одяных курочек забавлялись в
воде  и  щипали траву болота, не подозревая о его присутствии... Но... какая
радость  для гурмана! В одном из уголков болота спокойно отдыхала, довольная
тем,  что  наполнила  свой  желудок,  целая  стая  исполинских уток, которая
ростом  больше  обыкновенного гуся и которых, благодаря их вкусному, сочному
мясу, прозвали в Индии браминскими утками.
     Дрожа  от  волнения,  как охотник-новичок, Боб Барнет поспешил зарядить
свой   карабин   дробью  Э  3,  считая  ее  достаточной  в  виду  небольшого
расстояния,  тридцать-сорок  метров  не более, от того места, где находились
его  жертвы. Примостившись на земле таким образом, чтобы можно было стрелять
в  горизонтальном  направлении,  он  прицелился  в  самую густую часть стаи.
Перед  тем,  как  стрелять,  он,  по  обыкновению  всех охотников, приподнял
слегка  пыж,  чтобы  дробь,  менее  сжатая,  рассыпалась  на  более  широкое
пространство.  Из  воды виднелись только головы и шеи уток, которые были так
неподвижны,  что  их  можно  было  принять за верхушки кольев, погруженных в
тину.
     Он  выстрелил  и  -  удивительная  вещь!  Птицы,  никогда, вероятно, не
слышавшие  ружейного  выстрела  и  принявшие  его за гром, который так часто
бывает  на Цейлоне, где редкий день проходил без грозы, ни на одну минуту не
поднялись  с  болота,  чтобы искать себе убежища в другом месте, а повернули
головы  в  одну,  затем  в другую сторону, не высказывая при этом особенного
беспокойства.
     Не   то  совсем  получилось,  когда  Барнет,  раздвинув  листву,  чтобы
посмотреть  на результаты своего выстрела, показался вдруг на берегу болота.
Оглушительный  шум  крыльев  и  разных голосов встретил его появление, и все
птицы,  как большие, так и малые, мгновенно поднялись на воздух и перелетели
за сто метров от того места, где они сидели перед этим.
     Боб  торжествовал:  после  отлета  их  на поверхности воды плавали семь
трупов  браминских уток и три серьезно раненых барахтались в траве, куда они
еле  добрались  после  тщетных  попыток  улететь.  Добить  раненых и поднять
убитых  было  делом  нескольких минут, так как болото не было глубоко в этом
месте.  Заяц  и  десять  исполинских  уток  составляли  порядочный  груз для
Барнета.  Он  боялся, что не будет в состоянии подняться на Соманта-Кунта со
всей  этой  дичью,  а  потому глубоко вздохнул с сожалением при мысли о том,
что  вынужден  будет  оставить  часть  этих  прекрасных  птиц.  Тут  у  него
мелькнула  неожиданная мысль: солнце стояло еще очень высоко на горизонте, а
гимнастические  упражнения,  которым  он  предавался  недавно, развили в нем
сильный  аппетит;  желудок  его давным-давно уже позабыл об утренних рисовых
лепешках.  Он  чувствовал,  что сжарив только две из этих превосходных уток,
он  сразу  спрячет их в свой желудок; он, по крайней мере не будет подвержен
грустной необходимости или бросить их здесь, или нести на своих плечах.
     Не  успела  у Барнета мелькнуть эта мысль, как он тотчас же принялся за
ее   исполнение.   Он   прежде   всего   занялся   выбором   места,   вполне
соответствующего   такой  деликатной  гастрономической  операции.  Связав  с
помощью  сухой  лианы убитую им дичь, он отправился вдоль подошвы горы, пока
не  увидел  наконец  нечто  вроде  грота,  который тянулся внутрь горы между
двумя  скалами, точно выточенными рукою самого человека. Барнет вошел в грот
и  сделал  несколько  шагов  вперед,  не  выпуская  из  рук  карабина, чтобы
удостовериться,  не  служил  ли  этот  грот  дневным  убежищем  какой-нибудь
пантере;  высота потолка была везде одинакова на протяжении двадцати метров,
а  затем  он  опускался  сразу  и грот заканчивался узкой трубой в один метр
высоты и четыре-пять длины.
