дний.
     Моряк  выпустил  руль,  который  он  держал  рукой,  выйдя на палубу, и
поспешил   вниз   исполнить  приказание  Сердара.  Последний  тем  временем,
пользуясь  быстротой  судна,  поставил  его  параллельно  берегу,  но слегка
наискось,  чтобы  удобнее  было пристать, а затем, в ту минуту, когда шлюпка
собиралась  остановиться,  направил ее таким образом, чтобы она стояла левым
бортом к берегу.
     Последние  содрогания легкого судна не прекратились еще, когда Сердар с
карабином в руке прыгнул на берег, говоря Барбассону:
     - Ждите меня и будьте готовы ехать по первому моему сигналу.
     И,  согнувшись вдвое, чтобы не зацепить за низкие ветки, он скользнул в
лес.


II

          Раненый.  -  Тота-Ведда.  - Поспешная помощь. - Охота на
          пантеру.    -   Открытие   Нухурмура.   -   Таинственные
          подземелья.  -  Покинут  на  берегу.  - Преследование на
          озере. - Ури! Ури! - Возвращение в подземелья.

     Моряк   не  успел  еще  опомниться  от  удивления,  как  послышался  на
недалеком расстоянии выстрел, а вслед за ним крик боли и испуга.
     - Стань на место... ко мне! - послышался в ту же минуту голос Сердара.
     Барбассон   исполнил  приказ  и  в  несколько  прыжков  очутился  подле
Сердара.
     Там,  барахтаясь  и испуская жалобные стоны, лежало на лесном мхе тощее
и  безобразное  существо  с  руками  и  ногами невероятной худобы, почти без
мяса,  нервы  и  мускулы  на которых были натянуты, как сухожилия. Цвет кожи
его  был  черен, как сажа, а пальцы на ногах, худые и длинные, были такие же
неподвижные,  как  и на руках, и загибались внутрь, как у обезьян. С первого
взгляда  его  можно  было  принять  за  одну из них, не будь у него довольно
большой  курчавой  головы и не отсутствуй шерсть на всем его теле. Из раны в
правом  боку  сочилась яркая и пенистая кровь; это заставило Сердара думать,
что пуля попала в легкое.
     Бедное  создание  смотрело  на  него с выражением такого ужаса, который
брал,  по-видимому,  верх  даже  над его страданиями. Барбассон, взглянув на
него, ошибся сначала в его происхождении.
     - Тс!  -  воскликнул  он  довольно  равнодушно.  -  Вы  убили обезьяну!
Бедному животному, черт возьми, недолго осталось жить.
     - Вы  ошибаетесь,  Барбассон,  - грустно отвечал ему Сердар, - это один
из  несчастных  Тота-Ведда,  живущих  в  этих  уединенных  местах,  где  они
скрываются  от  людей,  которые  относятся  к  ним  более жестоко, чем дикие
звери,  и  я  тем  более  огорчен  этим  случаем,  что это вполне безобидные
существа.  Но  что  делать?  В  нашем  положении  мы  то  и дело должны быть
настороже;  малейший  недосмотр  может  погубить нас. Я принял его за шпиона
этого  проклятого Кишнаи, который, по словам Рамы-Модели, несколько дней уже
шныряет по равнине.
     - Вы тут не виноваты, Сердар.
     - Я  заметил какое-то странное движение среди листвы в то время, как мы
приближались  к  берегу  озера,  и подозрительность понудила меня доискаться
причин  этого  движения; несчастный вместо того, чтобы скрыться среди листвы
банианов  подальше  от  меня,  как  поступают  обыкновенно люди его племени,
попробовал  притаиться,  чтобы  не  обратить  на  себя  моего  внимания, как
настоящий шпион. От этого-то и произошло все зло.
     - Вы   говорите,   что   Кишная  шныряет  по  окрестностям?  -  спросил
Барбассон,  которого  новость  эта  взволновала больше раны туземца. - Вы не
говорили нам об этом.
     - К  чему  нарушать  спокойствие  Нана-Сагиба? Несчастный принц считает
себя  в  безопасности  в  этих  подземельях, да времени всегда хватит, чтобы
предупредить  его, когда опасность станет более острой. Рама-Модели вернулся
вчера вечером в Нухурмур.
     - Знаю...  его  очередь  была  следить  за  равниной. Он утверждал, что
ничего не встретил угрожающего нашему спокойствию.
