согласился
быть  шпионом  притеснителей  своей  страны  с  тем только условием, что ему
дадут  место  сборщика  по окончании восстания. Когда он требовал исполнения
этого  условия,  ему  не  давали  формального  отказа,  но отвечали, что еще
нуждаются  в  его  услугах или же что нет вакантного места. На самом же деле
его  обманывали:  ни  один  из  податных инспекторов провинции не соглашался
брать  к себе на службу человека низкой касты, к которому относились с таким
же  презрением,  как  и  к падиалу. Негодяй, которого сгубило его чрезмерное
честолюбие,  вынужден  был  по-прежнему  играть  свою  гнусную  роль; он так
опозорил  себя,  что  достаточно было одного слова со стороны агентов высшей
полиции, чтобы сограждане изрубили его.
     "Ладно!  Я  возьму  теперь  свое,  - закончил он свои размышления, - на
этот  раз они должны будут дать мне это место и не в каком-нибудь уезде, а в
самом Беджапуре."
     Голос  браматмы  неприятно  пробудил  его  от  задумчивости  и вывел из
сладких мечтаний о богатстве.


III

          Изменник.  -  Приговорен  к  трем  пыткам. - Браматма. -
          Зловещие  предчувствия.  -  Смерть обвинителя. - Комитет
          Трех  и  Совет  Семи.  - Дворец Омра. - Свидание в Башне
          Мертвых. - Обморок.

     Только   что  выбрали  депутацию  из  пяти  членов,  во  главе  которой
находился  Анандраен,  близкий  друг  Сердара;  депутация  эта  должна  была
отправиться  в  Пондишери, чтобы встретить нового губернатора при высадке на
берег,  и  для  виду  передать  ему приветствие трех провинций Декана, но на
самом  деле  предупредить  его  о  решениях, принятых обществом "Духов Вод".
Передав  депутации  все  необходимые  инструкции, браматма снова обратился к
собранию:
     - Братья,  прежде  чем расстаться, я должен исполнить еще одну грустную
обязанность.    Мы   получили   достоверное   известие,   могу   сказать   -
доказательство, что среди нас есть изменник...
     - Назови  его!  Назови! - крикнули сразу сто голосов. - Мы хотим сейчас
же совершить над ним правосудие!..
     Падиал   побледнел,   и   смущение,   овладевшее   им,  выдало  бы  его
присутствующим,  если  бы  все  взоры  не  были  с  жадностью  устремлены на
верховного вождя в ожидании, что вот сейчас с губ его сорвется имя брата.
     - К  счастью,  он  не  принадлежит  к  классу  "жемедаров", - продолжал
браматма,  -  одновременно  с известием об этом мы получили также и перечень
всех  его  злодеяний.  Это простой субедар, но лицо, которое знает его имя и
имеет  письменные  доказательства  его  измены,  соглашается  выдать  его не
иначе,  как  за плату в целое озеро рупий (250.000 фр.). Несмотря на то, что
Совет  Семи  имеет  полное  право  распоряжаться,  не  давая  отчета,  всеми
богатствами  общества, мы все же сочли нужным спросить вашего мнения прежде,
чем  согласиться  на  выдачу такой большой суммы. Предложение это сделал нам
один  из агентов европейской полиции в Калькутте, которому случайно попалась
записная  книжка  директора  полиции;  там  он  нашел  имя изменника и число
жертв, казненных по его доносу, - их выше тысячи пятисот человек!..
     Ропот  гнева  и  ужаса  пробежал  по  всему  собранию.  Со  всех сторон
поднялись  многократные крики: "Мщение! Мщение! Смерть клятвопреступнику! Да
погибнет он! Подвергнуть его трем пыткам: водой, железом и огнем!.."
     - Хорошо,  -  продолжал браматма, - через несколько минут мы узнаем имя
негодяя, который решился изменить своим братьям, отечеству и богам...
     При  этих  словах Дислад-Хамед, чувствуя, что сейчас потеряет сознание,
вынужден  был  прислониться  к  одной  из  колонн  зала,  позади  которой  и
спрятался...  Но тут же он понял, что малейшая неосторожность может привлечь
к   нему   внимание   всего   собрания;   сделав  усилие  над  собой,  он  с
необыкновенным   присутствием   духа  принялся  кричать  вместе  с  другими:
"Мщение,  мщение!.."  Затем,  чтобы  придать  себе  беспечный  вид,  сел  на
корточки, как и все присутствующие.
