а струились по лбу несчастного и только инстинктивный
страх  ожидающих его ужасных пыток поддерживал его силы и мешал ему упасть в
обморок...
     Ах!  Имей  он  только возможность довести гнев индуса до такой степени,
чтобы  тот  сразу  нанес  ему  смертельный  удар...  Надо  было спешить, еще
несколько  минут,  и  палач  перестанет  понимать его; глаза индуса блестели
странным  светом,  то  сверкая  ярким  огнем и зверской злобой, то становясь
тусклыми  и  мрачными...  А едкий, густой дым гуки, надушенной запахом роз и
жасмина,  пропитанной соком индийской конопли, по-прежнему вырывался густыми
облаками   изо  рта  курильщика...  И  Рама-Модели  начинал  как-то  странно
посмеиваться;  ему,  вероятно,  представлялась его жертва, корчившаяся среди
пыток,  и  несвязные  слова  срывались у него с языка: "Пиль! Том! Пиль, моя
добрая  собака!"  Нет,  перед глазами его проходила смерть отца, вызванная в
его  памяти  влиянием  ужасного гашиша, который придаст видениям впечатление
полной реальности.
     Похолодев  от  ужаса  и  чувствуя,  что  пора кончить под страхом иметь
скоро  перед  собой безумца, способного грызть его, как Уголино грыз Роджера
в  ужасном  видении  Данте,  Максуэлл  бросился вперед. Одним ударом ноги он
опрокинул  гуку  и,  схватив  за  горло  индуса,  повалил  его на землю; это
удалось  ему  потому,  что  он  не дал Раме-Модели времени вскочить на ноги;
обняв  его  затем  рукой  за  шею,  он принялся его душить. Но как ни быстро
набросился он на него, Рама все-таки успел крикнуть:
     - Ко мне, Нана!
     Пораженный  этим  раздирающим  криком,  Нана-Сагиб  поспешил на него и,
поняв  сразу  в  чем  дело,  набросился  на  Максуэлла, опрокинул его в свою
очередь  и  освободил  Раму-Модели,  который одним прыжком опять очутился на
ногах.
     Пары  гашиша  не успели докончить своего дела, и индус мгновенно вернул
себе свое хладнокровие.
     - Благодарю,  Нана,  -  сказал  он  принцу, - ты спас мне жизнь, и я не
забуду этого!
     Взглянув на Максуэлла с выражением дикого гнева, он сказал:
     - Тебе  мало  было  отца,  негодяй, ты захотел еще и сына... Слышишь ты
крики  женщин и грудных детей, - продолжал он с возрастающим возбуждением, -
они  кричат  о  мести...  Ага!  Посмотрим, умеешь ли ты умирать... Закури-ка
свою  сигару и покажи, как презирает смерть капитан Максуэлл... В таком виде
ты  бахвалился  тогда  в  Гоурдвар-Сикри...  Кто просит здесь о помиловании?
Пиль!  Пиль!  Мой  добрый Том! Ха, ха! Ты и не подозревал, что в тот день ты
сам  себе избрал род смерти. Зубы за зубы... раны за раны... кости за кости,
ха! ура! ура! капитан Максуэлл!
     И в экстазе он толкал его и гнал его перед собой по коридору.
     Вдруг  камень  повернулся,  и  лучи  солнца  залили  вход  в  пещеру...
Максуэлл  подумал, что спасен... испустив крик удивления и безумной радости,
в  котором соединилась вся оставшаяся еще у него сила, он выскочил из пещеры
и  бросился вперед, не видя того, куда он попал... Сзади него раздался взрыв
зловещего  хохота,  и  он  услышал,  как  звучный голос Рамы-Модели произнес
следующие слова:
     - Пиль! Нора! Пиль! Сита! Живо, мои добрые животные!
     И  в  ту  же минуту, несмотря на быстроту своего бега, Максуэлл услышал
треск  веток,  слабый  сначала,  затем  все  более  сильный,  затем  глухой,
поспешный топот по земле... Он смутно почувствовал, что его преследуют...
     Кто  мог  бежать  по  его следам? Он слегка повернул голову назад... О!
Ужасное   видение!..  Две  пантеры  с  открытой  пастью,  высунутым  языком,
горящими  глазами  догоняли  его...  Все  последующее  произошло с быстротою
молнии...  он  мгновенно  был  опрокинут  на землю... с первого же нападения
затрещали  кости,  брызнула  кровь,  и  среди невыразимой боли, в ту великую
минуту,   когда   слабое  дыхание,  оживляющее  тело,  готовится  улететь  в
неведомые  пространства,  последнее,  что  он  еще  слышал, были слова Рамы,
продолжавшего кричать: "Пиль! Нора! Пиль! Сита! Живей, мои добрые пантеры!"