     - По  моему  приказанию.  Вы  знаете,  что  Нана,  мужественный на поле
битвы,  дрожит,  как  лист,  при  одной  мысли  о возможности попасть в руки
англичан.  Я  предупредил поэтому Нариндру и Раму, которые одни только могут
выходить  оттуда,  потому  что  враги  наши  не  знают их, чтобы все важные,
собранные  ими известия они поверяли мне, - не потому, чтобы я хотел сделать
из  этого  тайну  для  вас  и  Барнета,  но  из  желания  избавить принца от
преждевременных  и  бесполезных  тревог.  Смерть  он  предпочитает в сто раз
больше  позорной  публичной  выставке,  которой ему угрожают и которая лишит
его престижа - англичане это знают - в глазах туземных народов.
     - По мне так все равно! Убиваться из-за такого пустяка!
     - Вы,  мой  милый  Барбассон, не принц и не индус, вы не понимаете всей
силы  предрассудка у этого по-детски наивного и суеверного народа. Я говорил
уже,  что  Рама  предупредил  меня о присутствии Кишнаи на Декане, но в этом
нет  ничего  необыкновенного,  потому что люди его касты живут среди отрогов
этих  гор,  которые  тянутся  внутрь между Бомбеем и Эллором. Что мешает ему
отправиться  к ним? Великая пуджа, праздник Кали, приближается, и он захотел
присутствовать  на кровавых и таинственных церемониях, которые всегда бывают
в  это  время  года.  Успокойтесь,  впрочем!  Если  он  обыщет  эти  горы на
протяжении  всех  семи-восьмисот миль, начиная от Коморина до Гималаев, то и
тогда  еще  останется  довольно  места  для его поисков. Повторяю, опасаться
можем  мы  только  собственной  неосторожности,  ибо измена здесь немыслима.
Нариндра  и  Рама  пожертвуют  жизнью  по одному моему знаку, а что касается
молодого  Сами,  то никакие самые жестокие пытки не вырвут у него ни единого
слова.
     - А  так  как  сами  мы  не  отдадимся в руки, то я начинаю думать, что
веревка, обещанная Барбассоном-отцом своему наследнику, еще не скручена...
     - Мы,  однако,  болтаем  с  вами,  -  сказал  Сердар  с видом глубокого
сожаления,  -  и  не  думаем  помочь этому несчастному, который, быть может,
ранен  смертельно.  Помогите мне, Барбассон! Перенесем его на шлюпку... день
склоняется к вечеру, и здесь становится слишком темно.
     Оба  нагнулись  и общими усилиями подняли осторожно Тота-Ведду, который
принялся  стонать,  употребляя  отчаянные  усилия,  чтобы  вырваться от них.
Напрасно  старался  Сердар успокоить его ласковыми словами на разных местных
наречиях,  несчастный  не  знал  ни  одного из них. В конце концов он понял,
однако,  бесполезность  своего  сопротивления  и  подчинился беспрекословно;
только  изредка  издавал  он  глухие  стоны, вырываемые у него неосторожными
движениями, которые увеличивали только его страдания.
     Взобравшись  на  шлюпку,  Сердар  и спутник его осторожно положили свою
ношу  на  палубу  и  поспешили отплыть дальше из-под тени, бросаемой на воду
деревьями,  чтобы  воспользоваться  последними минутами дня. Сердар приказал
снова  остановиться  и  занялся осмотром раны Тота-Ведды; он осторожно обмыл
ее  свежей  водой  и к удовольствию своему увидел, что пуля, скользнувшая по
ребру,  сделала  нечто  вроде  царапины,  тем  менее  глубокой,  что бедняга
состоял  из  кожи  да  костей;  таким  образом не только жизнь его не была в
опасности, но достаточно было нескольких часов, чтобы он стал на ноги.
     Барбассон  тем  временем  принес  ящик  с медикаментами; Сердар еще раз
обмыл  рану,  на  этот  раз  бальзамом,  разведенным водой, и положил на нее
компресс  из той же смеси, а затем прикрепил его бинтом. Туземец, умственные
способности  которого были чрезвычайно слабо развиты, не отдавал себе отчета
в  уходе,  которым его окружали; самые фантастические мысли вертелись в этом
слабом  мозгу,  который,  благодаря  вековечным  страданиям, дошел до уровня
обыкновенного  животного. Но как только он почувствовал, что боль в его ране
уменьшается, он успокоился и с меньшим уже ужасом смотрел на белых людей.