     Браматма продолжал:
     - Англичанин  этот,  который  совершенно  случайно  вошел  в сношение с
одним  из  членов  Верховного  Совета,  принадлежит  к  чинам  личной охраны
вице-короля  и  был  послан в Беджапур по случаю приезда сюда сэра Лауренса,
чтобы  заранее  увериться в состоянии умов здешнего населения и подготовить,
если  возможно, манифестацию галоу (караван-сарай для путешественников), где
и   ждет  нас;  нам  достаточно  привести  его  сюда,  соблюдая  необходимые
предосторожности,   и   мы   узнаем,   кого   должны  наказать  с  примерной
строгостью...   Каково   бы  ни  было  общественное  положение  виновного  и
положение  его  семьи, он умрет после трех родов пыток, а тело его, лишенное
погребения, будет брошено в джунгли на съедение нечистым животным!
     Слова  эти,  сказанные  суровым  голосом,  произвели  на присутствующих
глубокое  впечатление. Чтобы понять всю важность этого приговора, павшего на
человека  неизвестного,  надо  знать,  что индусы смотрят на такой приговор,
как  на  самое  ужасное,  что  может  постигнуть  человека  на  земле, ввиду
последствий  его  в будущей жизни. Религиозные верования их говорят, что для
всякого  существа, лишенного погребения, беспощадно закрываются после смерти
врата  сварги  (неба);  оно попадает в разряд вампиров и вынуждено в течение
многих  веков  блуждать в пустынных местах и питаться мертвечиной. Отголосок
этих  индо-азиатских  традиций  проник  и в Германию и Галлию, где в средние
века  лишение  погребения  сопровождало  всякий приговор к смертной казни, -
несмотря  на  то,  что  смысл  этого  наказания,  имевший  важное значение в
древности, окончательно потерялся в христианском мире.
     Индусы  и  до  сих пор верят, что результатом такого наказания является
лишение  после  смерти  человеческого образа, - и самый несчастный из них не
задумается   над   тем,   чтобы   отказаться   от  богатства  и  счастливого
существования, если оно связано с лишением погребальных церемоний и могилы.
     Дислад-Хамед  чувствовал,  что он погиб; охваченный невыразимым ужасом,
он  напрасно  придумывал  способ,  как  избежать  ожидавшей  его участи; ум,
парализованный  страхом,  изобретал  лишь  самые  безумные планы... Он думал
сначала  бежать, - но как пройти среди окружавшей толпы, не возбудив ничьего
подозрения?  Он находился у самого подножия эстрады, где заседал Совет Семи,
почти  касаясь  крайнего  из  его членов, который с самого начала смотрел на
него  из-за  маски  с  неприятным  упорством, - так ему казалось, по крайней
мере;  предатель  был  слишком  на  виду и не мог надеяться, что ему удастся
проскользнуть,   не  будучи  замеченным,  к  единственной  двери  в  глубине
огромного  зала,  куда  его  провели с такими предосторожностями. Да если бы
это  и  удалось  ему,  все  же  было  безумием  думать,  будто  ему позволят
переступить  за  порог  этой двери без пароля, известного только посвященным
первой степени.
     Все  эти  мысли  быстро промелькнули у него в голове, и он, несмотря на
волнение,   душившее  его,  спокойно  отвернулся  слегка  в  сторону,  чтобы
уклониться  от упорного взгляда, который, казалось, был все время обращен на
него. Вдруг он услышал легкий, едва уловимый шепот:
     - Ни жеста, ни слова, чтобы не возбудить подозрения, иначе ты погиб.
     Это   предупреждение,   предназначенное   для  успокоения  несчастного,
произвело  совсем  противоположное  действие.  Видя, что среди собрания есть
лицо,  -  быть  может, член Совета, все время пугавший его своим взглядом, -
которое  знало  его  тайну,  падиал поддался такому страху, что, не думая об
опасности,  вскочил  на  ноги,  собираясь бежать. Но чья-то рука моментально
опустилась   ему  на  плечо  и  принудила  его  сесть  на  корточки.  Он  не
противился,  ибо  в ту же минуту у него с быстротою молнии мелькнула мысль о
важности совета, преподанного ему таинственным голосом.
