у всех уйти спокойно, не внушив никому ни малейшего подозрения.
     - Я беру все на себя, - сказал торжествующий Барбассон.
     Клетку  несли  на  палках, прикрепленных с двух сторон; Рама и Нариндра
подняли  ее  и  двинулись  вперед  с Сердаром во главе. Провансалец заключал
шествие.  Все  шло  хорошо,  пока  они  двигались  по веранде и спускались с
лестницы;  это была наименее опасная часть пути и - хорошее предзнаменование
-  пленник  не  делал ни малейшего движения. А между тем, хотя он был крепко
связан  веревками,  он  ничем не был прикреплен внутри клетки и потому ничто
не  могло  помешать  ему  стучать  локтями  и  ногами  по  ее  стенкам. Наши
авантюристы  поступили,  таким  образом,  крайне  неосторожно,  оставив  ему
свободу  движений.  В  ту  минуту,  когда они приблизились к самому опасному
месту  своего  пути,  т.е.  к веранде перед парадной гостиной, которой никак
нельзя  было  миновать,  внутри  клетки послышался сильный стук и клетка так
покачнулась,   что  Рама  и  Нариндра  еле  удержали  равновесие.  Они  были
моментально  окружены гуляющими, которых было очень много, так как танцующие
вышли  немного  отдохнуть  и  подышать  чистым воздухом в промежуток времени
между двумя кадрилями.
     - Мы погибли! - подумали авантюристы.
     Сердар  и  оба  носильщика  страшно  побледнели.  К  счастью  для  них,
провансалец не растерялся.
     - Предоставьте  мне  свободу действий, а сами идите вперед, - шепнул он
своим друзьям.
     - Ах,  гадкие  животные,  им  там  по-видимому, не очень-то нравится! -
сказал он громко, чтобы все могли его слышать.
     К нему подошел адъютант О'Келли.
     - Вы, следовательно, милорд герцог решили отослать их на борт?
     - Да!  Они подняли там такой шум, что я боялся, как бы они не разбудили
сэра Вильяма.
     Не  успел  Барбассон произнести этих слов, как в клетке поднялось такое
движение  и  она  так сильно раскачалась, что Раму едва не отбросило к одной
из ближайших колонн; но он, по счастью, не выпустил из рук своей ноши.
     - Странно,  -  послышался  женский  голос, - почему они не рычат? Можно
подумать, что там внутри сидит человек, а не животное.
     Сердце  Сердара  и  обоих носильщиков замерло от ужаса, одну минуту они
подумали, что все погибло.
     - Прекрасная  дама,  -  сказал  Барбассон, - да будет вам известно, что
пантеры  рычат  только  на свободе!.. Ну, вы там, вперед! - грубо крикнул он
на  носильщиков.  -  Вы  обманули  меня, говоря, что пантеры ваши привыкли к
клетке...  А  если  двери  откроются под их толчками, кто поручится мне, что
обезумевшие  животные  не  бросятся  на  толпу?  - и он прибавил еще громче,
чтобы  слова  его  были слышны: - Со мною к счастью, револьвер, и прежде чем
они успеют выскочить, я размозжу им голову!
     Он  нарочно  сделал  ударение  на  последних  словах:  "я  размозжу  им
голову!"
     И  несчастный  губернатор,  несмотря на состояние, в котором находился,
понял  это,  вероятно,  так  как  толчки прекратились, как бы по волшебству.
Благородный  герцог  продолжал, и на этот раз с намерением делая ударение на
своих словах.
     - Имей  возможность  бедные  животные  понять,  как хорошо будут с ними
обращаться, они не тратили бы напрасно своих сил.
     Так  или  иначе,  но веранда осталась позади. Адъютант, сам провожавший
их  до  дверей,  снова  предупредил  стоявший у выхода караул, и авантюристы
скоро  очутились  на  улице.  Карета, запряженная четверкой лошадей, которая
привезла  Барбассона и его людей и наружным видом своим напоминала охотничий
экипаж,  стояла  уже  наготове,  и  лошади от нетерпения фыркали и раздували
ноздри.
     - Вы  также  нас  покидаете,  господин  герцог?  -  спросил  удивленный
адъютант.
     - О  нет  -  отвечал  Барбассон  с  невозмутимым  хладнокровием,  - мне
необходимо только отдать кое-какие приказания.
     Адъютант из скромности удалился и направился в танцевальный зал.
