воих  шагов.  Последнему  не могло прийти в
голову  никакое  подозрение,  потому  что  он  занимал единственную каюту на
палубе  маленькой  яхты.  Барбассон был себе на уме! Отличаясь необыкновенно
изворотливым  умом,  как это мы не раз уже видели, он в ту минуту, когда сэр
Вильям  горячо  клялся, что не похищал признания Бюрнса, заметил один из тех
инстинктивных  жестов,  в  которых  сознательная  воля не принимает никакого
участия.  Психолог  на  свой  манер,  Барбассон  старался доискаться причины
такого   бессознательного  движения  сэра  Вильяма  и  занялся  целым  рядом
своеобразных  выводов  одного  из  тех  "maistres  en revasseries"*, которых
Рабле  называет  "des  asttracteurs  de  guintessence"**. Он также попытался
найти  квинтэссенцию  мысли,  управлявшей рукою сэра Вильяма, - и задал себе
вопрос,  не  находилось  ли признание, о котором говорил Сердар, в бумажнике
самого губернатора.
     ______________
     * Опытных, упорных мыслителей.
     ** Буквально: извлекатели квинтэссенции.

     - Бумаги  такого рода, - говорил он себе, - не доверяют мебели, которую
можно  взломать  или  которая может сгореть. К тому же это такого рода вещи,
что  их  уничтожают  рано  или  поздно,  и  с этой целью их держат при себе,
вследствие  чего  они забываются, долго залеживаются в карманах. У меня и до
сих  пор  торчит  в кармане старого пальто письмо Барбассона-отца, в котором
он  на просьбу мою о деньгах отвечает мне проклятием, и это лет четырнадцать
тому назад...
     Заключение.  В  ту минуту, когда сэр Вильям заснул, поддаваясь страшной
усталости,  ловкая  рука  осторожно вытащила из его кармана кожаный бумажник
такой  величины, что он не мог нисколько затруднить того, кто его носил. Это
была   рука   Барбассона;  поддаваясь  неодолимому  желанию  проверить  свои
психологические  заключения,  он  решил  прибегнуть  для  этого к некоторому
опыту.  В  бумажнике находилось одно только письмо, написанное по-английски;
Барбассон  не  знал  этого  языка,  но  он увидел имя Фредерика де Монмор де
Монморена,  повторенное несколько раз рядом с именем сэра Вильяма. С нервным
волнением  пробежал он последние строчки... там оказалась подпись: полковник
Бюрнс.
     Провансальцу  этого  было  достаточно; он заглушил крик радости, сложил
письмо  и  спрятал  его  в  карман,  а бумажник положил обратно туда, откуда
взял;  затем  он  по-прежнему  продолжал  свою  прогулку,  потирая  руки  от
удовольствия,  к которому не примешивалось ни малейшего угрызения совести...
Не  взял  ли  он  украденный  предмет просто-напросто для того только, чтобы
возвратить  его  законному  владельцу? Он колебался минуту, не зная, что ему
предпринять:  не воспользоваться ли своим открытием, чтобы заставить Сердара
прибегнуть  к  крутым мерам? Напрасный труд; последний никогда не согласится
отправить  зятя  своей  сестры  качаться  в  десяти  футах  от  земли... Что
касается  того,  чтобы  оставить  его пленником, нечего было и думать... Ну,
что  делать  с ним по приезде в Гоа? Посадить в клетку и отвезти в Нухурмур?
Нет,  Сердар  не  сделает  этого, родство спасало негодяя. Да, наконец, не у
него  ли,  у  Барбассона,  это  оправдание,  которого  добивались  в течение
двадцати  лет;  нет,  он лучше отправит Вильяма Броуна искать другого места,
где  его повесят, и Сердар будет ему благодарен за то, что он избавил его от
новой  мучительной  сцены и от необходимости принять последнее решение. И он
решил предоставить вещам идти своим порядком.
     Приближалась  полночь;  маленькая  яхта  бежала по направлению к земле;
вдали  виднелся  уже  маяк  и  огни  дамбы  Жафнапатнама. Барбассон разбудил
Сердара  и  его  друзей  и  все  вышли на мостик; затем он отправился к сэру
Вильяму  и  обратился  к  нему  с  тем  же шуточным тоном, каким обыкновенно
говорил с ним:
     - Ваше превосходительство прибыли к месту своего назначения.
     - Благодарю,  господин  герцог,  -  отвечал  англичанин тем же тоном. -
Верьте  мне,  я  никогда  не  забуду  тех кратких минут, которые я провел на
вашем судне.