     Когда  глаза  его привыкли к темноте, он убедился, что в гроте никакого
животного;  хищные  звери  предпочитают  вообще-то  кусты  среди чащи леса и
избегают  пустынных  убежищ  в  скалах.  Он  вернулся  ко  входу  в  грот и,
приготовив  костер  из  сухих  веток, поджег его, а затем ощипал, выпотрошил
уток,   которые  показались  ему  более  нежными  и  молодыми.  Проткнув  их
деревянным  прутом,  он  повесил  их  над  огнем на двух бураосовых палках с
вилообразными концами.
     Утки,  проводившие  всю  жизнь  среди  изобильной  пищи,  были  покрыты
порядочным  слоем  жира  цвета  свежего  масла,  так что на них приятно было
смотреть.   Вися  над  огнем,  они  румянились  медленно  и  постепенно  под
наблюдением  Барнета, который внимательно следил за ними, облизываясь языком
в  ожидании  вкусного  обеда. В первый раз с тех пор, как знаменитый генерал
вступил  на  остров  Цейлон,  собирался он есть, как подобает христианину, и
забыть на время воздушные лепешки поварского производства Нариндры.
     Но  вот наступил важный момент, который искусный повар должен уловить с
быстротой  молнии,  чтобы  не  дать  огню  испортить  своего произведения, и
Барнет,   успевший   сорвать   по   дороге  несколько  лимонов,  принялся  с
наслаждением  выжимать  сок из них на кожицу уток, которая стала мало-помалу
покрываться  маленькими пузырьками, без которых, по словам Бриллья-Саварена,
нет  удачного  жаркого.  Вдруг  со  стороны леса послышался необычайный шум,
который  сразу  отвлек  внимание  Барнета  от  совершаемой им операции. Было
вполне  ясно,  что  сухие  ветки и кустарники ломаются и трещат под чьими-то
тяжелыми шагами.
     Но  прежде чем Барнет успел подумать, что ему делать и стоя с лимоном в
руках,  смотрел в сторону леса, шум послышался еще ближе, и огромный носорог
показался  между  двумя  скалами,  которые вели ко входу в грот, где генерал
утроился  с  целью  избежать  сквозного ветра, чтобы тот, раздувая огонь, не
мешал бы ему заниматься своей операцией.
     Предосторожность    эта,    служившая   доказательством   его   редкого
кулинарного  искусства,  погубила  его:  стоя  на  краю  небольшой площадки,
предшествовавшей  гроту,  он не мог никуда бежать, когда показалось страшное
животное.
     Но  авантюрист  был  храбр  и  сотни  раз уже имел случай доказать свою
отвагу,  а потому несмотря на дрожь ужаса, пробежавшую по всему его телу при
этом  внезапном  появлении,  нисколько  не  потерял головы. Хладнокровие это
способствовало тому, что он сразу понял свою безвозвратную погибель.
     Поспешно  бросился  он к карабину, лежавшему в нескольких шагах от него
и,  с быстротою молнии заменив заряд дроби конической пулей, кинулся к гроту
и в два прыжка очутился внутри него.
     Носорог  был  так  же  удивлен,  как  и  Барнет,  увидя  незнакомое ему
существо,  которое  преграждало  ему путь в собственное жилище; он колебался
несколько   секунд,   не  зная,  на  что  ему  решиться  и  вдруг,  испустив
оглушительный  рев  и  опустив  вниз голову, бросился вперед. Но Боб Барнет,
заранее   предвидевший   эту   атаку,   поспешил   к  узкой  трубе,  которой
заканчивался   грот   и  куда  не  мог  проникнуть  его  колоссальный  враг.
Вынужденный,  к  несчастью, пробираться туда ползком, он уронил свой карабин
и  не  успел поднять его, как враг был уже подле него. Добравшись до глубины
тоннеля,  он обернулся и не мог удержать крик ужаса: голова животного, почти
целиком  проникшая в отверстие, находилась всего в пятидесяти сантиметрах от
него,  а  с  ним  не  было  другого  оружия, кроме револьвера, которым он не
решался воспользовался.
     Носорог   самое   глупое  животное  в  мире.  Просунув  свою  голову  в
углубление,  он  никак  не  мог  понять,  что  тело  его не в состоянии туда
пройти,   и  целые  часы  подряд  оставался  в  том  же  положении,  пытаясь
протиснуться  в  трубу  и беснуясь, что не может схватить добычи, так близко
находящейся подле него.