     Кончив  перевязку,  Сердар  уложил  своего  пациента на матрас, набитый
водорослями,  затем  приготовил укрепляющий напиток из рома, сахара и воды и
предложил  ему.  Удивленный  Тота-Ведда  взглянул  на  него нерешительно, не
понимая,  что он хочет от него, и принимаясь снова дрожать. Чтобы разуверить
его  и дать ему понять, что он должен делать с предлагаемым напитком, Сердар
поднес к губам серебряный бокал и, отпив из него глоток, подал ему снова.
     Бедный  дикарь  не  заставил  себя  просить  на  этот  раз, хотя все же
попробовал   напиток   сначала  с  некоторым  беспокойством,  зато  потом  с
жадностью  поднес бокал к губам и выпил все одним залпом. Затем он взял руку
Сердара,  прижал ее несколько раз ко лбу в знак благодарности и зарыдал, как
ребенок.
     - Мне  очень  больно  видеть такое наивное горе, - сказал Сердар своему
спутнику,  -  я  не могу не подумать при этом, до какого животного состояния
может довести человека злоба ему подобных... Что нам с ним делать теперь?
     - Не можем же мы тащить его с собою в Нухурмур? - сказал Барбассон.
     - Ни  одно  существо  в  мире,  - отвечал ему Сердар, - не должно знать
тайны  нашего  убежища.  Это недоступное место, которому нет подобного, быть
может,   на   всем   земном   шаре,   было  открыто  случайно  нашим  другом
Рамой-Модели,  заклинателем  пантер.  Это  стоит того, чтобы послушать, если
только вы не слышали уже об этом от него самого.
     - Вы  забываете,  Сердар,  что  в течение всей войны за независимость я
управлял  вашей шхуной "Диана", которая ждет меня теперь в порту Гоа. Бедная
"Диана",  увижу  ли  я  ее  когда-нибудь?  Затем я был с вами во время осады
Дели,  где я командовал артиллерийским отрядом в крепости, а потому почти не
имел  случая  видеть  Рамы.  Со  времени  нашего  приезда  сюда  я  нахожусь
постоянно   на   борту  "Эдуард-Мари"  и  не  мог  ни  часочка  поболтать  с
заклинателем.
     - Он  мог  бы  рассказать  это  в  нескольких  словах,  если  бы только
вспомнил;  это  так  же коротко, как и трогательно. Однажды, когда он вместе
со  своим  отцом  охотился  на  этих  вершинах  за пантерами, он спустился и
полетел  через  край  пропасти,  стены которой были почти вертикальны, но, к
счастью,  сплошь  покрыты  кустарниками достаточно крепкими, чтобы выдержать
тяжесть  его  тела.  Он  инстинктивно  схватился  за  один из них, но уже на
двадцати  метрах расстояния от верхнего края. Он прежде всего крикнул своему
отцу,  чтобы  успокоить  его,  затем  попробовал,  держась  руками за ветки,
взобраться  наверх,  но  напрасно;  он мог схватывать их за концы, а тут они
были  слишком  хрупки,  чтобы  довериться  им. Совсем не то было бы, имей он
необходимость  спуститься;  ему  легко было бы перевешиваться с одного куста
на  другой,  держась  рукой  за  ствол у самого корня, т.е. за самую прочную
часть  кустарника.  Но  другого  пути  спасения  ему  не  оставалось,  и он,
уведомив  об  этом  отца,  склонился над пропастью и, задыхаясь от волнения,
начал  опасный  спуск.  Отличаясь  от  природы  необыкновенной  силой, он, к
счастью,  встречал  на  пути  своем  целые  группы пальм и молодых бамбуков,
которые  так  близко стояли друг от друга, что ему удалось наконец добраться
до  дна  после  того, как он раз двадцать едва не сломал себе шеи. Он думал,
что  теперь спасен, когда перед ним возникло новое затруднение: он находился
на  глубине  обширной  воронки  в  форме конуса, самую широкую часть которой
представляла  почва,  куда  он добрался благодаря своей смелости и ловкости.
Напрасно  ходил он кругом, стена со всех сторон подымалась на высоту двухсот
или  двухсот  пятидесяти  метров, образуя с дном довольно острый угол; чтобы
выйти  из  этой  тюрьмы,  где  вместо  крыши  виднелось небо, ему нужно было
подняться  по  такой  же  стене,  по какой он спустился. Это то самое место,
знаете,  которое  находится  в  конце  подземелий  и  названо  нами колодцем
Нухурмура.
     - Я так и думал.
