на него и отвечал: "Ты все тот же, Кишная, но ты напрасно пробуешь
обмануть  меня;  если  завтра  вечером,  после  захода солнца, Нана-Сагиб не
будет  в  моей  власти, я нападу на развалины с целым батальоном шотландцев,
которыми  я  командую, - он расположен в полумиле отсюда по моему приказанию
-  с  единственной  целью  - помешать вам удрать отсюда. Ты видишь, я принял
свои  меры.  Если  ты  не  доставишь  мне  Нана-Сагиба,  я  прикажу всех вас
перевешать  на  крепких  деревьях.  Это  так  же верно, как то, что я зовусь
Максуэллом,  а  ты  знаешь,  умею  я  справиться  с этим или нет". - У меня,
значит,  был  перед  глазами знаменитый Максуэлл, который залил Индию кровью
женщин  и  детей. Но далее будет еще интереснее. "Ты понимаешь, - говорил он
Кишнае,  -  что  меня  всегда  оправдают за то, что я повесил двести, триста
негодяев,  подобных  тебе,  так  как  вы  похитили полковника того же полка,
батальон которого находится поблизости, и всю его семью".
     - О, негодяи! - воскликнул Сердар.
     - Часы его сочтены, - мрачно сказал Рама.
     - Кишная,  -  продолжал Рудра, - видя, что шутки плохи, дал офицеру все
указания,  какие  имел,  чтобы  найти  Нана-Сагиба.  Он  указал  ему долину,
которая  сообщается  с  пещерами,  и  объяснил  ему, что достаточно взорвать
камень,  который  находится  против  последнего баобаба, чтобы проникнуть во
внутренности  пещер,  прибавив при этом, что необходимо запастись лестницами
для  спуска  вниз.  Довольный  этим  указанием, Максуэлл просил его дать ему
двух   человек  для  осмотра  местности,  а  затем  уже  собирался  провести
шотландцев  и  сделать  окончательную  атаку.  Кишная  обещал  дать  ему  их
сегодня.   Я  решил  тогда  дождаться  их,  чтобы  предупредить  вас  об  их
присутствии;  я  узнал  от  сына Анандраена, что отец его был в Нухурмуре. Я
сидел,  притаившись,  в соседних кустах, готовый каждую минуту опередить их,
как только они двинутся в путь. Ты знаешь остальное.
     - Рудра,  -  сказал  Сердар, - ты не подозреваешь, какую услугу делаешь
всем  нам  и особенно мне. Достаточно тебе сказать, что европейские пленники
тугов  связаны  со  мной  самыми  дорогими узами... Ты можешь просить у меня
награду,  какую  желаешь.  Я  заранее обещаю тебе ее, если только она в моей
власти.
     - И в моей, - прибавил принц.
     - Так  это  твои  родные,  -  сказал  Рудра, - очень хорошо; нет ничего
легче, как их спасти...
     - Неужели  ты  нашел  средство...  И  их не убьют при первой же попытке
нашей проникнуть в развалины?
     - Нет ничего проще, - настаивал индус.
     - Скромен  он,  наш  друг, - сказал Барбассон, которому не удавалось до
сих  пор  вставить  ни словечка, - устраивает всякие чудеса одним мановением
руки,  успевает  там,  где такие старые, опытные люди, как Анандраен, терпят
неудачу,  а  он, видите ли, говорит... не поморщившись даже... что это очень
просто.
     - На свете есть только один Рудра! - с гордостью воскликнул индус.
     - В   таком   случае  довольно,  -  сказал  Барбассон,  -  единственный
экземпляр, могу сказать... Беру назад свой комплимент.
     - Какое же средство? - с нетерпением прервал его Сердар.
     - Очень  простое,  повторяю, - продолжал индус, пристально всматриваясь
в  Барбассона  (индусы  мало  понимают  шутки),  -  вооружитесь хорошенько и
отправляйтесь  туда  сегодня же вечером; спрячьтесь в развалинах... Надеюсь,
вы  не  дадите уйти Максуэллу и его двум спутникам... Я свистну три раза, и,
когда  появится  Кишная,  думая,  что это свисток офицера, мы схватим его и,
приставив  ему  нож  к  горлу,  прикажем  провести  нас к пленникам, которых
немедленно и освободим.
     Только   утопающий,   который   чувствует   вдруг   спасительную  руку,
испытывает  радость,  равную  той,  какая  наполнила  вдруг  сердце Сердара;
реакция  была  так сильна, так неожиданна, что глаза его наполнились слезами
и  он  несколько  минут  не  мог произнести ни одного слова. Как все нервные
люди,  он  был  рабом тех маленьких нервных узлов, которые передают ощущения
мозгу  и на минуту парализуют его под влиянием слишком сильного волнения. Но
все поняли, что на этот раз то были слезы радости.