     Боб  мог бы положить конец этому беснованию, послав животному несколько
выстрелов  из револьвера, который по своему калибру должен был произвести на
него  известное  действие, но не успел он этого подумать, как в ту же минуту
снова  опустил  оружие.  Ему  сразу пришло в голову, что пуля безвредная для
всех  частей  тела колосса, могла убить его на месте, проникнув через глаз в
область  мозга  и  тогда  как  ужасно  будет его положение! Попав в засаду в
узкую  трубу,  где  он  едва  мог повернуться, ввиду проникшей туда огромной
массы  в пять-шесть тысяч килограммов, которую он не в силах будет выдвинуть
обратно,  он  вынужден  будет  ждать  голодной  смерти,  окруженный  гнилыми
испарениями   разлагающегося   тела.   Настоящее  же  положение  давало  ему
некоторые  шансы  и  довольно  даже верные: носорог мог устать, да наконец и
голод, укрощающий самых свирепых животных, должен выгнать его на пастбище.
     Да,  действительно,  он находился в таком положении, в каком даже самые
храбрые  теряют  голову.  Согнутый вдвое в этом каменном убежище, оглушенный
ревом  бессильной злобы колоссального противника, он задыхался кроме того от
тошнотворного  запаха  последнего,  которым  он  при  всяком вздохе наполнял
узкое пространство.
     Надо   сознаться,  однако,  что  энергичный  янки  с  редким  героизмом
переносил  постигшую  его  судьбу.  Когда  он  убедился в том, что стены его
тюрьмы  настолько  прочны,  что могут противостоять всем усилиям атакующего,
он  вернул  себе  свое  обыкновенное присутствие духа, и надежда стала снова
закрадываться  в  его  сердце. Он слишком хорошо знал Сердара и других своих
спутников и был уверен, что они явятся к нему на помощь.
     Случись  по  крайней  мере  это  происшествие  часом  позже,  когда он,
прилично  подкрепившись,  готовился  бы  к  обратному путешествию, он мог бы
воспользоваться  приготовленным  вкусным  обедом,  но злому року было угодно
лишить  его  даже  этого  гастрономического  утешения. Он не мог, само собою
разумеется  спокойно думать о двух утках, которых он так прекрасно зажарил в
самую пору и не успел съесть.
     - Ах,  капитан  Максуэлл! Капитан Максуэлл! - бормотал время от времени
храбрый  генерал.  - Еще один пункт на дебет... Боюсь, что вы при встрече со
мной никогда не будете в состоянии расплатиться по моему счету.
     И он продолжал мысленно подводить итоги своей книги.
     - Плюс...  две  утки, дожаренные в самую пору, и результаты моей охоты,
погибшие по вине господина Максуэлла.
     - Плюс...  несколько часов в глубине этой дыры с носорогом за спиной...
по  вине  того же лица... что ж, я нисколько не преувеличиваю, - говорил Боб
Барнет,  продолжая  свои рассуждения, которым он мог предаваться на свободе.
-  Не возьми этот негодяй Максуэлл в плен раджу Аудского и не выгони он меня
при  этом  из  дворца,  не  было  бы революции, я не поступил бы на службу к
Нана-Сагибу  и  к  Сердару  из  ненависти  к  англичанам;  не  поступи  я на
службу...
     Бесполезно   будет   приводить   дальше   это   бесконечное   сплетение
рассуждений  и  всевозможных  ассоциаций идей относительно случившихся с ним
несчастий,  которые  великий  начальник  артиллерии  раджи  валил  на голову
английского  капитана,  ненавистного  ему  человека.  Когда  он узнал, что в
Гоурдвар-Сикри   находится  офицер  того  же  имени  -  Максуэлл,  таким  же
обыкновенным  в  Англии, как Дюраны и Бернары во Франции - который командует
артиллерией, он воскликнул:
     - Мой  это  молодчик,  наверное!.. Он только один может совершать такие
подлости.
     И  не  моргнув  даже глазом, хотя это дело совсем не относилось к нему,
он прибавил и это к своему счету.
     Носорог  тем  временем  устал  от  принятого  им неудобного положения и
удалился  на  середину  грота,  где вытянувшись во всю длину и положив морду
между передними ногами, продолжал наблюдать за своим пленником.
     Существо  это,  наделенное  маленьким  мозгом  и  лишенное почти совсем
памяти,   отличается   удивительно  изменчивым  нравом,  переходя  часто  от
безумного,  слепого  гнева  к  полной  апатии,  а  потому  ничего не было бы
удивительного,  встань  он  вдруг  и  пойди  пастись в джунглях, не заботясь
больше   о   враге,   которого   он  час  тому  назад  преследовал  с  таким
ожесточением.