     - Ба!  -  отвечал  Барбассон. - Благодарность - такая редкая вещь среди
человечества!..  Только  позже  ваше  превосходительство поймет всю важность
услуги, которую я ему делаю сегодня!
     Яхта входила на рейд, и он быстро крикнул:
     - Слушай! Спусти лодку! Готовься! Руль направо! Стоп!
     Все  приказания  исполнялись  с  поразительной  точностью,  и  "Раджа",
сделав  полукруг,  сразу  остановился  по направлению руля, который поставил
судно  кормой  к  берегу,  чтобы  оно  было  готово  немедленно  двинуться в
открытое  море.  Яхта  остановилась  в  двадцати  метрах от берега; в десять
секунд  была  спущена  лодка, и Барбассон, пожелавший сам доставить на берег
благородного лорда, сказал ему, отвесив глубокий поклон:
     - Лодка вашего превосходительства готова!
     - Не  забудьте  моих  слов,  Сердар,  -  сказал сэр Вильям, - через два
дня... у Ковинды-Шетти.
     - Если   вы  сдержите  ваше  слово,  я  постараюсь  позабыть  все  зло,
сделанное вами.
     - Не  хотите  ли  дать  мне  руку в знак забвения прошлого, Фредерик де
Монморен?
     Сердар колебался.
     - Ну,  это  уж  нет,  вот  еще! - воскликнул Барбассон, становясь между
ними:  -  Спускайтесь  в  лодку,  да  поживее,  не  то, клянусь Магометом, я
отправлю вас вплавь на берег!
     Барбассон   призывал   Магомета  только  в  минуту  величайшего  гнева;
губернатор  понял по тону его голоса, что колебаться опасно, и, не сказав ни
единого слова, поспешил в лодку.
     - И  дело!  - вздохнул Барбассон, в свою очередь занимая место в лодке.
- Греби! - крикнул он матросам.
     В  несколько  ударов  лодка  была  у  набережной, и сэр Вильям поспешно
прыгнул на землю.
     Таможня  находилась  от  него в десяти шагах, и губернатору нечего было
бояться больше; приложив ко рту руки вместо рупора, он крикнул:
     - Фредерик  де  Монморен,  я  уж  раз держал тебя в своей власти, но ты
бежал;  ты  держал  меня  в своих руках, но я ускользнул из них, мы, значит,
квиты!.. Чья возьмет? До свидания, Фредерик де Монморен!
     - Негодяй! - донесся с яхты звучный и громкий голос.
     Тогда  Барбассон  привстал в лодке и с величественным жестом послал ему
в свою очередь приветствие, сказанное насмешливым тоном:
     - Вильям  Броун,  предсмертное  завещание  полковника  Бюрнса  достигло
своего  назначения.  -  И,  потрясая в воздухе бумагой, которую он так ловко
похитил, Барбассон крикнул своим матросам:
     - Налегай на весла, ребята! Дружнее!
     Сэр  Вильям  поднял  дрожащую  руку  к  груди  и вытащил бумажник... он
оказался  пустым.  Негодяй испустил крик бешенства, в котором ничего не было
человеческого, и тяжело рухнул на песок.
     Он  солгал,  чтобы  легче  провести  Сердара: это признание Бюрнса было
страшной  уликой  для  него... оно сообщало "факт", который ставил не только
честь  его,  но  даже  жизнь  в  зависимость  от  доброй  воли  тех, кого он
оскорбил.
     Дня  четыре спустя авантюристы прибыли в Нухурмур, где их ждало ужасное
известие.


V

          Приезд в Нухурмур. - Зловещее предчувствие. - Анандраен.
          -  Что  случилось?  -  Исчезновение  Дианы и ее семьи. -
          Пленники тугов.

     Когда  Сердар  и  его  спутники  взобрались  на  верхушку большого пика
Веилор,  царствовавшего  над отрогами всех окружающих гор, солнце находилось
в   зените,  освещая  во  всем  его  великолепии  открывающийся  перед  ними
ландшафт.  Природа,  залитая  потоками  солнца,  золото которого рассыпалось
волнами  по  обширным лесам, высоким горам с волнистыми очертаниями, озерам,
отливающим  заревом пожара, пенистым каскадам, каждая капля которых, сверкая
брильянтом,  скатывалась  в  пропасть,  -  вся казалась теперь полной такого
величия  и такой необыкновенной красоты, что при взгляде на нее даже человек
с  наименее поэтической натурой и тот останавливался, пораженный восторгом и
ослепленный  целым  рядом  чудес.  Он  чувствовал,  как  кругом него со всех
сторон  подымаются  безмолвные аккорды чудного гимна, который поэты называют
гармонией  природы,  имеющей  для  глаз  то же значение, какое имеют для уха
бесконечные   сочетания  звука.  Когда  вы  находитесь  перед  лицом  такого
зрелища,  у  вас  невольно  пробуждается  сожаление к некоторым красильщикам
полотна,  которые имеют претензию идеализировать природу, как будто бы может
существовать идеал красоты вне живой природы.