     - А  теперь,  друзья  мои, - шепотом сказал провансалец, - во весь дух,
вперед!  Счастливо  же  мы  отделались,  клянусь  Богом!  Пары  разведены на
"Радже"... часа через два мы выйдем из форта.
     - Нет,  -  отвечал  Сердар,  -  вы сказали, что не уезжаете, и часовой,
слышавший ваши слова, может удивиться.
     - Вы  правы,  чуть не сделал промаха! Садитесь все в экипаж и поезжайте
шагом  до  того  места,  где  нас не будет больше видно. - И затем он громко
добавил:  -  Сойди  сюда,  Рама,  мне  нужно  поговорить  с  тобою... я хочу
прогуляться и не прочь пройтись сотню метров.
     Заклинатель  понял  и  поспешил к нему. Экипаж проехал медленно, шагом,
расстояние  в  четверть  мили, а затем, когда дворцовый караул не мог больше
никого  ни  видеть,  ни  слышать,  Барбассон и Рама заняли места подле своих
друзей.  Лошади,  почувствовав,  что поводья опущены, понеслись, как стрела,
по направлению к Пуант де Галлю.
     - Спасены! Спасены! - кричал с торжеством Барбассон.
     - Пока еще нет! - отвечал Сердар.
     - Эх, милейший! Хотел бы я знать, кто догонит нас теперь.
     - А  телеграф?  Не  слишком-то  еще  хвастайте  победой,  мой милый! Не
знаете  вы  разве,  что  кабинет  губернатора  в Канди соединен проволокой с
Пуант  де  Галль и с его береговыми фортами. А потому, если происшествие это
заметят  раньше,  чем  через  два  часа после того, как мы выйдем в открытое
море,  нас  не  только  арестуют  по  приезде нашем в Пуант де Галль, но еще
пошлют  ко дну ядрами из форта: ведь туда дадут знать в тот момент, когда мы
сядем в лодку.
     - Верно,  вы  ничего  не  забываете,  Сердар!  -  сказал разочарованный
Барбассон. - Ба! Надо иметь больше доверия к своей звезде.
     Легко  понять  после  этого,  с  каким  тяжелым  сердцем проезжали наши
авантюристы  пространство,  отделявшее их от Пуант де Галля, куда они все же
прибыли  без  всяких препятствий. На "Радже", как сказал Барбассон, были уже
разведены  пары  и из предосторожности даже поднят якорь, а потому ничего не
оставалось  больше,  как  сесть на борт вместе с ящиком, в котором находился
несчастный  губернатор.  Луна  только  что зашла, и как нельзя более кстати,
так  как  это  давало  возможность  пройти канал, не будучи замеченными. Что
касается  опасности  наскочить  на  берег, то на борту находились прекрасная
карта  и  компас,  а  провансалец,  как опытный моряк, брался вывести яхту в
море  без  всяких  приключений.  Он сам поместился у руля и взял к себе двух
матросов,  чтобы  те  помогли ему в случае надобности. Машинисту он дал один
только приказ:
     - Вперед! На всех парах!
     И  как  раз  вовремя!  Не успели они выйти из узкого входа в канал, как
два  потока  электрического  света,  пущенных  из фортов, скрестились друг с
другом  и  осветили  порт,  канал  и  часть океана, ясно указывая на то, что
похищение  и  побег  уже открыты. В ту же минуту раздался выстрел из пушки и
ядро,  скользнув  по  поверхности  воды,  пролетело  в  нескольких метрах от
борта.
     - Да,  как  раз  вовремя!  -  сказал  Сердар, вздохнув с облегчением. -
Только теперь вправе мы сказать, что спасены.
     Он   приказал   двум  матросам  поскорее  освободить  сэра  Вильяма  от
связывающих  его  пут  и  затем  запереть  его  в  комфортабельной  каюте  в
междупалубном  пространстве,  не  обращая  внимания  на  его  протесты  и не
отвечая  на  его  вопросы.  Прежде  чем вступить в разговор, для которого он
только  что  рисковал  своею  жизнью,  он хотел убедиться в том, что "Раджа"
окончательно  вышел из цейлонских вод. Сэр Вилльям, против всякого ожидания,
увидя,  с  кем  он  имеет  дело,  замкнулся  в презрительном молчании. Когда
матросы собрались уходить от него, он сказал им с величественным видом:
     - Скажите  вашему  хозяину,  что  я прошу только одного: я желаю, чтобы
меня расстреляли, как солдата, а не вешали, как вора.