     Но  драме  этой  не была суждена такая мирная развязка. Ночь наступила,
не  принеся никакого изменения в положении обоих противников; в гроте царила
полная  тьма,  и  хотя Боб Барнет ясно слышал ровное храпенье колосса, он не
смел  воспользоваться  его  сном,  чтобы  сбежать,  ибо в случае неудачи его
ждала  верная  смерть. Он, пожалуй, и не прочь был бы рискнуть всем, не будь
он  уверен,  что  ночь не пройдет, как к нему уже явятся на помощь, и что во
всяком  случае враг его, наделенный значительным аппетитом, как все животные
этого рода, выйдет с пробуждением дня на пастбище.
     Луна  только  что  взошла  и  осветила  бледными  лучами  своими вход в
пещеру;  в  ту  же  минуту  носорог  вдруг  поднялся, выказывая все признаки
страшного  беспокойства.  Он  ходил  взад  и  вперед  с  видимым  волнением,
стараясь  удержать  одолевшую  его  зевоту, которая у этого животного всегда
служит  предвестником  сильного  взрыва гнева. Барнет с удивлением спрашивал
себя   о  причине  такой  внезапной  перемены,  когда  на  довольно  близком
расстоянии  от  грота  раздался  вдруг  громкий  и  звучный крик, на который
носорог  отвечал  злобным  ворчанием, не выходя из грота. Кто был этот новый
враг,  который  навел  на  него  такой страх, что он боялся выйти из грота и
вступить с ним в бой?
     Новый  крик, полный гнева на этот раз, раздался почти у самого входа, и
в  бледных  лучах луны, пробивавшихся среди двух скал перед входом в пещеру,
показались очертания посланника Сердара.
     Барнет,  придвинувшийся  к  самому  краю  трубы,  которая  служила  ему
убежищем, сразу узнать его.
     - Ко мне, Ауджали, ко мне! - крикнул он.
     Услышав  звуки  знакомого  голоса,  слон бросился в грот, подняв кверху
хобот  и  испуская  воинственные  крики.  Он  направился  прямо  к носорогу,
который  ждал  его,  съежившись в углу, не вызывая на бой, но и не убегая от
него.  Страшное зрелище представляли оба животных, полные одинаковой злобы и
бешенства.
     Когда  Ауджали  подошел к носорогу, последний опустил голову и бросился
в  сторону,  чтобы  избежать  натиска могущественного противника, но затем с
необыкновенной  быстротой повернулся к нему, пробуя всадить ему в живот свой
ужасный  рог.  Слон-новичок  попался  бы на это, но Ауджали был старый боец,
которого    начальник   королевских   дрессировщиков   в   Майссури   обучил
всевозможным   видам   спорта   и   борьбы;   сколько  раз  уже  на  больших
празднествах,  данных  раджой, мерялся он силами с животными такого же рода,
как   и   сегодняшний   враг  его,  а  потому  ему  прекрасно  был  известен
единственный  способ,  к  которому  прибегает  всегда носорог. Он с такою же
быстротою,  как и противник его, сделал полуоборот и повернулся к нему своей
неуязвимой  грудью,  пробуя  схватить  его  хоботом за рог, но носорог ловко
увернулся  от  него  и, повернув направо, попытался снова нанести ему удар в
живот.  Это  погубило  его...  слон, повернув в противоположную сторону и не
пытаясь  больше  схватить  его  за  рог,  что  было невозможно при полутьме,
царившей  в  гроте,  нанес  ему  такой  сильный удар задними ногами, что тот
отскочил  к скалам и растянулся там. Не успел еще побежденный подняться, как
Ауджали  подбежал  к  нему  и  клыками  пригвоздил  его к земле. Рассвирепев
окончательно,  он  топтал ногами тело врага, пока последний не превратился в
безжизненную и бесформенную массу.
     Боб  Барнет,  вышедший  наконец из своей тюрьмы, пробовал успокоить его
ласковыми  словами;  удалось  это ему только после продолжительных стараний,
до  того  возбудилось  битвой это обыкновенно доброе и приветливое животное.
Слон  совершил  новый  подвиг  и  не  из самых ничтожных, который должен был
прибавиться  к  длинному  списку  услуг, оказанных этим благородным животным
своим  хозяевам  или вернее друзьям... последнее выражение мы находим вполне
уместным,  ибо  человек  во  всем  мире не найдет более преданного и верного
себе существа, чем слон.