     - Какой   чудный  день!  -  сказал  Барбассон  после  нескольких  минут
молчаливого  созерцания  дивного пейзажа, выражая таким образом чувства всех
своих спутников.
     В  ту  же  минуту Ауджали, воспитанный сектантом Сурии, три раза воздал
"salam"  солнцу, став одним коленом на землю и протянув вперед хобот; затем,
узнав  издали озеро и очертания Нухурмура, он от радости испустил два крика,
тихих для него, но в общем напоминающих собой звуки тромбона.
     - Ну,  уж  это,  мой  толстый  дяденька,  совсем  не  подходит ко всему
окружающему,  -  сказал  провансалец,  -  тебе  следовало бы взять несколько
уроков гармонии у твоего маленького товарища соловья.
     Все  тотчас же двинулись в путь после шутки Барбассона, который никогда
не был еще в таком хорошем настроении духа.
     Путешествие  совершилось  очень  быстро,  и  Сердар,  получив признание
полковника  Бюрнса, испытал величайшую радость в своей жизни, потому что это
удовлетворение  его  чести  умирающим  избавляло  его  от  горя  всей жизни.
Ужасное   обвинение   полковника  против  Вильяма  Броуна  доказывало  самым
неоспоримым  образом,  что  адъютант  герцога  Кембриджского  не ограничился
одним  только  преступлением,  в  котором  обвинял  Сердара,  но  торговал в
течение  многих  лет,  злоупотребляя  своим положением, секретными бумагами,
планами  защиты  и  атаки  адмиралтейства.  Это  омрачило на несколько минут
счастье  авантюриста,  -  всегда великодушный, он не мог не думать о детях и
жене   негодяя.  Но,  сообразив,  что  все  преступления  Броуна  погашаются
давностью  и  что  на  этом  основании  он  легко  убедит заседание военного
совета,  которому  не были подсудны поступки его врага, чтобы в приговоре не
было  упомянуто  имя виновного, Сердар успокоился, и ничто больше не смущало
его.
     Тем  не  менее,  приближаясь  к  Нухурмуру,  он,  как бы по контрасту с
чудесами  окружающей  природы, почувствовал, что им снова овладевают мрачные
мысли.  Что  случилось  в  пещерах? Что он узнает нового? И затем вспоминал,
что  найдет  пустым обычное место бедного Барнета, так ужасно погибшего. Все
это наполняло душу его самыми грустными предчувствиями.
     - Что  с  вами, Сердар? Вот уже несколько часов, как веселость отлетела
от вас.
     - Я  очень  беспокоюсь,  не  случилось  ли  чего-нибудь во время нашего
отсутствия, мой милый Барбассон!
     - Ничего  худого,  Сердар,  поверьте мне, а вы знаете, что предчувствия
мои  всегда  сбываются.  Смерть  Барнета,  например,  -  я могу сказать, что
предвидел  ее.  А маневры Рам-Шудора, кто первый почувствовал их, отгадал? А
Вильям  Броун?  Видите  ли, когда я говорю: есть что-то в воздухе, надо быть
настороже,  когда же я говорю, как сегодня, ничего нет, положительно ничего!
По  местам  к  повороту!  Можно плыть без боязни! Мы приедем и застанем, что
Сами  просто-напросто  занимается  приготовлением  "popotte"*,  a Нана-Сагиб
тянет  свою  вечную гуку. Вот субъект, который поистине ведет жизнь ракушки,
с тою разницею, что он не на скале, а под скалой.
     ______________
     * Суп на языке французских детей.

     - Желаю,  чтобы  была  твоя  правда,  -  отвечал Сердар, который не мог
удержаться от улыбки, слушая тираду провансальца.
     - Кстати,  о  Нана,  -  продолжал  последний, - надеюсь, он будет очень
доволен  предложением Ковинды-Шетти, который взялся свезти его на "Диане" на
маленький  остров около Пуло-Кондора, где у него, кажется, устроена табачная
плантация. Нана может там курить в свое удовольствие.
     - Вряд ли принц согласится на это.