     Туземец,   принудивший   его  сесть,  принадлежал  к  числу  факиров  -
фанатиков  Индии,  которым  вековые  предрассудки  разрешают жить вне всяких
религиозных  и  гражданских  законов. Долгие годы поста, умерщвление плоти и
благочестивые  упражнения поставили их на такую ступень святости, что, какую
бы  человеческую слабость они ни проявили, она не налагает на них пятна. Они
могут  совершить  даже  преступление  и  не  отвечают  за него перед другими
людьми,   которые   не  имеют  права  выражать  ни  малейшего  осуждения  их
поведению.   Становится   понятным  после  этого,  почему  брамины  и  раджи
старались  всеми  силами,  чтобы  мысль  эта  укоренилась  среди  людей: они
сделали  этих факиров исполнителями своей воли, своих капризов, своей мести,
заставляя  их  делать  все, чего не могли или не смели делать сами из боязни
потерять  свой  престиж.  Они  всегда  держали у себя на жалованьи несколько
факиров,  слепо  повиновавшихся  им, как французские сеньоры и мелкие принцы
средних  веков  держали при себе "bravi" и "condottieri". Но так как в Индии
ко  всему и всегда примешивается таинственное, то факиры практически изучали
тайные  науки  и  показывали  перед  народом  самые  необыкновенные  фокусы,
пользуясь  силой  магнетизма,  доведенной  до  совершенства  продолжительным
упражнением в уединении.
     Кроме  факиров,  обязанных  исполнять приговоры тайного трибунала Трех,
каждый  из  Семи  и браматма имели собственного, лично им служившего факира.
Тот,    вмешательство    которого   помешало   падиалу   совершить   большую
неосторожность,  назывался Утами. Этот факир служил одному из Семи и по едва
заметному  знаку  своего  господина  пришел  так  кстати  на помощь негодяю,
который едва сам не выдал себя мщению "Духов Вод".
     Какой  же  интерес  заставлял  это  таинственное лицо откладывать месть
правосудия? Мы увидим это из последующих событий.
     Объяснения  эти  мы  считаем необходимыми ввиду того, что факир Утами и
член  Совета  Семи,  которому  он  служил,  играют весьма важную роль в этой
истории.  Эпизод,  едва  не сделавшийся роковым для падиала, длился не более
двух секунд, а потому среди общего волнения никто его не заметил.
     В  ту  минуту, когда браматма, исполняя желание присутствующих, называл
четырех  лиц,  которые должны были отправиться в белатти-бенгалоу и принести
англичанина  в  паланкине,  Дислад-Хамед  снова  услышал таинственный голос,
шептавший ему на ухо:
     - Спокойствие, падиал, я спасу тебя.
     Ночной  сторож  снова почувствовал невольное содрогание, но на этот раз
сдержал  себя.  Он  решил,  что  незнакомое  ему лицо для того пришло ему на
помощь,  чтобы  затем защитить его от неизбежной опасности, которая угрожает
ему  после  сообщений англичанина. Вооружившись поэтому мужеством в надежде,
что   таинственный  союзник  будет  подле  него  в  критический  момент,  он
продолжал слушать, не выказывая волновавших его чувств.
     - Сегодня   вечером,   -   продолжал  гость,  -  между  одиннадцатью  и
двенадцатью у подножия Башни Мертвых ты узнаешь, чего я хочу от тебя.
     Голос  этот,  как  ни  странно,  исходил,  казалось, не из человеческой
гортани...  Он  был  глух и доносился откуда-то издалека, как пение, которое
на  уединенных  песчаных  берегах  доносится к вам откуда-то ветром, или как
звуки,  которые поднимаются из долины в сумерки и происхождения которых слух
ваш не может понять.
     Заинтригованный  в высшей степени необыкновенным случаем, падиал бросил
быстрый  взгляд кругом... Член Совета Семи, упорный взгляд которого произвел
на  него в самом начале такое неприятное впечатление, говорил с браматмой на
каком-то  непонятном  ему языке; падиал заключил из этого, что, вероятно, не
это  лицо  обратилось  к  нему  только что со странными словами... Каково же
было  его удивление, когда он обернулся в другую сторону и увидел, что сосед
его, факир Утами, куда-то исчез.