     - Не  само ли небо послало тебе внушение, мой милый Анандраен, - сказал
Сердар, пожимая последнему руки, - и ты привел нам такого союзника?
     - Черт  возьми!  - воскликнул Барбассон с некоторым оттенком зависти. -
Говорил же я вам, что эти мерзавцы туги не ушли из развалин!
     В эту минуту вбежал Сами, еле переводя дыхание.
     - Господин,  -  сказал он Сердару, - я был сейчас на верхушке баобаба и
слышал  целый  разговор.  Англичанин  говорил тугу: "God bless me! Настоящая
чертова  дыра  эта  долина, но - ба! - мы спустим лестницы". И потом он стал
говорить,  что  заставит  сто  человек  спуститься  вниз,  а  весь остальной
батальон разместит со стороны озера и заставит охранять выход...
     - Хорошо, Сами! Очень хорошо, кончай!
     - Я  не  слушал больше, я думал, что важнее дать знать сюда... но, если
хочешь, я вернусь туда.
     - Бесполезно,  мое дитя! - отвечал Сердар. - Мы знаем уже достаточно, а
теперь,  господа, берите карабины и постараемся не впустить их. Мы спрячемся
в  небольшом  пальмовом лесу, который находится у лощины, и если сами они не
заставят  нас  принять  крутые меры, то приведем их здравыми и невредимыми в
Нухурмур.  Надо  оставить  их  всех  пока  в  живых,  если  только  окажется
возможным.  Я  хочу  представить  этих негодяев нашему судебному трибуналу в
Нухурмуре.
     Сердар  произнес  эти  слова  с необыкновенно странной и несвойственной
ему  улыбкой; глаза его, обыкновенно добрые, блеснули при этом металлическим
блеском,  придав лицу его выражение ненависти и жестокости, которого никогда
еще не видели у него.
     Когда  маленький  отряд  вышел  из  пещер, направляясь под руководством
Сердара  к  тому месту, где он должен сесть в засаду, последний заметил, что
Рудра безоружен, и спросил его, не забыл ли он взять с собой карабин.
     - У  меня  его  нет, - отвечал индус со вздохом, - оружие белых слишком
дорого для нас, туземцев.
     - Позвольте  мне,  Сердар,  предложить ему вот это, - сказал Барбассон,
передавая  индусу  прекрасный  американский  карабин  Кольта. - Это мой, и я
прошу его принять в воспоминание блестящих услуг, оказанных нам.
     - Все это хорошо, Барбассон, но как же вы...
     - Я  возьму  себе  карабин  бедного  Барнета;  он  будет напоминать мне
превосходного друга, которого я потерял.
     Получив  подарок,  имевший  для  него  необыкновенную  ценность,  индус
запрыгал  от радости, как ребенок. Никогда за всю бытность свою следопытом и
собирателем  корицы,  -  два ремесла, доставлявшие ему пропитание, - не смел
он даже и во сне мечтать о таком оружии.
     В  ожидании  врагов они разместились по три с каждой стороны дороги, на
расстоянии  четырех  метров друг от друга, чтобы иметь возможность задержать
Максуэлла  и  его двух тугов, преградив им путь своими карабинами. Не успели
они  занять  свои  места,  как  выше  над  ними послышался разговор; это был
Максуэлла, который излагал своим спутникам план на завтрашний день.
     - Слушай! - сказал Сердар шепотом.
     Все  поспешно  скрылись  за  пальмами.  Барбассон взял на себя главную,
руководящую  роль,  мотивируя  свой  смелый план желанием избежать напрасной
траты  зарядов.  Все  с  удовольствием согласились на его предложение. Когда
Максуэлл  и  оба  туга  дошли  до  середины группы, все карабины моментально
опустились  по  команде  Барбассона  - гоп! - и окружили их железным кругом,
готовым каждую минуту осыпать их выстрелами.
     Вслед  за  этим  на  дорогу выступил Барбассон. Максуэлл и спутники его
едва   не  опрокинулись  навзничь,  так  были  они  поражены  непредвиденным
нападением.
     - Добрый  день, джентльмен! - начал провансалец, обращаясь к офицеру. -
Рад  видеть  вас  в  моем  государстве.  Ни шагу назад! Оставайтесь там, где
стоите.  Видите  вы  эти  маленькие  жестяные трубочки... Они так походят на
трубки  органа...  Они могут сами по себе двинуться на вас, к великому моему
сожалению.