     - Вы  понимаете  остальное,  потому  что  мы  каждый  день проходим тот
лабиринт.  Маленький  ручеек,  протекавший  на  дне  этой огромной пропасти,
терялся  под  одной  из  скал  и, казалось, направлялся в самые недра земли.
Рама-Модели  не  побоялся  растянуться на дне ручья, который был, к счастью,
неглубок,  и в таком положении стал ползти под скалой, придерживаясь извилин
ручейка.  Так  прополз  он  метров около пятидесяти, когда почувствовал, что
туннель  над  ним  становится  выше  и он очутился наконец среди целого ряда
обширных  пещер,  откуда  он, несмотря на все свое мужество, мог и не выйти.
Только  на  второй  день  своего  подземного  заключения,  чуть не умирая от
голода  и  усталости,  заметил  он  вдали  луч  света,  который послужил ему
проводником  и  дал  возможность дойти до конца другого прохода, выходившего
на озеро.
     - Так  вы,  значит, эти два туннеля - один из колодца Нухурмура, другой
со  стороны озера - расширили, чтобы легче было проходить по ним, и устроили
там убежище для себя и Нана-Сагиба?..
     - Совершенно  верно,  мой  милый Барбассон! И, как вам уже известно, мы
закрыли  с  помощью  камня,  вращающегося  на  стержне, единственный вход со
стороны  озера,  который  легко  мог  кто-нибудь увидеть, несмотря на густую
растительность,  прикрывающую  его.  Нам  никак  нельзя открыть тайны нашего
убежища  этому  туземцу; он может заметить его и затем, благодаря отсутствию
сообразительности,  может  поддаться  на  подарки и обещания хитрого Кишнаи,
если  тот  случайно проследит наши следы вплоть до этих гор. А случиться это
может,  ибо  для  достижения противного нужно было бы, чтобы никто из нас не
выходил из подземелий Нухурмура.
     - Они  так  великолепны,  Сердар,  что  в  них можно жить до конца дней
своих. Вы ведь и сад устроили там?
     - Да...  а  между  тем,  судя  по наружному виду, ни за что не сказать,
чтобы  дно  этой  пропасти  занимало поверхность в двадцать тысяч квадратных
метров.  Еще  задолго  до  подавления восстания, когда Говелак шел на Дели и
вопрос  полного  поражения был только вопросом одного месяца, я думал уже об
этом  убежище,  о  котором  мне  сказал  Рама-Модели,  как  о  месте  весьма
пригодном  для  Нана-Сагиба  и тех из наших товарищей, которые останутся нам
верными.  Я  поручил  тогда  же  нашему  заклинателю пантер перевезти туда с
помощью  Ауджали  всякую  утварь  и  запасы;  он так хорошо исполнил все мои
приказания,  что  мы  можем  жить там роскошно и в полном изобилии в течение
нескольких  лет.  Что бы там ни было, но ввиду того, что на наши следы могут
напасть  совершенно случайно или во время охоты в горах, или во время рыбной
ловли  в  озере,  - две несчастных страсти, от которых не отучить Барнета, -
нельзя  ни  под  каким  видом  и ни единой душе открывать тайны относительно
нашей крепости.
     - Я  с вами согласен, Сердар! Но я возвращаюсь к вопросу, поставленному
вами в начале этого разговора. Что мы сделаем с этим беднягой?
     - Мы  можем  сделать только одно, тем более что я совершенно успокоился
относительно  последствий  его раны. Я уверен, что она зарубцуется дня через
три,  четыре,  самое большее. Мы высадим его на том месте, где он находился,
когда я выстрелил в него, он найдет сам свое жилье.
     Приняв  это  решение,  Сердар  пощупал  пульс  раненого;  он  нашел его
спокойным  и  не  лихорадочным.  На борту хранилась провизия, и Сердар решил
накормить  его, чтобы подкрепить его силы; он употребил тот же способ, как и
при  напитке, и, прежде чем предложить ему кушанье, сам отведал его. Туземец
в  ту  же минуту набросился на то, что ему предлагали, и принялся пожирать с
жадностью,  выражая  при  этом  на  своем  языке  явные  знаки удовольствия.
Барбассон не в состоянии был удержаться, чтобы не сказать:
     - Нет,  право,  мы  сделали доброе дело... бедняга, черт возьми, умирал
от голоду.