     По  окончании  официальных  сообщений и в ожидании прибытия англичанина
все  присутствующие  разделились  на  группы  и  каждый  по-своему  объяснял
случившееся;  присмотревшись  к ним внимательно, падиал убедился, что факира
нет  между  ними.  Очевидно,  Утами  вышел  из  зала.  Дислад-Хамед  был так
взволнован,  что  не  заметил,  как  факир  по знаку, данному членом Совета,
осторожно  проскользнул  к выходу незадолго до ухода четырех послов, которым
поручено  было  доставить  англичанина, потребовавшего такую дорогую цену за
свой донос.
     Увидя,  что  факир Утами вдруг исчез куда-то, предатель с ужасом пришел
к  тому заключению, что факир посмеялся над ним и, пробудив в душе его искру
надежды, был настолько жесток, что предоставил его собственной судьбе.
     Размышления  эти,  смутно  толпившиеся  у  него  в  голове,  довели его
волнение  до  крайней  степени...  В  эту  минуту снова, как отдаленное эхо,
послышался тот же странный, глухой голос:
     - Не  бойся  ничего, - говорил он, - ты спасен! До вечера... Не вздумай
только  уклоняться  от  свидания,  которое я тебе назначаю: мщение мое будет
ужасно!
     Не  успел  голос  договорить  этих слов, как четыре посла, отправленные
браматмой,  опрометью  вбежали  в  зал,  причем  один  из  них держал в руке
окровавленный  кинжал;  все  четверо  находились  в невероятном возбуждении.
Тревога  охватила  всех  присутствующих,  но  никто  не осмеливался говорить
раньше верховного вождя:
     - Что  с  вами?..  Что случилось?.. Где англичанин? - поспешил спросить
браматма.
     - В  ту  минуту, когда мы подошли к белатти-бенгалоу, - начал начальник
маленького  отряда,  -  мы  услышали  громкий  крик... Мы бросились вперед и
вошли  в  комнату, занятую англичанином, в ту минуту, когда какой-то человек
выпрыгнул   из  окна  и  скрылся  среди  соседних  развалин.  Мы  подошли  к
англичанину:  кровь  его  текла  ручьем  из  раны в сердце; он был мертв. Мы
вынули  кинжал  из  раны, и каково же было наше удивление, когда мы узнали в
нем кинжал правосудия "Духов Вод".
     - Ты говоришь правду? - спросил браматма.
     - Вот он.
     Верховный  вождь  осмотрел  оружие, на одной стороне которого оказались
вырезанными  следующие  священные слова: "Во имя славного, могущественного и
справедливого", а на другой - кабалистический знак тайного трибунала.
     Это был действительно кинжал правосудия "Духов Вод".
     Браматма  тотчас  же  понял,  что здесь была какая-то тайна, которую не
следует  разъяснять  при  всем  собрании,  не  рискуя  затронуть достоинство
Совета  Семи  в  лице  одного  из  членов  его,  по крайней мере, а потому с
необыкновенным присутствием духа воскликнул, увидя кинжал:
     - Братья!  Трибунал Трех произнес свой приговор. Нам ничего не остается
больше,  как  преклониться  перед  неопровержимым доказательством невинности
нашего  брата,  несправедливо  обвиненного  английским  шпионом.  К счастью,
англичанин  получил  наказание  за  свои  преступления раньше, чем мы по его
наущению   совершили  непоправимую  несправедливость.  Воздадим  же  должное
предусмотрительности  Трех и возблагодарим Шиву, давшего им свою бессмертную
мудрость.
     Глубокое  молчание  царило  среди  присутствующих; уважение, к которому
примешивался  ужас,  внушаемый  этим  знаменитым  трибуналом, члены которого
были  неизвестны  даже  браматме, было таково, что самое ничтожное одобрение
считалось  уже  как  бы  посягательством на достоинство и беспристрастие его
решений.
     Мы  говорили  уже,  что  тайный  трибунал  выбирался из Совета Семи, но
выборы  эти  происходили  таким  образом,  что  не  только браматма, но даже
Совет,  взятый  во всем своем составе, не знал, из кого он состоял. Трибунал
действовал  постоянно,  но  каждый  месяц  один из его членов, раньше других
выбранный,  заменялся  по  жребию  новым; ежемесячная сессия, таким образом,
никогда  не  бывала  в  одном и том же составе. Понятно после этого, что при
постоянной   перемене  членов  и  абсолютной  тайне,  хранимой  под  страхом
смертной  казни  как  выходящими из состава членами, так и вновь избранными,
никто положительно не мог проникнуть в тайну этой организации.
