больше,   потому  что  они  скрылись  за  деревьями,  совершенно  машинально
подвигался  в  том  же  направлении, а за ним Рама, по-прежнему продолжавший
свои объяснения.
     Ни  тот,  ни  другой  не  думали  о том, как неосторожно они поступают,
ввиду  того  особенно,  что,  увлеченные грациозной игрой, они оставили свои
ружья  у входа в пещеры, чтобы ничто не мешало им любоваться зрелищем, столь
же   любопытным,   как  и  трогательным.  Вдруг  одна  из  пантер,  прыжками
возвращавшаяся   назад,   заметила  двух  неожиданных  посетителей,  которые
осмелились  нарушить  их дружеские забавы. Она сразу остановилась и, положив
морду  на  передние  лапы,  приняла  кошачью  позу,  собираясь  броситься на
добычу,  и  громко  зарычала...  Сердар  и  Рама  хотели бежать, но было уже
поздно...  они  не успели бы пробежать пространство, отделявшее их от входа,
и  были  бы  настигнуты  пантерой...  Вторая  пантера, продолжавшая играть с
Тотой,  присоединилась  к  ней  в  четыре,  пять громадных прыжков и приняла
выжидательную позу.
     Сердар  и  Рама  чувствовали  себя  погибшими. Стоило им повернуться, и
кошки  будут  у  них  на  плечах; им ничего больше не оставалось, как стоять
неподвижно  и испробовать влияние человеческого глаза на этих животных, чего
нельзя   отрицать,  хотя  средство  это  удастся  не  всегда.  Взгляните  на
укротителя,  усмиряющего  своего  льва  или  тигра,  он  ни  на  секунду  не
выпускает  их  из виду, держа все время под влиянием своего взора. Но ночью,
во  всяком  случае,  сила  этого  впечатления  уменьшается; прошло несколько
секунд  -  и  обе  кошки,  как бы по обоюдному согласию, испустили еще более
пронзительное  рычание,  чем  в первый раз, съежились и, ударяя себя хвостом
по бокам, приготовились прыгнуть, когда... вся сцена мгновенно изменилась.
     Тота  подбежал к ним почти в одно время с пантерами, но, не понимая еще
опасности,  которой  подвергались  люди,  он  остановился  подле  животных и
скорее  с  любопытством, чем со страхом, наблюдал за происходившим перед ним
зрелищем.  Прошло  несколько секунд самого невероятного напряжения, и Сердар
и  его  товарищ  считали  уже себя погибшими. К счастью, у людей, закаленных
среди  всевозможного рода опасностей, умственная деятельность становится тем
яснее, чем сильнее угрожающая опасность.
     - Неужели  это  грубое создание допустит, чтобы нас разорвали на куски?
- подумал Сердар.
     И  в  ту  же  минуту  в  голове  его  мелькнула  мысль, заставившая его
похолодеть  от  ужаса.  Что если Тота думает, что и они также будут играть с
пантерами? Тогда они действительно погибли. И он с отчаянием вскрикнул:
     - Ури!
     Слово  это  было произнесено с выражением такого ужасного отчаяния, что
в  неподвижном  мозгу  дикаря  что-то  шевельнулось... У него, без сомнения,
мелькнуло  вдруг  сознание  опасности, угрожавшей его другу... тому, кого он
два   раза  признал  своим  господином,  упав  к  его  ногам...  Он  схватил
моментально  висевшую  подле  него  ветку  дерева,  сломал ее с такой силой,
какой  у  него  и подозревать нельзя было, и, бросившись на пантер, принялся
бить  их, как попало, и с выражением необычайного гнева издавал по их адресу
целый  ряд  восклицаний  и  странных  криков, каких не встретить ни на одном
языке мира.
     И  удивительная  вещь!  Пантеры, вместо того чтобы разозлиться за такое
обращение,  сразу,  успокоившись,  подползли к ногам своего хозяина, прося у
него  прощения,  как  это  делают  молодые  щенята,  когда их наказывают. Но
дикарь   не  удовольствовался  этим;  он  погнал  их  перед  собой,  как  бы
приказывая  им  воздать  должную  дань и его новым друзьям. Затем он передал
Сердару  ветку  и  сделал  ему  знак,  чтобы  и он в свою очередь хорошенько
наказал  пантер.  Когда последний отрицательно покачал головой, Ури принялся
жестикулировать  с  необыкновенным жаром, то указывая ему на животных, то на
свои  зубы,  и, чтобы лучше дать понять себя, открывал и закрывал рот, делая
вид, что хочет укусить и разорвать что-нибудь.
     - Повинуйся  ему,  Сагиб!  -  сказал  Рама-Модели.  -  Тота  хочет тебе
сказать,  если ты не желаешь, чтобы эти животные съели тебя когда-нибудь, ты
сегодня  же  должен  дать им почувствовать свою силу... Он прав, поверь моей
опытности и бей посильней!
     Сердар   не  колебался  больше,  и  пантеры  покорно  приняли  от  него
наказание.   Он  протянул  затем  ветку  Раме,  чтобы  тот  исполнил  ту  же
экзекуцию, но индус тихонько отстранил его руку.
     - Нет,  -  сказал  он,  -  я не пользуюсь такими средствами, но так как
животные  теперь  успокоились,  то  хочу  посмотреть,  не  забыл ли я своего
прежнего ремесла... Оставьте меня одного с ними, на четверть часа только.
     - Разве  эта  последняя  формальность  необходима?  -  спросил  Сердар,
улыбаясь.
     - Непременно,  Сагиб!  Я,  вы  знаете, принадлежу к касте заклинателей,
которая  состоит из небольшого числа членов; перед тем как нас обучают этому
искусству,  мы  должны  поклясться  Питре,  т.е.  душами  наших предков, что
никому  не откроем тайны, доверенной нам. Кто нарушает эту клятву, тот сразу
теряет  свою  власть,  вот  почему я не решился прибе