     Максуэлл,  столь  же  трусливый, как и жестокий, дрожал всем телом, как
лист,  колеблемый  ветром,  и  был бледен, как солнце Лондона в самый разгар
лета.
     - Что значит эта шутка? - спросил презренный трус.
     - Шутка,  синьор  Максуэлл?  Как  мало  знакомы  вы  с моим характером!
Спросите  джентльменов,  которые  наслаждаются  свежим  воздухом позади этих
пальм; они знают, что я никогда не шучу.
     Слыша,  что  его зовут настоящим его именем, убийца женщин задрожал еще
сильнее,  придя  к  тому  заключению,  что  засада  эта сделана ради него, и
поняв, что он погиб.
     - Взгляните  мне  в лицо, любезный лорд, - продолжал Барбассон. - Может
быть,  у меня нет одного глаза? Ну же, отвечайте, любезнейший милорд, или мы
начнем серьезно сердиться.
     Несчастный,  не  понимая,  к  чему  ведет эта матросская шутка, отвечал
"нет" сдавленным от ужаса голосом, стуча зубами.
     - Так  вот-с,  -  продолжал  провансалец  торжествующим  голосом,  - вы
видите,  что я никогда не шучу, ибо всякий раз, когда это со мной случается,
я теряю один глаз.
     И довольный своей остротой моряка, он прибавил:
     - Давно,  мой  друг,  горю  я  желанием  познакомиться с вами. Когда вы
избивали   жителей  Шиншера,  я  говорил  себе:  "Хорошо  он  работает,  мой
Максуэлльчик!  Поставят  перед ним две, три тысячи мужчин, женщин и детей, и
не  успеешь  сказать  "нет!"  -  никого  уж и нет!" Когда мне рассказывали о
ваших  удалых  подвигах  в  Лукнове, о двухстах женщинах, утопленных в озере
вместе  с  детьми,  я  воскликнул:  "Черт  возьми! Что за хитрая бестия этот
Максуэлл  моего сердца; другой на его месте оставил бы детей, а он, поди ты!
Они  вырастут,  малютки,  если  Бог  пошлет  им  жизнь!.. В воду карапузов!"
Наконец,  когда  мой  друг  Рама-Модели  - он здесь, большого роста, налево,
всмотритесь  в  него  хорошенько,  вам  еще  ближе  придется познакомиться -
сообщил  мне,  что  ты  расстрелял  его  отца  в числе пяти-шести сот других
стариков  и  такого  же  количества женщин, не считая детей... О! Тогда я не
выдержал  и  сказал:  "Да  неужели  я  никогда  не  увижу его, этого душечку
Максуэлльчика?  Божественного  Максуэлла!  Милого Максуэлла! Нет, Барбассон,
тебе  необходимо  познакомиться с ним!" - Барбассон - это мое имя. Барбассон
Мариус,   законный   и   единственный   сын   Филиберта-Петруса  Барбассона,
родившийся  в  Марселе  (Буш  на  Роне);  нос  не  орлиный, средний рот, как
утверждают  эти  шутники  парижане... Итак, мой любезный, остроумный капитан
Максуэлл, отрада души моей...
     - Сократите,  пожалуйста,  вашу речь, Барбассон, - сказал ему Сердар, -
вы  видите, что этот презренный трус сейчас упадет в обморок, и нам придется
нести его на руках!
     Что  касается  тугов, то оба хладнокровно уселись на корточках и вид их
был несравненно приличнее вида английского офицера.
     - Вы  этого  непременно  хотите,  Сердар?..  Пусть  по-вашему! Я просто
желал  доставить  вам  удовольствие,  -  отвечал  провансалец.  - Если бы вы
знали,  какое счастье я испытываю, имея возможность видеть, как негодяй этот
трясется,  точно  обрывок соломы, крутимый вихрем. Итак, мой Максуэлльчик, в
своем  великом  желании  познакомиться  с  тобой  я просил нескольких друзей
сопутствовать  мне,  -  я знал, что ты собираешься в наши места, - чтобы они
помогли  мне пригласить тебя посетить владения Мариуса Барбассона, владетеля
Нухурмура   и   других  окрестностей  по  соседству.  Я  уверен,  что  ты  с
удовольствием примешь это приглашение.
     - Чего  хотите  вы  от меня? - спросил негодяй, совершенно уничтоженный
этими словами.
     - Предложить  на  несколько минут гостеприимство у себя... О! Это будет
ненадолго,  - продолжал Барбассон с жестоким смехом. - Ты пробудешь столько,
сколько  потребуется для сведения счетов с присутствующим здесь Рамой-Модели
и  со  мной,  как  с  исполнителем  завещания моего друга Барнета, должником
которого  ты состоишь после того, как обокрал его и выгнал из дворца в Ауде.