     - Тоже  еще  фантазия!  -  сказал  Барбассон.  -  Знаем мы этих героев,
подкупающих Кишнаев для убийства!
     - Он  вспомнил,  что  хотел  нас повесить, - вмешался Нариндра, - и сам
боится той же участи.
     - Так  же  верно,  как  и  то, что я сын своего отца, он хочет показать
себя  стоиком,  чтобы  затронуть чувствительную струнку Сердара и тем спасти
свою  жизнь...  Увидим, увидим, но, по-моему, он в сто раз больше Рам-Шудора
заслуживает веревки.
     Из  форта  послали  вдогонку еще несколько ядер, но, убедившись в своем
бессилии   перед   быстрым  ходом  "Раджи",  который  находился  теперь  вне
выстрела, решили прекратить стрельбу.
     Так  как  во  всем  порту  Пуант де Галле не оказалось больше ни одного
судна,  которое  можно  было  бы  отправить  по  их следам, наши авантюристы
решили не ждать "Дианы" и направились в Гоа.
     Они  буквально падали от усталости после целого ряда ночей, проведенных
без  сна, а потому Сердар, несмотря на все свое желание тотчас же вступить в
решительный  разговор  со  своим врагом, вынужден был уступить просьбе своих
товарищей  и дать им несколько часов отдыха. Решено было поэтому отложить до
вечера   торжественное   заседание,   на   котором   все   они  должны  были
присутствовать.


IV

          Суд   чести.   -   Сэр   Вильям  Броун  перед  судом.  -
          Обвинительный  акт. - Ловкая защита. - Важное показание.
          - Хитрость Барбассона. - Бумажник сэра Вильяма Броуна.

     День  прошел  без  всяких  приключений, и в условленный час, после того
как  Барбассон  дал  нужные приказания для дороги, чтобы ничто не мешало им,
Сердар  и товарищи его собрались в большой гостиной яхты, приготовленной для
этого случая.
     - Друзья  мои,  -  сказал Сердар, - вы представляете настоящий суд, и я
приглашаю  вас быть моими судьями; я желаю, чтобы вы могли взвесить все, что
произошло  с  той  и с другой стороны, и решить, на какой из них все права и
справедливость.  Все,  что  вы  по  зрелом  и  спокойном размышлении найдете
справедливым,  чтобы  я исполнил, - я сделаю без страха и колебания, клянусь
в  том  моею  честью.  Забудьте  все,  что  я  говорил  вам в часы душевного
излияния,  потому  что  ради  Барбассона, который ничего или почти ничего не
знает, я должен рассказать все с самого начала.
     Барбассон  был избран двумя своими коллегами президентом военного суда,
как  более  способный дать отпор сэру Вильяму. Все трое сели кругом стола, и
тогда  по  приказанию их привели сэра Вильяма. Последний с презрением окинул
взглядом   собравшееся  общество  и,  узнав  Барбассона,  тотчас  же  открыл
словесную пальбу, бросив ему в лицо следующую фразу.
     - Вот  и  вы,  благородный  герцог! Вы забыли познакомить меня со всеми
вашими  титулами  и  не  прибавили  к  ним  титулов  атамана  разбойников  и
президента комитета убийц.
     - Господа  эти  не ваши судьи, сэр Вильям Броун, - вмешался Сердар, - и
вы  напрасно  оскорбляете  их.  Они  мои  судьи...  я  просил их оценить мое
прошлое  и  сказать  мне,  не  злоупотребил  ли  я  своими правами, поступая
известным  образом  по отношению к вам. Вы будете иметь дело только со мной,
и  если  я  приказал  доставить  вас  сюда,  то  лишь  для  того,  чтобы  вы
присутствовали  при моих объяснениях и могли уличить меня в том случае, если
какая-нибудь ложь сорвется у меня с языка.
     - По какому праву позволяете вы себе...
     - Никаких  споров  на  этой  почве,  сэр  Вильям, - прервал его Сердар,
голос  которого  начинал  дрожать  от  гнева  при виде человека, столько лет
заставлявшего  его  страдать. - Говорить о праве не смеет тот, кто вчера еще
подкупал  тугов  убить  меня... Клянусь Богом, замолчите, не смейте говорить
оскорблений  этим  честным  людям,  которые  не способны на подлый поступок,
иначе я прикажу бросить вас в воду, как собаку!