     Объяснение   браматмы  было  принято  всем  собранием  с  благоговейным
почтением,  и никому не пришло даже в голову сомневаться в нем. Что касается
падиала,  то  парализованный  странностью целого ряда событий, которых он не
понимал  и  которые  спасли ему жизнь, он ждал с нетерпением конца собрания,
чтобы  без  помехи  предаться душившей его радости. В первый момент он понял
только  одно: враг его умер и не в состоянии донести на него; равнодушный ко
всему,  что происходило кругом него, он не видел, как факир Утами занял свое
место  во  время  волнения,  произведенного  известием  о смерти английского
полицейского,  не  заметил  также  и  знака,  которым тот обменялся с членом
Совета  Семи,  игравшим,  очевидно,  первую  роль  во всем этом таинственном
происшествии.
     Успокоившись  до  некоторой  степени  во время речи браматмы, он увидел
вдруг  факира,  который  стоял  у  колонны  неподвижно, как сфинкс, устремив
созерцательный  взор  вперед  и  машинально  перебирая  четки  из  янтаря  и
красного  дерева.  Он едва не вскрикнул от удивления, но, к счастью, сдержал
себя;  удивление  его  еще  увеличилось,  когда он увидел, как этот странный
человек  поднял  на  него  взор  и  медленно  поднес  к  губам палец, как бы
призывая его к осторожности.
     Это  движение  в  связи  со всем, что падиал перед этим видел и слышал,
сразу  объяснило  ему,  чья рука нанесла удар "кинжалом правосудия". Но в то
время,  как  общее  положение  его  дела  выяснялось, мысли его все больше и
больше  путались.  После  бесчисленных  случаев  измены,  в  которых  он был
виноват  перед  обществом  "Духов  Вод", он никак не мог убедить себя в том,
что  один из членов этого общества не остановился перед преступлением, чтобы
спасти  его.  Даже  браматма,  торжественно  обещавший  примерное  наказание
изменнику, примкнул в самую последнюю минуту к его неизвестным защитникам.
     Все  было  до  того  таинственно  и  непонятно  в этом приключении, что
Дислад-Хамед  почувствовал,  как  странный  ужас  снова охватывает его, и он
спрашивал  себя,  чего, собственно, хотят от него эти люди, которые ни перед
чем  не  останавливались,  чтобы  избавить  его  от  участи,  сто раз уже им
заслуженной.
     Охваченный  беспокойством,  которое усиливалось еще невозможностью дать
себе  логическое  объяснение всему, что случилось с ним в эту памятную ночь,
падиал  положительно  не  видел и не слышал того, что происходило кругом. Из
этого  состояния  его  привели  в  себя  крики  восторга,  которыми собрание
приветствовало  слова  браматмы,  приглашавшего всех через двадцать дней для
нового  совещания.  После этого все стали расходиться, поклявшись в том, что
посвятят жизнь и имущество свое защите священной земли Индии.
     - Идите,  - сказал браматма жемедарам в знак прощального приветствия, -
идите  и  несите  священный  огонь  в  провинции,  и  пусть ни один человек,
который  в  силах держать в руках оружие, не отсутствует в тот великий день,
когда мы призовем его!
     - Вперед за отечество и веру! Смерть англичанам! - отвечали ему.
     Два  человека,  проводившие  сюда  падиала,  уже находились подле него,
чтобы вести его обратно.
     - Да  поможет  тебе  Шива,  брат Хамед, - сказал ему верховный вождь. -
Будь  перед  восходом  солнца  на пути к Малабарскому берегу. Передай принцу
результат  нашего совещания, а также расскажи о великих предстоящих событиях
и  в особенности посоветуй ему быть осторожным. Все погибнет, если англичане
схватят его... Салам! Да удалят добрые духи все препятствия с твоего пути!
     Это  краткое  напутствие  и тон, которым оно было произнесено, повергли
падиала  в такое удивление, что он еле-еле пролепетал несколько слов о своей
преданности...  Машинально  последовал  он  за  своими проводниками, мучимый
самыми  противореч