Но  это  пустячки,  тебе  предстоят  несравненно  более  серьезные  счеты...
Желаешь взять меня под руку?.. Ну же, кроткий мой лорд!
     - Нет,  я  не  желаю  идти  с  вами.  По какому праву мешаете вы гулять
английскому  офицеру?  -  пролепетал несчастный, призвав к себе весь остаток
своих сил.
     - По  какому  праву,  мой  добрый  Максуэлл?  По какому праву? И ты еще
спрашиваешь,  неблагодарный, ты не видишь, что по своему расположению к тебе
я  желаю  избавить тебя от опасности быть расстрелянным за то, что ты предал
тугам  своего  полковника  со  всей семьей, - потому что ты хотел занять его
место.
     Максуэлл  понял,  что  никакие  увертки  не  помогут  ему больше, и дал
увести себя, как бык, не сознающий, что его ведут на бойню.
     - Полно,  мой  друг,  мужайся! - сказал ему Барбассон, передавая его на
руки Раме и Нариндре.
     Затем  провансалец  обратился к Сердару и указал ему на тугов, сидевших
на корточках.
     - Не стоит вести этих в Нухурмур, не правда ли?
     Сердар  наклонил  голову  в знак согласия. "Две проклятые души Кишнаи",
по  выражению  Анандраена,  которые  захватили его Диану, и Мари, и молодого
Эдуарда,  и благородного Лионеля Кемпуэлла... у него для них не было жалости
в сердце.
     - Не  беспокойтесь,  мои  ягнятки,  -  сказал  им Барбассон, - вы и так
хороши, как есть.
     Он  взял  револьвер  и  пулей  размозжил голову тугу, сидевшему ближе к
нему. Второй туг моментально вскочил на ноги.
     - На лету! - крикнул Барбассон.
     Раздался  выстрел,  и  туг  с  размозженной головой упал рядом со своим
товарищем.  Зловещий  исполнитель  правосудия Бога и людей одним ударом ноги
отправил    в   пропасть   обоих   негодяев,   мера   преступлений   которых
переполнилась.
     Максуэлл,  при  виде  такой  быстрой  казни  упал без сил на руки своих
проводников.  Поблизости  протекал  ручеек;  Барбассон  наполнил  свою шляпу
водой  и  брызнул  ему  в  лицо.  Ощущение свежести сразу привело капитана в
себя.
     - Полно,  мужайся!  - сказал ему Барбассон. - Это ничего, свежей водицы
тут  немного...  в  озере у Лукнова несравненно больше... Не дрожи так, твой
черед  еще  не наступил. Офицер ее величества заслуживает большего... К тому
же  надо  сначала  объясниться  и  свести счеты, которые ты забыл. Ты знаешь
пословицу:  "Счет  дружбы  не  портит"?  Ты  и сам ведь не захочешь уйти, не
подведя итогов?
     Маленький отряд вошел в Нухурмур.
     - Ну-с,   что  мы  сделаем  с  ним?  -  спросил  Сердар.  -  Бесполезно
разыгрывать  комедию  правосудия  с  этим презренным чудовищем человеческого
рода.  Существа такого рода стоят вне закона и даже вне человеколюбия. Я, по
крайней  мере,  отказываюсь  от этого. Как подумаю я только, что он уведомил
Кишнаю  о  прибытии  моей сестры и семьи ее в Бомбей, а также о поездке их в
Нухурмур!..  Вся кровь закипает в моих жилах, и я нахожу, что смерть слишком
легкое наказание для этого чудовища.
     - Сердар,  -  отвечал  Рама-Модели,  -  в один прекрасный день он велел
расстрелять  под стенами Гоурдвар-Сикри две тысячи человеческих существ, и в
то  время,  когда он командовал расстрелом, слышны были крики грудных детей,
лежавших  у  груди  своих матерей*; после четвертого выстрела артиллерийской
батареи,  изрыгавшей  картечь  на  стадо людей, все крики прекратились, но в
первом  ряду  среди  трупов  находился  старик, который был только ранен; он
встал  и  просил  помилования...  только  он  избежал  смерти.  Среди солдат
послышались   крики,   заглушенные  волнением:  помиловать!  помиловать!  Но
человек,  который  командовал,  повернулся  к  ним  и  спросил:  "Кто  смеет
говорить  здесь  о  помиловании?"  -  С  ним была одна из тех собак-догов, у
которых  английская  голова, потому что они водятся в Англии. Он сказал этой
собаке,  указывая  на  старика:  "Пиль,  Том!  Пиль!"  И  собака  прикончила
старика.  Этот  старик, - продолжал Рама глухим от волнения и гнева голосом,
-  этот  старик  был  мой  отец,  Сердар! Отдай же мне убийцу моего отца для
достойной мести!