     Барбассон   не   узнавал   Сердара,   не   узнавал  того,  который,  по
собственному  выражению  его,  был  "мокрая  курица".  Он  ничего не понимал
потому,  что  никогда  не  имел случая видеть Сердара, когда вся энергия его
подымалась  на  защиту  справедливости,  - а в данный момент дело шло о том,
чтобы  не  позволить низкому негодяю, сгубившему его, оскорблять близких ему
друзей.  Выслушав  это  обращение,  сэр  Вильям  опустил  голову и ничего не
отвечал.
     - Итак,  вы меня поняли, сударь, - продолжал Сердар, - собственные свои
поступки  предаю  я  на  суд своих честных товарищей... Будьте покойны, мы с
вами  поговорим потом лицом к лицу. Двадцать лет ждал я этого великого часа,
вы  можете подождать десять минут и затем узнаете, что я, собственно, от вас
хочу.
     И он начал:
     "Друзья  мои, вследствие обстоятельств более благоприятных, быть может,
чем  того  заслуживали мои личные достоинства, я уже в двадцать два года был
капитаном,  имел  орден и был причислен к французскому посольству в Лондоне.
Как  и  все  мои  коллеги,  я  часто  посещал "Military and navy Club", т.е.
военный  и морской клуб. Там я познакомился с многими английским офицерами и
в  том  числе  с  поручиком  "horse's guards" Вильямом Пирсом, который после
смерти  его  отца  и старшего брата унаследовал титул лорда Броуна и место в
Палате Лордов. Человек этот был моим близким другом.
     Я  работал  в  то  время  над  изучением  береговых укреплений и защиты
портов.  Мне  разрешили  черпать  необходимые  для  меня  сведения в архивах
адмиралтейства,  где  находится  множество  драгоценных  документов по этому
предмету;  я  часто  встречался  там  с  поручиком Пирсом, который был тогда
адъютантом  герцога  Кембриджского,  начальника  армии  и флота и президента
совета  в  адмиралтействе. Как-то раз, придя в библиотеку, я застал там всех
чиновников  в  страшном  отчаянии; мне объявили, что вход и чтение в архивах
навсегда  запрещены иностранным офицерам; - тут я узнал, что накануне кто-то
открыл  потайной  шкап  и  похитил оттуда все секретные бумаги и в том числе
план  защиты  Лондона  на  случай,  если  бы  он был осажден двумя или тремя
союзными державами.
     Я  ушел оттуда сильно взволнованный. Вечером ко мне зашел Вильям Пирс с
одним   из  своих  молодых  товарищей,  которого  звали  Бюрнсом;  мы  долго
разговаривали  о  происшествии,  так  сильно  взволновавшем меня ввиду того,
главным  образом,  что  я  не мог кончить начатой мною весьма важной работы.
Молодые  люди  сообщили  мне,  что  между  украденными  бумагами  находились
настолько  важные документы, что, будь виновником этого похищения английский
офицер,  его  расстреляли  бы  как  изменника;  затем они удалились. Не знаю
почему,  только  посещение  это  произвело  на меня тяжелое впечатление. Оба
показались   мне   крайне   смущенными,  сдержанными,  что  вообще  не  было
свойственно  им;  затем, странная вещь, они попросили меня вдруг показать им
планы,  рисунки  и  разные  наброски, которыми я сопровождал свои письменные
занятия,  тогда  как раньше никогда этим не интересовались. Они их ворочали,
переворачивали,  складывали в картон, снова вынимали оттуда... Одним словом,
вели себя крайне непонятным образом.
     Каково  же  было  мое  удивление, когда на следующий день рано утром ко
мне   явился   старший  секретарь  посольства  в  сопровождении  английского
адмирала  и  двух  незнакомых  мне  прилично, в черный костюм одетых мужчин,
принадлежавших, по-видимому, к высшим чинам полиции.
     - Любезный   товарищ,   -   сказал  мне  секретарь,  -  посещение  наше
исключительно  формальное  и  делается  по  распоряжению  посланника с целью
положить конец неблаговидным толкам по случаю похищения в адмиралтействе.
     - Меня! Меня! - пробормотал я, совсем уничтоженный. - Меня обвиняют!
     Посетители  с  любопытством  следили за моим смущением, и я уверен, что
оно  произвело  на них худое впечатление. Ах! Друзья мои, правосудие слишком
много  придает  значения внешним проявлениям, чтобы сразу напасть на истину.
Верьте  мне,  никто  так  худо  не  защищается  в подобных случаях, как люди
невинные.