     Максуэлл погиб...
     Наступила  ночь,  теплая, благоуханная, молчаливая, и в рощах тамаринд,
розовых  акаций  и  мастиковых  деревьев, окружавших развалины храмов Карли,
засверкали   среди   листвы  тысячи  беловатых  блестящих  точек.  Это  были
шотландцы,  предупрежденные  Сердаром о плене их полковника; они окружили со
всех   сторон   древнее  убежище  буддистов,  чтобы  ни  один  из  негодяев,
собравшихся там для совершения кровавых мистерий, не мог бы убежать оттуда.
     Вдруг  от  группы пальмовых деревьев отделился небольшой отряд, вошел в
пещеру,  и  вслед  за этим раздались три пронзительных свистка, раскатившись
звучным  эхом  под мрачными сводами. Это был Рудра, а с ним Сердар со своими
спутниками, на которых блестели мундиры английских офицеров.
     Через  несколько  минут  к  ним  вышел  Кишная;  он не успел ни сделать
какого-либо   жеста,   ни   крикнуть  на  помощь,  как  был  уже  схвачен  и
крепко-накрепко скручен веревками...
     Вслед  за  тем  все,  друг за другом, - Сердар, его товарищи, офицеры и
солдаты  шотландского  полка  -  проскользнули  тихо,  не делая ни малейшего
шума,   в   подземелья   храмов,   где   и   застали   тугов,   занимавшихся
приготовлениями к ужину.
     И  в то время, как английские офицеры приказывали связывать их попарно,
из  соседнего  подземелья донеслись крики радости и счастья, каких своды эти
никогда еще не слышали.
     - Диана! Фредерик!
     Брат  и  сестра  были  в  объятиях друг друга... Двадцать лет ждали они
этого торжественного часа!
     И слышно было, как Барбассон среди рыданий говорил:
     - Черт возьми! Какая жалость, что у меня нет сестры!
     Двадцать лет уже не плакал провансалец.


     Два  месяца  спустя  "Диана"  на  всех парах неслась к берегам Франции,
унося  с  собой  Фредерика де Монмор де Монморена и его семью. Сердар спешил
подать просьбу об оправдании.
     По  получении  окончательного  оправдания  он решил вернуться обратно в
Индию,  где  должна  была  жить  вся  семья  его сестры; он дал слово жить и
умереть   в   этой   прекрасной   стране,  колыбели  наших  древних  предков
индоевропейцев,  которая  сделалась  вторым  отечеством  этого великодушного
человека.
     Мы еще встретимся с ним там когда-нибудь.
     Нана-Сагиб,  который  не  мог  без  отвращения  подумать  о возможности
сделаться   пленником-пансионером   англичан,   остался  в  Нухурмуре  ждать
возвращения  Сердара,  чтобы  окончательно  решить, какой остров выбрать для
своего местопребывания.
     Капитан  Максуэлл  умер,  Кишнаю  вместе  с  его мрачными приверженцами
повесили   вокруг  развалин  Карли;  никто,  следовательно,  не  мог  больше
тревожить  принца  в  тишине  его  таинственного  и  поэтического убежища, в
подземельях Нухурмура.
     Барбассон  был  назначен комендантом Нухурмура, а Нариндра, заклинатель
и  Сами  - его помощниками. Он написал Барбассону-отцу, что предсказание его
не  исполнилось,  и,  как  добрый  сын, послал ему сто тысяч франков из того
миллиона, который Нана-Сагиб дал ему в награду за его услуги.
     Сэра Вильяма Броуна все забыли, но он не забыл никого...


 * ЧАСТЬ ШЕСТАЯ *

ДУХИ ВОД


I

          Ночной  сторож. - Таинственный дворец. - Шпион англичан.
          - Фантастические видения. - Посланец от губернатора.

     Старинный  город  Беджапур, столица древней династии Омра, низвергнутой
великим  Ауренгом-Цебом, тихо покоился, окруженный историческими развалинами
и  целым  лесом  тамаринд, гранатов и олеандр, которые мало-помалу заполнили
все  внутренние  дворы,  сады  дворцов и памятников, превратив в недоступное
почти  убежище  эти  места,  -  свидетели былой роскоши и великолепия раджей
Декана.