     ______________
     * Исторический факт.

     - Человек  этот  принадлежит  тебе,  -  отвечал Сердар. - Я не чувствую
никаких  угрызений  совести  в  том,  что  не  защищаю  его  от твоей мести.
Совершай правосудие за Шиншера, Гоурдвар-Сикри, Лукнов!
     И обернувшись к своим спутникам, Сердар сказал им:
     - Друзья  мои,  солнце  сядет  через  час, нам пора к развалинам Карли.
Разрушим  логово  разбойников.  Мы  недостаточно  скоро  поспеем туда, чтобы
спасти  жизнь  и  честь  несчастных,  которые  так  много настрадались и так
близки мне.
     - Если я не нужен тебе, Сердар... - начал Рама-Модели с мрачным видом.
     Сердар  понял...  С  минуту он колебался, но великодушное чувство скоро
отошло  на  задний  план...  Что  мог  ответить он старинному спутнику своих
трудов,  своих  страданий,  своего  изгнания в тот час, которого тот с таким
нетерпением  ждал,  чтобы  отомстить за своего отца и тысячи невинных жертв,
умерших  в  ужасных  пытках?.. Максуэлл оставил за собой целое море крови...
Сердар  отказался  от  него,  но  все  же,  желая  снять с себя нравственную
ответственность, он отвечал:
     - Я увожу Сами, ты будешь охранять Нухурмур.
     Сердар  и  спутники  его  удалились...  В пещерах остались Нана-Сагиб в
своих  апартаментах  и  Рама-Модели  со своим пленником. Тишина, наступившая
после   ухода   авантюристов,   производила   мрачное,   зловещее,   ужасное
впечатление...  Тишина,  которую  не  нарушал ни единый звук извне... Тишина
погребального склепа!
     Максуэлл,   почувствовавший  чуть  больше  уверенности  в  себе,  когда
увидел,  что  остался  с  одним  индусом, тоже поддался влиянию этой ужасной
тишины...  Он  стоял  под каменным сводом, в узком проходе, слабо освещенном
тусклым  светом закоптевшей лампы, которая стояла на земле, загоняя все тени
на  потолок  и придавая им самые причудливые формы... Тени эти двигались при
мелькающем свете лампы, точно мстительные призраки.
     Сидя  в  углу  на  корточках,  Рама-Модели смотрел на Максуэлла глазами
хищника,  который  наслаждается видом жертвы прежде, чем ее пожрать... Он не
спешил  покончить  с  ним;  перед  ним  впереди  целые часы, даже дни, чтобы
наслаждаться  своей  местью и выбрать для этого лучший способ, потому что он
не  решил еще, что ему делать с этим человеком... Убийца был в его власти, и
этого было пока достаточно.
     Он  зажег  гуку  и,  окружив  себя  густыми облаками дыма, погрузился в
безумный  бред  курителей  гашиша...  Взгляд  его  подымался  и опускался от
хрустального  кальяна  к пленнику и от пленника к кальяну... Страх Максуэлла
переходил  постепенно  в  безумный  ужас; он знал, что дым индийской конопли
имеет  страшное  свойство  возбуждать мозг в голове курильщиков и доводит до
безумного  экстаза  мысль,  наиболее  озабочивающую  его. В ту минуту, когда
возбуждение  это начнет действовать, когда наступит час безумия, что сделает
с  ним  индус?..  О,  он  знал, что позавидует тогда быстрой и легкой смерти
своих  спутников  на  склонах Нухурмура... ибо для него не оставалось больше
надежды.   Нельзя   смягчить  этого  человека,  отца  которого  он  приказал
разорвать  своей  собаке!  И нигде нет выхода, чтобы попытаться на отчаянный
побег...  Кругом толстый и безмолвный камень, заглушающий призывы о помощи и
крики жертв, да и кто услышит его, чтобы прийти к нему и освободить?..
     Попробовать  бороться?  Нечего  было  и думать о борьбе с таким сильным
противником  с  револьвером  и  индийским  кинжалом  за  поясом... Нет, надо
покориться смерти.
     Но  какой род варварской, небывалой казни придумает этот мозг, когда он
дойдет постепенно до ярости, до бешенства, которое не рассуждает?
     Крупные  капли пот