     - А  придется,  между  тем. Надеюсь, что он не выразит претензии, чтобы
мы  вечно охраняли его? При бедном Барнете жизнь была сносна во время вашего
отсутствия.  Мы  так  хорошо понимали друг друга: две половины одного и того
же  лица,  да!  Но  теперь,  когда нет Пилада, не останется и Орест. Сколько
слов  я  наговорил;  вот  посмеялся  бы  он,  но только двадцать четыре часа
спустя...  понимал-то  он  туго, не сразу. Но раз, бывало, поймет, так уж не
остановится.
     - Вы  слишком  веселы  сегодня,  Барбассон,  -  сказал Сердар, которого
очень забавляло это южное многоречие, - а это, знаете, приносит несчастье.
     - Нечего  бояться,  говорю  вам... Мои предчувствия, видите ли, Сердар,
непогрешимы... Я только им и верю.
     Рама  и Нариндра шли молча и задумавшись; они знали Кишнаю и знали, что
он  не  пропустит  случая  воспользоваться  их  отсутствием,  чтобы устроить
какой-нибудь  фокус.  Оба  так  хорошо  понимали друг друга, что не находили
нужным делиться мыслями.
     Они  приближались к месту назначения. Еще несколько шагов, и они увидят
таинственную  долину,  которая  служила  садом  для  жителей пещер, и сердце
билось  у  всех  от  волнения.  Даже  Барбассон молчал, чувствуя, что на нем
отражается  общее настроение. На повороте, скалистом и очень крутом, который
Барбассон  в  своем "курсе" географии Нухурмура окрестил названием "Дорога в
рай",   Сердар   остановился.   Часть   этой  дороги,  которая  затем  сразу
поворачивала  в  сторону,  шла на расстоянии нескольких метров вдоль окраины
пропасти,  где  находилась  долина,  дна которой нельзя было видеть ввиду ее
необыкновенной  глубины;  но листва баобабов подымалась зато так высоко, что
сразу  бросалась  в  глаза.  Сердар слегка наклонился и заглянул туда; почти
вслед  за  этим  он  бросился  на  землю  и  высунулся вперед над пропастью,
придерживаясь руками за кусты.
     - Берегитесь,  -  крикнул ему Рама-Модели, - я упал таким образом в тот
день, когда нашел наше убежище.
     - Держите  меня  покрепче, чтобы я мог высунуться еще дальше, - отвечал
Сердар, - мне кажется, я что-то вижу на верхушке одного из фикусов.
     Нариндра,  отличавшийся необыкновенной силой, взялся держать Сердара, и
последний,  совсем  почти повиснув над пропастью, мог наконец удостовериться
в  том,  что  он  видит.  На  одной из самых верхних ветвей сидел неподвижно
какой-то туземец.
     - Кто  может  быть  этот человек, сидящий в такой выжидательной позе? -
сказал  Сердар,  заинтригованный  этим в высшей степени. Только он замолчал,
как  из глубины долины послышался слабый голос, точно шепот, доносившийся до
слуха присутствующих.
     - Он  говорит,  -  обратился  Сердар к своим друзьям, - но не настолько
громко, чтобы я мог понять, что он говорит; замолчите, я хочу слушать.
     На этот раз голос с видимым усилием крикнул громче:
     - Это  я,  Сами,  ко  мне сюда эхо доносит малейшее ваше слово, а также
малейший шум в горах.
     - Зачем ты забрался туда? - с тревогой спросил Сердар.
     - Чтобы  первым узнать о твоем приезде. Тебя здесь ждут на пике Вейлор;
я  со вчерашнего дня то и дело прихожу сюда... Анандраен в пещерах, он имеет
нечто важное сообщить тебе.
     - Хорошо, мы сейчас спустимся.
     Сердар  встал  с  помощью Нариндры и передал товарищам все, что слышал,
потому  что  только  он  один  мог  настолько ясно слышать слова Сами, чтобы
понять  их. Странная вещь! Звук передавался только вниз, но не вверх. Сердар
был   очень   бледен,  и  легкое  дрожание  голоса  указывало  на  волнение,
причиненное ему словами молодого метиса.
     - Вы  видите, Барбассон, - сказал ему грустно Сердар, - что сегодня мои
предчувствия вернее ваших.
     Они  двинулись  вперед  со  всею скоростью, какую только позволял уклон
почвы,  устройство которой было таково, что от того места у окраины пропасти
до входа в пещеры со стороны озера было добрых полчаса ходьбы.