     Было,  вероятно,  часа  два  утра.  Полный  диск луны, медленно плывший
среди   золотистой  пыли  беспредельных  пространств,  освещал  серебристыми
лучами  этот  океан  зелени  и цветов, откуда, подобно островам, выглядывали
четырехугольные  башни,  террасы  из белого мрамора, полуразрушенные купола,
колонны   и  портики  -  остатки  роскошных  зданий  этого  города,  который
современные  ему  поэты  называли  "городом  чудес".  История его походит на
главу из "Тысячи и одной ночи".
     Историк  рассказывает,  что Феришта-Магомет, сын Баязета II, низвергнув
с  трона  своего  отца,  приказал,  по  обычаю всех Стамбульских калифов той
эпохи,  убить  всех  своих  братьев,  дабы  не иметь ни одного соперника. Но
вместо  младшего  из  них,  Юзуфа,  палачи  убили, сами этого не подозревая,
черкесского пленника, которым мать принца подменила последнего.
     Юзуф  жил,  никому  неизвестный,  лет до шестнадцати, когда болтливость
кормилицы,  открывшей  тайну его рождения, принудила его удалиться в Персию,
где  он  получил  от  набоба  Дели,  с  которым очень подружился, разрешение
собрать   войско,   чтобы  затем,  по  совету  того  же  набоба  низвергнуть
браминское  владычество,  всесильное на Декане. В тот час, когда он во главе
своих  войск  отдавал приказание двинуться в путь, над его головой несколько
минут  парил гума, род коршуна, появление которого в таких случаях считается
предзнаменованием  великой  судьбы;  это  вызвало  взрыв  энтузиазма  у  его
приверженцев.  Юзуф  завоевал весь Декан и провозгласил себя императором под
именем  Адила-Шаха.  Чтобы ознаменовать свое царствование, он заложил первое
основание того города, развалинами которого мы теперь любуемся...
     Ни  малейшее  дуновение ветерка не шевелило листвы деревьев и не давало
даже  тени  движения  всем  этим  остаткам  прошлого.  Среди величественного
безмолвия  ночи  кажется,  что  жизнь  навсегда  отлетела из этих мест и что
перед  вашими  глазами одно из тех обширных кладбищ, где в тишине веков спят
и   воспоминания,   и  люди,  и  памятники,  и  боги.  Но  это  впечатление,
производимое  развалинами  и  темнотой,  скоро  рассеивается,  ибо, заглянув
внутрь  Мульке-Медан - развалины на равнине, - вы замечаете разбросанные там
и  сям,  без всякого порядка дома, хижины и шалаши, указывающие, что люди не
совсем еще покинули древний Беджапур.
     Весь  день  был  невыносимо  знойный  и  душный.  Индусы с наслаждением
сидели  теперь  на пороге своих жилищ, курили и разговаривали в течение всех
первых   часов  ночи,  вдыхая  полной  грудью  свежий  и  ароматный  воздух,
охладивший   закаленную   атмосферу.   Шум  разговоров,  однако,  постепенно
смолкал,  и  вместе  с  тем  гасли на верандах лампы из чеканной меди или из
черной  глины;  а  когда  на верхушке гопарама (род минарета) великой пагоды
падиал   священным   гонгом   дал  знать,  который  час,  все  удалились  во
внутренность   жилища,   и   тишина   ночи  с  этих  пор  нарушалась  только
пронзительным  тявканьем  шакалов, к которым примешивалось сердитое ворчанье
домашних слонов... Беджапур спал.
     Нет  возможности представить себе всей поэтической и сказочной прелести
этих  громадных  развалин,  царствующих  на всем пространстве, видном глазу,
над  роскошной  растительностью.  У подошвы их, прилепившись к колоннадам из
порфира,  портикам из мрамора, цоколям из яшмы и розового гранита, выстроены
в  разном  стиле,  сообразно  касте  и  состоянию,  дома  и  хижины нынешних
жителей.
     Одного  факта  достаточно будет, чтобы дать вам понятие о великолепном,
волшебном  зрелище,  которое  еще и поныне представляют собою эти развалины.
Там  и  теперь  насчитывают  до  семисот  мечетей  и  столько  же  дворцов и
мавзолеев   из   мрамора,   в  которых  вы  найдете  все  виды  архитектуры:
византийские   купола,   готические   шпицы,   греческие  полукруги,  чудеса
арабского  искусства  перемешиваются  друг  с  другом,  доказывая лучше всех
историков  правдивость  легенды, которая утверждает, что Адил-Шах призвал со
всего  мира  сведущих  художников  и искусных рабочих, чтобы они помогли ему
выстроить город, равного которому не было бы во всей вселенной.