V

          Ночное  видение.  -  Ужас  Сами.  - Засада. - Английский
          шпион.   -  Пленники.  -  Военный  суд.  -  Таинственное
          предупреждение.  -  Присуждены  к повешению. - Последние
          часы Барнета. - Общество "Духов Вод." - Завещание янки.

     Не  прошло  и  часа,  как Боб Барнет, сидя на шее Ауджали, для которого
было  пустой игрой взбираться на самые крутые склоны, въезжал на плато озера
Пантер  в  ту  самую минуту, когда туда же подходили Сердар и Рама-Модели. У
Сердара  не  хватило мужества делать упреки своему другу после того, что Боб
рассказал  ему;  он был слишком счастлив тем, что вернулся друг, которого он
считал   потерянным,  и  тем,  что  Ауджали  высказал  столько  ума  в  этом
приключении.
     - Теперь,  когда  мы снова вместе, - сказал он своим товарищам, - и нас
ничто  больше  не  задерживает  здесь,  мы  должны  подумать о том, чтобы не
попасть  в  западню,  которую  англичане собираются нам расставить, о чем, к
счастью, вовремя предупредил Рама.
     - Что случилось? - спросил Барнет.
     - То,  чего  мы  должны  были  ожидать,  - отвечал Сердар. - Английские
власти  Калькутты  донесли о нас губернатору Цейлона, и последний собирается
оцепить  нас  завтра  на  рассвете  туземными  войсками. Он очень ошибается,
надеясь так легко захватить нас.
     В  эту минуту молодой Сами испустил крик ужаса; с испуганным взглядом с
руками,  протянутыми  в сторону кустарников, которые росли по склону лощины,
он  стоял  как  окаменелый и не мог произнести ни единого слова, и между тем
он был храбрый малый, иначе Сердар не принял бы его к себе.
     - Что   там   такое?   -   спросил   Сердар,   более   удивленный,  чем
встревоженный.
     - Ну же, говори! - сказал Нариндра, тряся его за плечо.
     - Там... там... ракшаза... - еле пролепетал бедняга.
     В  Индии,  где  вера в привидения и призраки мертвых мешает спать ночью
людям  низкой  касты,  суеверных по преимуществу, ракшаза играет почти такую
же  роль, какую играл в средние века "волк-оборотень" в деревнях Франции. Но
так   как   воображение  индусов  сильнее  нашего,  то  ракшаза  в  сто  раз
превосходит  своего  западного  собрата;  он  не  только бродит каждую ночь,
нарушая  покой  людей,  но  принимает  образы самых фантастических чудовищ и
животных  и  крадет  для  собственного питания трупы умерших; он имеет кроме
того  власть  менять свое тело на тело того, кого он хочет мучить, принуждая
его  бродить  по  джунглям и лесам в образе шакала, волка, змеи, а сам в это
время,  чтобы  отдохнуть  от  бродячей  жизни,  принимает вид своей жертвы и
селится в жилище несчастного вместе с его женой и детьми.
     Верования  эти  разделяются  всеми  индусами, и лишь немногие из высших
классов имеют настолько благоразумия, чтобы отказаться от этого суеверия.
     - Ракшаза  существует  только в твоем бедном мозгу, - отвечал Нариндра,
направляясь к чаще кустов и деревьев, указанных Сами.
     Махрат  был  человек  трезвый  и  с  сильной  волей, который, благодаря
постоянному  пребыванию  с  Сердаром,  успел  избавиться  от глупых суеверий
своей  страны.  Обойдя  кусты  и  тщательно осмотрев все кругом, он вернулся
через несколько минут обратно и сказал:
     - Там  ничего  нет... тебе спать хочется, мой бедный Сами, ты вздремнул
и тебе во сне что-нибудь представилось.
     - Я  не  спал,  Нариндра,  -  отвечал  твердым, уверенным тоном молодой
человек.  -  Сагиб рассказывал мистеру Барнету, что губернатор Цейлона хочет
оцепить  горы своими сипаями, когда ветки вот того кустарники раздвинулись и
чудовищная  голова,  покрытая  белыми  полосами, показалась мне так же ясно,
как  я  вижу  тебя,  Нариндра...  Я  не удержал крика, который ты услышал, и
голова так же быстро исчезла, как и показалась.
     Сердар  стоял,  задумавшись,  и  не  произнося  ни слова во время этого
разговора.