     - Что  может  быть нужно от нас Анандраену? - говорил Сердар, спускаясь
со  скалы.  -  Здесь,  должно  быть, что-нибудь, не терпящее отлагательства,
если он решился оставить свой дом и поселиться в Нухурмуре.
     Но  вот  они  достигли  входа  и вбежали во внутренность пещеры, где их
ждал Анандраен. Им не понадобилось даже спрашивать его.
     - Вот  и  вы  наконец,  -  сказал он, как только заметил их. - Я еще со
вчерашнего дня жду вас и не ушел бы до вашего приезда.
     - Что   случилось?   Говори  скорей,  -  сказал  Сердар  с  невыразимым
волнением.
     - Пароход,  который  привез твою сестру, ее мужа и детей, приехал шесть
дней  тому  назад,  когда  ты  уезжал  на Цейлон. Мне дал знать об этом член
нашего  общества в Бомбее; в то же время он сказал мне, что на настоятельные
вопросы  твоей  сестры,  удивленной,  что ты не встретил ее, он нашел нужным
открыть  ей  тайну  твоего  убежища  и  сообщить  о  том,  какой  долг чести
удерживает  тебя вдали от нее. - "Не я, само собою разумеется, буду порицать
брата за то, что он остался верен в несчастии", - сказала она.
     - Милая  и  благородная  сестра!  -  воскликнул  Сердар.  -  Продолжай,
Анандраен!
     - Она попросила провести ее к вам в Нухурмур.
     - Так  она  здесь!..  У тебя, быть может? - прервал его Сердар с криком
радости.
     - Мужайся, Сердар!
     - Ну говори же, не томи меня.
     - Ты  прерываешь  меня и замедляешь мой рассказ, - спокойно отвечал ему
индус.
     Сердар понял и замолчал. Анандраен продолжал:
     - Меня  уведомил  твой  корреспондент, что он отправил ко мне маленький
караван,  который я должен провести в Нухурмур; леди Кемпуэлл, ее муж и дети
выехали дня четыре тому назад в повозках, запряженных буйволицами...
     - Ну? Ради Бога!
     - Ну... с этой минуты о них ничего больше неизвестно.
     - Но  это невозможно! - воскликнул Сердар. - Они должны были приехать к
тебе еще вчера.
     - Нет! Иначе сын мой проводил бы их сюда.
     - Но как же ты знаешь?
     - Спокойствие,  Сердар,  спокойствие!  Выслушай  меня  сначала, а затем
будешь   возражать,  хотя  несравненно  лучше,  если  ты  вместо  возражений
подумаешь,  что  тебе предпринять. Я сказал, что о них никто и ничего больше
не  слышал  потому,  что они не явились в назначенный день. Обеспокоенный их
отсутствием,  я  пошел  им  навстречу  и дошел до самого Бомбея, но нигде не
встретил  их.  Тогда  я поспешил назад с несколькими членами общества "Духов
Вод";  мы  обыскали  дорогу  по  всем  направлениям,  спрашивали  жителей, с
которыми  встречались,  но не могли узнать, что с ними случилось. Я разделил
все  пространство  между  своими  товарищами, чтобы они продолжали поиски, а
сам поспешил сюда.
     Несчастный Сердар ломал руки от отчаяния и то и дело повторял:
     - А  я-то,  я был в отсутствии! Ах! Будь проклято это путешествие!.. Да
буду я проклят за то, что не был там, чтобы помочь им, защитить!..
     - Успокойся,  Сердар,  -  сказал  Анандраен  отрывистым и повелительным
тоном. - Теперь некогда горевать, надо действовать.
     - Ты  прав,  извини  меня!  Я  не  могу  рассуждать,  я  действую,  как
сумасшедший!  Я успокоюсь... да, я... О! Горе тому, кто задумал поставить им
западню!.. Нет такой ужасной пытки, нет такой медленной смерти...
     - Сердар,  мы  просим  тебя,  все  мы, твои друзья, не допускай себя до
таких  взрывов  гнева,  которые  лишают тебя способности рассуждать и мешают
нам   хладнокровно   обсудить  дело  и  найти  средство  выйти  из  трудного
положения.
     - Да, вы мои друзья... я вас слушаю; видите, я спокоен теперь...
     Но  поступки  несчастного  не  согласовались  с  его  словами;  он, как
безумный,  вцепился  ногтями в свое тело и рвал на себе волосы... Но это был
кризис  и  надо  было  дать  ему  пройти. После целого потока слез, рыданий,
вскрикиваний  он  сделался  снова  тем  же  энергичным  человеком, каким его
знали.
     - Довольно.  Поговорим