     При  воспоминании  об  этих развалинах в воображении невольно возникают
песчаные  и  пустынные  равнины Пальмиры, Ниневии, Фив, Мемфиса. Постепенное
истощение  почвы  было  одной  из  самых  главных причин, поразивших в самое
сердце  древние  цивилизации,  как  Ассирия и Египет. Но ничего подобного не
было  в  плодородных  странах  Декана;  развалины  Беджапура находятся среди
редкой  по  своему великолепию природы, и мы напрасно доискивались бы причин
такого  разрушения, не будь нам известно, что из зависти Ауренг-Цеб приказал
разрушить  "город  чудес", чтобы ни один город Индии не мог бы соперничать с
чванной пышностью Дели, столицы империи моголов.
     Беджапур,  насчитывавший  в  свое  время  более  пятисот тысяч жителей,
заключает   теперь  всего  четыре-пять  тысяч  душ,  разбросанных  по  всему
огромному   пространству,   которое   он   когда-то   занимал.   Это  немало
способствует  прелести  всего  волшебного  зрелища, так как индус, устраивая
себе  дом,  выбирал  наудачу  место  и лепил его у памятника, который больше
нравился  ему.  Это  своеобразное  распределение дало в результате город без
улиц,  жилища  которого  раскинуты  среди  исполинских  развалин, украшенных
всеми богатствами растительного царства.
     Все  это  придаст  ландшафту  поистине  волшебный  вид,  особенно  если
смотреть  на  него  в тихие благоуханные ночи Индии, при ярком свете месяца,
блеск   которого   увеличивается  несравненной  чистотой  неба  Малабарского
берега.
     Самый  любопытный  среди  этих памятников древности - не с точки зрения
архитектуры,  но  по  своему  особенному  расположению  -  это Дворец в семь
этажей.   Представьте  себе  огромную  башню  с  семью  этажами  и  с  семью
сторонами,   а   на  каждой  стороне  семиугольника  обширный  висячий  сад,
украшенный  самыми  красивыми  растениями и редкими деревьями. Каждый этаж и
каждый  сад не соединены друг с другом; пройти в них можно при помощи разных
лестниц,  вход на которые доступен только с помощью особой системы подъемных
мостов.  Даже пушка бессильна против этих плотных масс земли, поддерживаемых
стенами в 10 метров толщины.
     Ауренг-Цеб,   несмотря  на  всю  свою  жажду  разрушения,  пощадил  это
великолепное  здание, истинное чудо архитектуры, которое стоило жизни своему
строителю.  Кималь-Хан,  опекун  молодого  короля, сына Адила-Шаха, приказал
умертвить  строителя,  чтобы  он  не  разгласил тайны устройства этой башни,
делавшего  из  нее  недоступную  крепость. Этот Камиль-Хан, жаждавший трона,
хотел  таким образом приготовить для себя верное убежище на тот случай, если
бы  народ  вздумал  мстить  за  смерть Измаила-Шаха, которого он предполагал
задушить;  но королева-мать, подозревавшая его намерения, предупредила его и
приказала своему служителю заколоть его кинжалом.
     Махратские  воины, докончившие затем дело Ауренга-Цеба, не посмели, как
и  он,  тронуть  таинственный дворец, охраняемый легендой, по словам которой
памятник  этот  должен был принести несчастье всякому, кто осмелится поднять
на  него руку. Следующий факт немало способствовал тому, чтобы верование это
укоренилось в народных массах.
     Мосты  каждого  этажа,  когда  они были подняты, так плотно примыкали к
стене,  что  составляли  с  нею  как  бы  одно целое, и раджи, - одни только
знавшие,  как  управлять  ими, - сообщали эту тайну своему наследнику только
на  смертном  одре. Дора-Адил-Шах, последний властитель этой династии, сошел
в  могилу  скоропостижно, не успев никому сообщить этой тайны, - и с тех пор
в  течение  трех  столетий никто не поднимался выше первого этажа, подъемный
мост  которого  был  опущен  во  время смерти монарха. Аурен-Цеб хотел силою
проникнуть  в  это  странное  здание,  -  но  при  первом  же ударе по камню
мотыгой,  она  отскочила  назад  и  убила работника, исполнявшего приказание
своего  повелителя.  Последний, увидев в этом наказание неба, бежал оттуда в
страхе,  - и происшествие это, раздутое воображением народа, защищало дворец
несравненно лучше многочисленного и хорошо вооруженного войска.