     Секретарь отвел меня в сторону и сказал:
     - Успокойтесь,  мой милый, я понимаю ваше удивление, но дело в том, что
среди  исчезнувших  бумаг  находится  переписка  английского  посланника  по
поводу  смерти  Павла  I,  бросающая  странный  свет  на это происшествие, в
котором  русские  обвиняли  англичан,  а  потому  правительство  делает  все
возможное,  чтобы  помешать  этой переписке выйти за пределы государства. Вы
работали  в  адмиралтействе в двух шагах от потайного шкапа, а потому весьма
естественно, что находитесь в списке тех лиц, которых желают допросить.
     - Хорошо,  -  отвечал я, - пусть меня допрашивают, но предупреждаю вас,
что  я  ничего не знаю; о происшествии я узнал от чиновников адмиралтейства,
которые сообщили мне также о мерах, принятых после похищения.
     - Вам  придется  также,  -  продолжал  секретарь  со смущенным видом, -
допустить нас к осмотру ваших бумаг.
     - Только-то?  -  воскликнул я, уверенный в своей невинности. - Все, что
у меня здесь, в вашем распоряжении.
     - Я  был в этом уверен, - заметил секретарь. - Господа, мой товарищ - и
он сделал ударение на этом слове - не противится исполнению вашего дела.
     Ах,  друзья  мои, как мало был я опытен тогда! Мне следовало прибегнуть
к  дипломатическим  тонкостям, против которых сам посланник не мог бы ничего
поделать.  Прежде  чем  министр иностранных дел и военный министр во Франции
пришли   бы  к  какому-нибудь  решению,  а  оно  во  всех  случаях  было  бы
благоприятно  для  меня,  я имел бы достаточно времени, чтобы разрушить злые
оковы,  опутавшие  меня...  Уверенный  же  в  своей честности, я погубил сам
себя.
     Что  было  дальше?  Между  моими  рисунками  чиновники  нашли два самых
важных  письма  из  знаменитой  похищенной  переписки. Вся сцена моментально
изменилась...
     - Вы нас опозорили! - воскликнул секретарь с презрительным видом.
     Уничтоженный   этим   непредвиденным   ударом,   я   упал,  как  громом
пораженный.
     Напрасно,   когда   поднялся,   негодовал   я,   напрасно  протестовал,
рассказывая о посещении накануне.
     - Не  доставало  еще этого, - прервал меня секретарь, - обвинить людей,
принадлежащих к самому древнему дворянству Англии.
     Я  понял,  какая  глубокая  пропасть разверзается подо мною... я должен
туда  упасть  -  и  ничто  не  может  спасти  меня оттуда... Я сокращаю свой
рассказ...  Двадцать лет прошло со времени этих событий, но я до сих пор при
одной  мысли  о  них испытываю самые ужасные страдания... Я был отправлен во
Францию  на  усмотрение  военного  правительства,  настоятельно требовавшего
моего наказания, а потому меня судили военным судом.
     Там  я  сумел  защищаться... Я рассказал все подробности посещения двух
английских  офицеров  и  их  необъяснимого поведения; я сообщил о том факте,
что  тот  из  двух  офицеров,  который сделался впоследствии лордом Броуном,
уплатил   неожиданно   более  полумиллиона  долгов.  Я  закончил  свою  речь
следующими   словами:  "Это  дело,  господа,  стоило,  вероятно,  нескольких
миллионов  и  могло  соблазнить  младшего  сына  знатной  семьи, не имеющего
никакого  состояния. Но чего мог желать французский офицер, капитан двадцати
двух  лет,  награжденный  орденом  и  имеющий ежегодный доход в триста тысяч
франков...  Офицер,  который,  как  я  уже доказал вам, не играл в карты, не
держал  пари,  не  участвовал  в  скачках  и расходовал только десятую часть
своих  доходов?  На  что мне было золото России, которая будто бы купила эти
нужные ей бумаги"...
     Я  говорил два часа, говорил отрывисто, внушительно, с негодованием - и
меня  выслушали...  Но  была одна существенная улика, которой я никак не мог
уничтожить,  -  присутствие  двух писем у меня. Я убедил своих судей, но они
не  могли  оправдать меня. Они сделали все, что могли: устранили обвинение в
краже  со взломом и в простой краже, но так как обвинение было необходимо во
избежание  серьезных  столкновений  с Англией, то мне предъявили обвинение в
злоупотреблении  доверенными  мне документ