     Шлюпку  направили к берегу и сделали знак Тота-Ведде прыгнуть на землю,
но  бедняга  не  понимал,  по-видимому; тогда они без всякой церемонии взяли
его  и  положили  на  траву,  потому  что им некогда было тратить времени на
бесполезную  мимику.  Думая,  что  теперь  отделались от него, они поспешили
отчалить  от берега, но не отплыли они от него и десяти метров, как услышали
шум  тела,  нырнувшего  в  воду,  и  невольно  обернулись. Каково же было их
удивление,  когда  они  увидели  над  водой голову Тота-Ведды, который плыл,
стараясь догнать их!
     Ночь  быстро  последовала за днем, как это всегда бывает под тропиками,
где   нет  почти  сумерек,  а  потому,  несмотря  на  небольшое  расстояние,
разделявшее  их,  туземец казался обоим французам маленькой черной точкой на
поверхности воды.
     - Надо  ускорить ход! - сказал Сердар. - Когда он потеряет нас из виду,
он вынужден будет вернуться на землю.
     Барбассон  увеличил  силу  тока,  и шлюпка понеслась по спокойным водам
озера, но в ту же минуту до слуха Сердара донеслись жалобные крики.
     - У  него  может  открыться кровотечение из раны; в воде оно бывает еще
сильнее;  несчастный  потеряет силы и утонет, - сказал Сердар, как бы говоря
сам с собою.
     Затем, под влиянием невыразимой жалости, он воскликнул:
     - Я не могу допустить, чтобы человек этот умер таким образом.
     Крики  усиливались,  и голос становился все более жалобным и похожим на
голос плачущего ребенка.
     Сердар  колебался:  на  карте  стояли  такие важные интересы, что он не
считал  себя  вправе  подвергать  их  опасности ради жизни этого несчастного
дикаря.  Но  тут  у  него  в голове блеснула мысль и положила конец всем его
колебаниям.
     - Что  ж,  -  сказал он себе, - можно попытаться. Спасем его сначала, а
там увидим.
     И, наклонившись к люку, он крикнул:
     - Задний  ход, Барбассон! Я не хочу, чтобы на совести у меня оставалась
смерть этого несчастного.
     Провансалец,   служивший   несколько  лет  на  государственной  службе,
выучился  образцовой  дисциплине,  которая  ставит  наших  моряков на первое
место  во  всем  мире.  Он повиновался всегда и рассуждал только потом, если
находил  нужным сделать какое-нибудь замечание. Шлюпка слегка задрожала, и с
минуту  казалось, будто в ней происходит борьба между выработанной скоростью
и  новым  движением в противоположную сторону, но в следующую за этим минуту
она  уже  с прежней скоростью неслась по направлению к берегу. Прислушиваясь
к  жалобам,  Сердар по звуку их понял, что шлюпка теперь в том районе озера,
где находился туземец.
     - Слабее,  Барбассон, слабее! - сказал он. И шлюпка, сразу изменив ход,
медленно заскользила по воде.
     Крики  прекратились...  Тьма  ночная  была так велика, что положительно
ничего нельзя было видеть кругом себя.
     - У  него,  вероятно,  ослабели  силы,  -  бормотал  Сердар с искренним
огорчением. - Бедняга! Мы сделали все, что могли.
     Не  успел  он  произнести этих слов, как в шлюпке почувствовался легкий
толчок  и  черная  масса,  одним прыжком выскочившая из воды, упала вдруг на
палубу.  Это  был  Тота-Ведда;  туземец  молчал,  видя, что к нему спешат на
помощь.  То,  что  люди  его  племени  потеряли в своем умственном развитии,
пополнилось,  с  другой  стороны,  их  необыкновенно  развитыми  физическими
качествами:  привыкшие  жить  в  чаще лесов и двигаться среди глубокой тьмы,
они  видят  ночью  почти  так же хорошо, как и днем, и положительно не знают
усталости;  они перегоняют самых быстрых животных; некоторые видели, как они
перебирались  вплавь  через  морские  заливы  в  пятнадцать, двадцать миль и
плыли  два  дня,  направляясь к прибрежным островам, чтобы отыскать себе там
убежище,  прельщенные  видом  гор, которые синеватой линией выделялись вдали
на горизонте.
     Тота-Ведда,  очутившись  на  шлюпке, тотчас же бросился к ногам Сердара
и,  подымая поочередно одну его ногу за другой, ставил себе на голову в знак
почтения  и  подчинения;  затем,  ударяя  себя  в  грудь,  он горловым тоном
произнес в несколько приемов: "Ури! Ури!"
     В  эту минуту луна, вырвавшись из чащи лесов, покрывавших верхушки гор,
залила  всю  поверхно