     Повсюду  носились  слухи,  что в известные эпохи года все Омра, умершие
от  кинжала  или  яда,  - а таких было много, - составляли адский хоровод, и
тогда  в  верхних  этажах  дворца,  куда  никто еще не проникал после смерти
Дора-Адила-Шаха,  мелькали  в  окнах  призраки  и огни. Так как эти зловещие
собрания  не  отличались  периодической  правильностью,  а  жители Беджапура
избегали  после  заката солнца подходить к таинственному зданию, то мало кто
мог  похвастаться тем, что видел, хотя бы издали, похоронные собрания ночных
призраков.  Но  те,  кому  случайно удавалось быть свидетелями этих странных
фактов,  подтверждали их; басни эти так гармонировали с суеверным характером
индусов, что никому из них не приходила мысль сомневаться в них.
     Итак,  в  эту ночь жители Беджапура спокойно спали, не предчувствуя тех
таинственных  и  странных  событий,  местом  действия  которых будет древний
замок Адила-Шаха.
     Падиал,  согласно  древнему  азиатскому обычаю, только что прокричал на
все  четыре  стороны  горизонта  медленным  и  монотонным  голосом следующую
фразу:  "Два  часа  утра!  Люди  высшей  и  низшей касты, спите мирным сном,
нового  нет  ничего!"  Он  готовился  уже  растянуться  на  своей ротанговой
циновке  до  следующего  часа,  когда,  взглянув  случайно  в сторону дворца
Адила-Шаха,  невольно  вздрогнул.  Из  узких  верхних  этажей, величественно
подымавшихся  над верхушками больших деревьев, тянулись легкие полосы света,
которые,   отражаясь   на  темной  зелени  окружающей  листвы,  пестрили  их
желтоватыми  пятнами.  Луна  начинала  уже  спускаться  на  восток,  а тени,
увеличивающиеся все больше и больше, окружали тьмой все здание.
     - Питри, мертвые! - пробормотал падиал с суеверным ужасом.
     Он  стал  шепотом  читать  ментрамы  - заклинания, которые способствуют
удалению  призраков  и  злых духов... Парализованный страхом, бедняга не мог
оторвать   свой   взгляд   от   этого  странного  зрелища...  В  первый  раз
представлялись  такие вещи глазам ночного сторожа, и впечатление, полученное
им,  было  тем  сильнее,  что  он  до сих пор принадлежал к числу скептиков,
которые   с   сомнением   качали   головой   всякий   раз,  когда  во  время
продолжительных  вечерних  бдений  поднимался  вопрос о странных явлениях во
дворце  Омра.  Вот  уже  двадцать  лет,  как  он  после своего отца исполнял
обязанности  падиала, с незапамятных времен переходившие по наследству в его
роде,  -  и  никогда  еще  не  замечал он ничего особенного в старом здании,
которое  каждый вечер поднималось перед его взором, мрачное и безмолвное. Но
ужас  его  еще  более  усилился,  когда  он  заметил тени, мелькавшие взад и
вперед  мимо  окон и затемнявшие по временам свет; бедняга, бывший трусом не
меньше  других  и беспомощный против этих, по его мнению, сверхъестественных
явлений,  чувствовал,  что  волосы его становятся дыбом и ноги подкашиваются
под  ним...  Несколько  минут стоял он, прислонившись к балюстраде минарета,
чтобы  не  упасть, повторяя с необыкновенным жаром все известные ему формулы
заклинаний.
     Народная  мифология  индусов  населяет небеса, землю, леса и воды целым
сонмом  духов,  призраков,  гномов, вампиров и т.д.; все это - души умерших,
грехи  которых  преградили  им  доступ в "сваргу", или жилище блаженных. Все
образование  низшей  касты ограничивается поэтому изучением с самого детства
множества  ментрамов, которые относятся ко всем категориям злых существ и ко
всем  случаям  жизни;  всю  жизнь  свою  индус  проводит  в  чтении молитв и
заклинаний,   предназначенных   для  защиты  от  невидимых  врагов,  которые
постоянно мучат его и мешают всем его предприятиям.
     Прошло  несколько  минут,  и,  как  бы  под  влиянием  заклинаний, свет
мгновенно  исчез во дворце семи этажей; огромное здание погрузилось в полную
темноту.  Счастливый  своим успехом, который